генераторы. Сталь. Алюминий и магний. Азотная кислота, сжиженный хлор,
аммиак, селитра... вагоны всяческой химии. Давай сопрем готовые ракеты,
убеждал Глеб, давай сопрем "град" - я знаю, где они стоят... это же
иллюзия - будто мы делаем их сами... Не иллюзия, упрямо мотал головой
Алик, да, мы торопимся и берем готовые компоненты - но мы знаем, как их
делать, наладить производство - вопрос времени, вот и все, и когда
по-настоящему припечет, мы сумеем... Они так ни в чем друг друга не
убедили, и Глеб согласился на вариант Алика лишь потому. Что оружейные
склады охранялись значительно лучше и в одном его чуть не пристрелили.
Помирать так рано не входило в его планы...
С полигона возвращались на закате. Конвой приотстал, казаки,
принявшие по дозволенной чарке, пели вполголоса. В ясной вышине
попискивали невидимые стрижи.
- Ты вот меня про Олив не спрашиваешь, - сказал вдруг Глеб, - и
правильно делаешь. Потому что... Понимаешь, ведь можно тот проход закрыть.
И не только тот. И - навсегда...
Он замолчал. Молчал и Алик.
- А вот только - я все сделаю... а оно возьмет и не получится. Тогда
как? Тогда-то как, а?
Он улыбнулся жалкой, раздавленной улыбкой, поворотил коня и поскакал
в степь. Казаки дернулись было следом, но Алик жестом не пустил их.
О том, чтобы посылать за доктором, не могло быть и речи, и потому
операцию Левушке Борис Иванович сделал сам. Из стальной проволоки он
согнул и отточил острогубые щипчики - захватывать пули. Из мягкой железной
соорудил несколько разномастных зондов. Влил в Левушку, мягкого, жаркого,
безвольного, большую кружку бренди. Терпеливо дождался, когда тот уснет
пьяным глубоким сном - и приступил. Светлана помогала. Как ни боялись они
оба, но операция прошла довольно гладко. Отец щипцами извлек пули,
прочистил зондами раны, вытащив немало кусочков сукна, особенно из раны в
боку; потом ввел дренажи из проспиртованных каучуковых трубочек, обложил
раны марлей, пропитанной крепким раствором морской соли... Утром Лев
проснулся вялый, с головной болью - но без жара. К обеду ему было почти
хорошо - насколько может быть хорошо человеку, продырявленному позавчера в
трех местах.
Вечером пришли его искать.
Помощник квартального мастера, к которому столько раз ходил на поклон
доктор Фицпатрик, выбивая положенный Светлане паек жены офицера флота, - с
ним два бандитского вида субъекта в красных фуражках-бескозырках, с
золотыми цепями на грязных шеях, и крысоподобная женщинка, неопрятная и
пронырливая, очень опасная... и два солдата - эти ни во что не
вмешивались, стояли у двери, и все.
Их всех отвлек, к счастью, подвал, которым не пользовались с весны и
- благополучно потеряли ключ. Не дожидаясь, пока ключ найдут, бандиты
злорадно сбили замок - и долго потом обшаривали захламленные двухэтажные
подземелья. А при обыске самого дома спасла дичайшая - неэвклидова,
смеялся отец - планировка помещений. Каморку, примыкавшую к ванной
комнате, сыщики не смогли ни увидеть, ни вычислить. Они ушли, злые, дальше
- а Светлана, взяв веник, обмерла: к венику прилипла кровавая тряпица...
Впервые в жизни она упала в настоящий обморок.
Конец вечера прошел гнусно. Билли ревел, она тоже ревела и ко всем
цеплялась. Отец, наконец, заперся в своей комнате, доктор попытался
вступиться за него - и получил в ответ все, на что способна злая и
перепуганная до смерти женщина. Оставшись одна, она налила себе полстакана
бренди и выпила крупными глотками, как остывший чай. Вскоре - поплыло
перед глазами, она уронила голову на скрещенные руки - и застыла...
Смерть опять ласково потрепала ее по щеке.
Их повесили бы всех - даже маленького Билли. За укрывательство
террориста и шпиона наказание было одно. А Левушка - да, он именно шпион и
террорист. Убийца. Из тех, кто охотился в ночи за мастерами и их
подручными, за офицерами у них на службе и за Бог знает кем еще; в школе,
куда Светлана приходила три раза в неделю, шепотом рассказывали очень
странные вещи. Но почему-то той ночью никак нельзя было не пустить его в
дом... стук в окошко и слабый прерывающийся голос: "Светлана Борисовна...
это я, Лев Каульбарс... вы меня помните?.." (Еще бы не помнить...) И уж
подавно нельзя было выдать его трудовикам, спасая себя, спасая Билли...
Ничего не понимаю, подумала Светлана.
Ночью громыхало совсем рядом - она не слышала.
Утром в доме какие-то люди говорили по-русски.
Измятая и растрепанная, она вышла в холл. Доктора обступили четверо в
черном - морская пехота. С английским у них было не очень, а доктор от
волнения путался в своем своеобразном русском.
- Господа, нельзя ли потише? - хрипловато сказала она. - Вы разбудите
ребенка.
Все обернулись и посмотрели на нее, как на заговорившую кошку. А у
Светланы вдруг громко ударило сердце...
- Завитулько... - голос упал до шепота. - Дядька Игнат...
У пожилого - ох, почти старого! - и уже не боцмана, а лейтенанта,
огромного, багрового от загара - глаза жутко раскрылись.
- Светочка? - не поверил он. - Капитанова дочка?
- Да!
- Светочка!!!
Он облапил ее и сжал до хруста.
- Завитулько, пусти... я ж тебе не матрос, а барышня...
- Не верь, глазам своим не верю! А капитан-то где, сами-то их
благородие - где?
- Да спит он, спит наверху...
На стук и голос Борис Иванович не открыл, пришлось ломать дверь. Он
лежал на кровати одетый и правда - будто бы спал.
На островах Эстер и Левиатон власть трудовиков не утвердилась.
Присылаемые центральным правительством эмиссары куда-то беззвучно
исчезали, их отрядики разоружались - тоже беззвучно. Коменданты продолжали
исполнять свои обязанности. Постепенно и незаметно Форт-Эприл стал чем-то
вроде временной столицы "прежнего" Мерриленда. Лорд Тайберн, министр
финансов в правительстве Хоука - единственный оставшийся в живых преемник
убитого президента (по цепочке: президент - спикер парламента - министр
обороны - министр финансов...). - формировал правительство, армию, флот,
вел переговоры с Палладией. Военные действия как бы не касались этих
пограничных островов, и более того: огромное число меррилендцев, попавших
в плен, вдруг каким-то образом оказывалось на острове Эстер, где их
размещали в военных лагерях и обучали новым приемам боя. Приписанные к
Порт-Эстер быстроходные паровые корветы "Кастор", "Аякс" и "Поллукс" часто
появлялись у восточных берегов Острова. Тридцатого июня, незадолго до
одного такого визита (вялая стычка "Аякса" с парусным крейсером "Кей",
окончившаяся ничем), Глеб и получил ту телеграмму. Неделю она проблуждала
в поисках его... Осенью, отлеживаясь в госпитале маленького городка со
странным названием Вечер, он наткнулся на подшивку форт-эприлских газет и
прочел, что полковник Вильямс скончался от ран двадцать первого июня и
похоронен на Комендантском кладбище. Телеграмму он отправил двадцать
третьего, а шестнадцатого июля был вполне жив - хоть и измучен до полной
потери чувств...
От соляровой вони Турова вывернуло несколько раз подряд, и сейчас он
напоминал себе себя же лет двадцать назад - тогда, в бытность сопливым
мальчишкой-опером, он надышался дымом сжигаемой конопли неподалеку от
Фрунзе. Жара там была сокрушительная... Будто бы стало много-много
Туровых, вставленных один в другого, как матрешки. Когда наружный, самый
большой Туров двигался, шел куда-то - остальные немного отставали и
вытягивались за ним длинным шлейфом, причем каждый из этих отстающих
чувствовал и думал что-то одно: что чешется проросшая на шее щетина, что
слезятся глаза, что хочется спать и просто не знать ни о чем, что все
идет, тьфу-тьфу, по плану, что саперы молодцы, не ожидал, что завтра нужно
вернуться в Москву, идут большие перетряхи, как бы Вась-Вась не
напортачил, что штатники... Самый большой, наружный Туров - как бы не
чувствовал ничего. Он просто стоял и смотрел, как на расчищенный и
отсыпанный пятачок въезжают и строятся в линейку танки. Они выезжали
лоснящиеся, мокрые от дождя, хлещущего на той стороне, высвеченные сзади
прожекторами и потому ставшие чудовищно искореженными сгустками тьмы,
уползающими от огня. Дождь, пар, дым, перенасыщенные светом - пылали, как
вход в преисподнюю, как паровозная топка...
Туров ненавидел танки.
Он ненавидел их так, что с трудом мог сдерживать себя. Странно: он
вырос в военном городке под Читой, рядом с танкодромом. Уж можно было бы
привыкнуть и не замечать...
Впрочем, сейчас он лишь знал, что ненавидит их. Чтобы почувствовать
эту ненависть, следовало сделать несколько шагов - тогда наружу выступит и
тот маленький Туров, который эту ненависть испытывает - только ее, ничего
кроме...
Даже сыновьям своим игрушечные танки, все эти замечательные зеленые
пластмассовые тридцатьчетверки и КВ, он не покупал - чем заслужил немалое
их неодобрение, Которое пришлось преодолевать настоящими шпагами...
Оружейного двора "Ческидов", кстати. Поставщика Ее величества. Это
вам не хрен собачий...
Будь у этих один-единственный занюханный бомбардировщик... Туров даже
зажмурился от непонятного удовольствия. Двадцать танков, двадцать пять
БМД, четыре "шилки" - борт о борт с полусотней бензозаправщиков, двумя
десятками "уралов" с боеприпасами и взрывчаткой... И правда - далеко ли до
беды? Бросит кто-нибудь окурок не в ту бочку... На негнущихся ногах он
зашагал к штабному автобусу, кто-то - силуэтами на фоне огня - шел ему
навстречу, а череда маленьких пустотелых Туровых протянулась за ним и
покачивалась на весу, как гирлянда воздушных шариков...
В небе планеты Венера тоже плыл воздушный шарик. Серебристый,
маленький, он был здесь, в багровом мраке, чужероден и нелеп. Немного выше
начиналась пустота, внизу - ждала раскаленная докрасна бездна... Рано или
поздно он устанет сопротивляться и рухнет в нее. Но пока что он плыл -
бесконечно одинокий, обреченный на скорую гибель и забвение.
2
Она ненавидела себя - такую. Полагалось быть безутешной, горько
рыдающей, заламывающей руки... Она же вместо этого суетилась, искала для
поминок хотя бы пару кур (все устроили матросы Завитульки, но она все
равно суетилась), гуляла с Билли, читала ему короткие глупые стишки из
старой пухлой книги без переплета ("Три очень милых феечки присели на
скамеечке и, съев по булке с маслицем, успели так замаслиться, что мыли
этих феечек из трех садовых леечек", - и Билли хохотал во все горло, и его
мелкие мышиные зубки - но полный рот, полный рот зубов, восхищались
почему-то все, - зубки сияли. "Дедя?" - звал он, но и тогда Светлана не
плакала...), с кем-то встречалась и разговаривала спокойно и даже почти
весело... ах да, с кавторангом Ивановым, он тоже служил с папой, но в
мятеже не участвовал... это тогда он был кавторангом, а сейчас уже
контр-адмирал... Два события: смерть отца и приход своих, - сделались
ужасно неравноценными: первое казалось гораздо мельче второго. Она хорошо
знала, что на самом деле это не так, что придет время - и тогда она
почувствует все так, как должно... Ничего не помогало.
И - что-то произошло со временем. Дни тянулись и тянулись вязко и
податливо, как утреннее тесно - но каждый из них, закончившись,
превращался в тонкую чешуйку, которая отслаивалась и терялась среди
множества подобных ей и никому не нужных частичек мусора, измельченной
