он убил наповал. Потом, пока ломали дверь, он сжег дело. Он облил ацетоном
и сжег две папки с документами и две магнитофонные кассеты с записями. Дело
погибло безвозвратно. Боб молчал на следствии, молчал на суде. Суд был в
апреле. Судья понимал, что здесь что-то нечисто, но думал, что Боб кого-то
выгораживает. До этого он и хотел докопаться. Но Боб молчал. Тогда его
приговорили к высшей мере. Он выслушал приговор с пониманием, покивал. В
сентябре его расстреляли.
Я понимаю его. Наверное, было бы правильнее, чтобы я его не понимал - но
я понимаю. Он сделал то, что считал необходимым сделать, и принял как
должное то, что полагалось. Сделал то, что мог. Осколков не собрать, это
верно, но почему так страшно мучает меня то, что я узнал, услышал от него
ночью на берегу озера, когда вверху сухо и звонко проносились грозовые
тучи, а волны лихо влетали на пологий берег, обдавая нас брызгами, и шумели
деревья,- почему я не могу часами уснуть после того, как изнутри что-то
рванется наружу и отступит, погрузится обратно, наткнувшись на черепную
кость,- почему я не могу протянуть руку Тане, а прячу перед нею глаза, как
предатель? Где и когда я предал Боба? Не знаю...
Странно это: я почти ничего не знаю, а живу. Не знаю ничего. И -
ничего...
1987
Опубликовано: сборник "Зеркала"
