этом. Работа и водка - два наилучших средства от думанья. А женщины?-
спрашивал я. Не помогает, говорил он и смеялся.
Отпуск у меня два месяца, и это одно из немногих достоинств нашей
профессии. Уже второй год я никуда не ездил - и, надо признаться, не так уж
и тянуло. Не ездил, правда, по вполне прозаической причине: не было денег.
Все сбережения, и имевшиеся, и планировавшиеся лет этак на пять вперед, я
вбухал в квартиру. Вы так никуда и не ездили?- с ужасом будут спрашивать
меня осенью. Я же, не особенно кривя душой, буду объяснять, что в наших
широтах отдых не хуже, чем в Ялте, и только по лености душевной мы
устремляемся туда, где отдыхать принято, а не туда, где приятно. Аэропорты,
давка на пляжах, конвейерная жратва... Да-да, будут говорить мне, вы
совершенно правы, ну совершенно, на будущий год и мы не поедем,- поедут как
миленькие.
Итак, Бобу было не до меня. Честно говоря, я загрустил. И от грусти я
стал придумывать будущий свой детектив, и ни черта у меня не получалось в
рамках тех фактов, которые Боб мне изложил. Не состыковывались нигде
золотые монеты неизвестных стран, ночное убийство на пустой дороге,
неопознанные и невостребованные трупы... и я стал придумывать. Я придумал
преступную группу, которая занималась тем, что из золотого лома штамповала
антикварные монеты и сбывала за сумасшедшие деньги иностранным туристам,
которые, как известно, люди доверчивые. Я даже название придумал:
"Наследники атлантов". Все было до того натянуто, что даже мне стало
противно, и я бросил на половине. Дописывал я осенью, когда Боб немного
вправил мне мозги. Но, видимо, с пеленок вколоченный в нас принцип экономии
мыслей (и повторного использования оных) заставил писать хоть и про другое,
ни точно так же - с натужным сюжетом, безупречным героемследователем и
всякими словесными красивостями - это уж закон такой, что раз на начал
писать лажу, так лажу и напишешь, ничем не вытянешь (хотя, надо сказать,
получилось в результате ничуть не хуже, чем в среднем по стране, и если бы
переделал на Америку, так и напечатали бы).
Тому, выдуманному мною Бобу - точнее, Вячеславу Борисовичу,- я составил
словарик: характерные выражения, фразочки, поговорочки... Дурацкий
словарик, как раз для картонного следователя. За Бобом я не записывал, хотя
собирался это делать.
Кое-что осталось в памяти, но не все.
"Кроме государственного Гимна, Герба и Флага надо ввести еще
государственный девиз. Предлагаю на выбор: "Вся жизнь - подвиг!" или "Могло
быть хуже!"" "Наши редакторы очень хорошо знают, чего не должно быть в
советской литературе.
Именно поэтому в ней почти ничего и нет".
"Все население этой страны заслуживает того, чтобы его пропускали без
очереди и уступали места в общественном транспорте".
"Министерство Обратной Связи"- прекрасная идея, не правда ли?"
"Мальчик в интересном положении".
Это все, что мне удалось вспомнить.
Где-то в первых числах августа Боб с Таней пришли и заявили, что они все
продумали и теперь точно знают, как именно нам надо отдыхать. Надо ехать на
Бабье озеро. Там мы будем жить в палатках и готовить пишу на костре. И
ехать надо именно сейчас, потому что, да будет мне известно, середина
августа в наших широтах - это уже начало осени. Ага, сказал я и задумался.
До сего момента я и не подозревал, что соберусь куда-нибудь ехать. Бабье
озеро - это километров триста отсюда. Но с другой стороны - а почему бы и
нет? Ладно, сказал я, только вам-то хорошо будет в палатке, тепло...
Ерунда, сказала Таня, что у меня - подруг нет? Так его, сказал Боб, хватит
ему свободного гражданина изображать, только ты, Таня, постарайся, ты ему
кого получше выбери. Будь спок, сказала Таня, ты же знаешь, у меня есть
вкус. Есть, сказал Боб, вот меня ты выбрала со вкусом. Тебя я не выбирала,
ты на меня с неба свалился. Все равно со вкусом, упорствовал Боб.
Уже вечером они приволокли откуда-то две палатки, надувные матрацы,
одеяла. Все это было свалено посреди комнаты. Запахло дорожной пылью.
Нормально, сказал я, а как повезем? Оказалось, они знают и это. Я должен
буду нагрузить все это на бедного "Ковровца" и отвезти к месту нашего
будущего проживания, а они налегке поедут на автобусе. И тут вдруг я понял,
что давно и сильно хочу именно этого: махнуть куданибудь далеко и надолго.
И мы решили ехать послезавтра утром. Но назавтра похолодало, пошел дождь,
и мы задержались еще на два дня.
Я долго думал потом: а какова вероятность того, что все, что произошло,-
произошло? Если бы мы уехали не в тот день, если бы мы расположились в
другом месте, а не в этом первом же попавшемся прибрежном лесочке, если бы
Таня из своих многочисленных подруг выбрала бы не Инночку, а другую...
Будто был кто-то, специально подталкивающий события так, чтобы они
выстроились коридорчиком, желобом, по которому мы с Бобом пронеслись - Боб
до конца, а меня он вытолкнул в последний момент. А может быть, Боб был так
заряжен на это дело, что притягивал к себе нужные события, и не случись
этой комбинации, была бы иная - с тем же исходом... или с другим? Не знаю.
Если Танина красота не бросалась в глаза и проявлялась постепенно,
просачиваясь изпод неяркости,- при Таниной красоте надо присутствовать,
говорил Боб,- то Инночка была ярка, симпатична, разговорчива... и только.
Впрочем, может быть, я несправедлив к ней. Может быть, я просто не успел ни
рассмотреть ее, ни узнать как следует - после того, что там с нами
случилось (а Инночка явно ничего не поняла, но перепугалась страшно, к тому
же у нее возникли насчет нас с Бобом сомнения самого криминального толка),
Инночка избегала даже Тани. Хотя в момент нашего знакомства, а Таня привела
ее накануне отъезда, Инночка вела себя очень живо и от предложения
познакомиться поближе отказываться не стала.
В восьмом часу жестокий Боб совершил побудку, взял подмышки дам, на плечо
взвалил рюкзак с пивом и отправился на автостанцию. Я навьючил мотоцикл,
навьючился сам и, не слишком торопясь, покатил по шоссе. "Икарус", идущий
на Юрлов, обогнал меня примерно через час, и потом я долго видел впереди
его красную корму.
Не доезжая до Юрлова километров двадцать, пришлось перейти с рыси на шаг:
по обе стороны шоссе раскинулась комсомольская ударная стройка, поэтому
дорожное покрытие временно прекратило свое существование. На объездной же
дороге сидел по самые уши гордый "Икарус", и его собирались тащить
трактором. Я развернулся и потихоньку степью объехал все это безобразие. На
автостанции в Юрлове я подождал немного, а потом мы устроили челночный
рейс: я забросил Боба и прочее имущество на берег озера (Вот тут сойдет,
сказал Боб и ткнул пальцем туда, где лес подступал к самой воде, там мы и
остановились) и вернулся за дамами. Они сидели на скамеечке и, как от мух,
отмахивались от двух пьяненьких бичей. Дорога вдоль берега была, мягко
говоря, неровной, катил я с ветерком, Инночка изо всех сил прижималась ко
мне и взвизгивала, а Таня сидела в коляске и стоически сохраняла
спокойствие.
Боб уже поставил палатки и даже притащил немного дров. Был уже четвертый
час дня, солнце пекло, решено было бросить все и немедленно лезть в воду,
смывать усталость, городскую и дорожную пыль, старые и новые грехи и
заботы. Дамы забрались в палатку переоблачаться и, переоблачаясь, свернули
палатку набок. Было много шума. Мы с Бобом принялись надувать матрацы, и
Боб вдруг бросил свой и полез в рюкзак. Голова?- спросил я. Тсс, сказал
Боб, молчок! Он вытащил какие-то таблетки, положил несколько штук в рот и
запил пивом. Потом забрал надутый мною матрац, отнес его к воде и плюхнулся
ничком. Пришлось мне надувать и второй, и к концу этой работы у меня самого
голова пошла кругом и в ушах зазвенело. Дамы, наконец, выбрались из палатки
- в одинаковых и одинаково минимальных купальниках, внезапно белотелые и
как-то сморщенные. Вероятно, так и бывает всегда с человеком, если его
вдруг вынимают из одежды и помещают под яркое солнце. Впрочем, уже через
пару часов дамы наши расправились и заиграли.
Вода была парная, плавали все неплохо, выбираться на берег никому не
хотелось, и выгнал нас из воды лишь голод. Боб бесился в воде, как юный
тюлень, и, наверное, лишь страшным усилием воли смог воздержаться от своего
коронного номера: всплывания со дна голой задницей кверху. Прочее он
вытворял все.
Но выбравшись на берег, он внезапно помрачнел и погнал меня за дровами, а
сам остался разводить костер. С сухостоем в этом лесу все было в порядке, я
срубил штук пять сухих сосенок и шел уже обратно, когда услышал шум мотора
и увидел, что с дороги к берегу, метрах в трехстах отсюда, сворачивает
большой красный автобус. Не скажу, чтобы это привело меня в бурный восторг
- мы уже предвкушали, какие ночные заплывы будем устраивать. Впрочем, от
палаток нашил остановившегося автобуса видно не было, он скрывался за
изгибом берега. Но вскоре оттуда раздалось дружное ржание и громкая
магнитофонная музыка. Абзац интиму, пробормотал Боб и стал, выпятив губу,
оглядываться по сторонам. Давай переедем, предложил я. Боб засопел и стал
снова оглядывать наши палатки, полувыпотрошенные рюкзаки, разложенные на
просушку одеяла и матрацы, костер, над которым уже закипала вода в
котелках, порубленные и сложенные кучкой дрова, и подвел итог: а ну их всех
к лешему. И мы остались.
Тушенку Боб брал в коопторге по пять пятьдесят за банку, поэтому ужин
наш: рожки по-флотски и чай с печеньем - был по цене почти как ресторанный.
К этому добавлялись и усиливали впечатление громкая музыка за леском и
пьяные крики.
Надо полагать, они там начали бурно принимать внутрь еще в дороге, потому
что набраться до такой кондиции за такой срок просто физически невозможно.
А мы тянули себе пиво и вели треп настолько легкомысленный и, так
сказать, игривый, что начинали потихоньку шалеть, и Инночка уже не полезла
в палатку переодеваться, а прямо тут, у костра, сняла лифчик и повесила
сушить, а потом нарочито медленно натянула нейлоновую маечку с цветным
изображением японской девушки, поймавшей на удочку приличных размеров
рыбку. Боб залихватски подмигнул мне, а я вдруг отчаянно смутился и припал
к пиву. Хотя мы уже провели с Инночкой ночь и остались вполне довольны, я
почему-то не рвался повторять этот номер. И тут я наткнулся на Танин
взгляд. Она сидела, накинув на плечи штормовку, обхватив колени руками, и
спокойно смотрела из меня своими серыми насмешливыми глазами, и будто
говорила, пожимая плечами: а что делать? Ты же видишь - не судьба.
Ночь
В сумерках те, из автобуса, принялись ломать в лесу деревья и жечь
огромный костер - видно было зарево над лесом и летящие искры. Кто-то
хрустел кустами неподалеку от нас, но из-за того, что мы смотрели в костер,
увидеть хрустевшего не удалось. Да мы особенно и не вглядывались. Было
тепло и душновато, и с наступлением темноты свежее не стало - наоборот. Над
озером взошла огромная кирпичного цвета луна с чуть отгрызенным левым
боком. Вода была гладкая как стекло. Купаемся - и по норам, сказала Таня.
По нарам, поправил Боб. Таня подошла к воде, не оглядываясь на нас, сняла и
бросила на песок купальник и стала беззвучно погружаться в дробящуюся
лунную дорожку. Она была немыслимо красивой сейчас и отчаянно далекой, она
была отдельно от всего - от людей, от вожделений, от отношений и связей,-
встала и легко сбросила с себя - погрузилась и поплыла тихо, без всплеска,
и мы тихо, молча смотрели на нее, как она входит в воду и как плывет,
смотрели все трое, даже Инночка что-то поняла и не побежала следом, и
молчала. И тут снова кто-то стал ломиться через кусты, теперь уж точно - к
нам. Они выломились и стали перед нами, два парня лет двадцати пяти,
запомнилось: у одного - острые усики, у второго - вывороченные слюнявые
губы. Инночка судорожно вздохнула и подалась назад, буквально вдавившись в
меня.
- Картина Репина "Не ждали",- пьяно пришепетывая, сказал тот, что с
усиками. Он стоял немного впереди.- Чё, Инуля? Чё молчишь-то? Молчать-то
