ответвления, тупики. По замыслам, до десяти эшелонов одновременно могло
разгружаться здесь. К этой цифре Туров относился с сомнением - тем более,
что осталось еще несколько километров второго пути к магистрали. По
однопутке не разъездишься... Остальное пространство на Плацдарме было
буквально сплошь уставлено техникой: танки, БРДМ, БМП и БМД, гаубицы,
грузовики, цистерны... Впятеро стояло по ту сторону прохода: под крышами,
под сетями: маскировка от спутников. Конечно штатники давно засекли эту
непонятную им активность в самой непроходимой тайге, на тупиковой ветке на
север от БАМа - танки, эшелоны... Пакет дез на эту тему запущен, ПГУ
позаботилось... будете вы знать о подземном хранилище техники, а правду
все равно не узнаете до тех пор, пока не станет слишком поздно. Туров
почувствовал вдруг, как невидимая рука затыкает его невидимый рот - дабы
проклятые штатники не подслушали его телепатемы, как подслушивали недавно,
присосавшись к подводному кабелю, все переговоры Камчатки с материком.
Фиг вам, ребята! - отталкивая эту невидимую руку, мысленно прокричал
Туров. Ни черта вы не перехватите - а перехватите, так не поверите! Тысячу
лет под носом - и что?..
В сороковом году, и в пятьдесят четвертом, и в шестьдесят девятом -
сотрудники ФБР и полиции натыкались на скаутов, уводивших людей в
Транквилиум. Ни в одном из известных Турову случаев - как, надо полагать,
и ни в одном из неизвестных ему - никаких действий не последовало, за
исключением того, что сотрудников, проявлявших упорство, объявляли
сумасшедшими и увольняли со службы. По крайней мере, один из них плюнул на
все и сам ушел в Мерриленд, чтобы вести свою личную войну. Звали его
Кристофер Дин Вильямс...
Что-то давно о нем не было никаких известий. Не к добру...
И вдруг внезапно, вроде бы без связи с предыдущими мыслями, Туров
почувствовал, что именно ему и именно сейчас предстоит дать приказ на
развертывание группы в долине, наметить задачи и маршруты движения... на
начало похода, черт возьми, на начало всего... и может быть - на начало
Третьей мировой... хотя это уже вряд ли. Сдавило виски. Маленький дятел
задолбил по правой брови. Тринадцать лет... да нет же, все шестьдесят лет
- шли к этому дню.
Шестьдесят лет... дятел застучал сильнее. Сам ты дятел, подумал
Мюллер... Господи, да сегодня же шестнадцатое июля! А семнадцатого июля
тысяча девятьсот двадцать пятого года был создан Тринадцатый отдел ОГПУ!..
Юбилей, блин.
Надо отметить.
- Что, Пал Львович? - обернулся к Зарубину. Зарубин пристально и,
похоже, давно в упор смотрел на него. - Прокопались к свету... Завтра с
утра. В пять тридцать.
- Понял, Степан Анатольевич, - сказал Зарубин, держа голову
неподвижно.
- А сегодня прошу вас и ваших старших офицеров ко мне на рюмку чая.
Оказывается, нашему отделу исполняется шестьдесят лет. Только что
сообразил. Надо бы отметить.
Зарубин молча кивнул. Что-то странное чудилось в нем Турову,
чудилось, да никак не облекалось в слова. Досье Туров знал назубок, да что
досье? Бумага...
Когда дело дошло "до мяса", до определения, кто именно будет занимать
и удерживать плацдарм, Туров настаивал на "Альфе" - знал ее и командира,
понимал - эти не подведут. Но Чебриков вдруг уперся рогом: якобы "Альфа"
необходима и обязательна в Москве, ожидаются теракты, угоны еропланов,
поездов метро и асфальтовых катков, взятие заложников и заложниц... вот
вам "Буря", предназначенная для усмирения гражданских волнений, ибо
гражданских волнений как раз не ожидается. И по численности "Буря" более
подходяща: полк полного состава, никаких солдатиков срочной службы, здесь
старшин-сверхсрочников за чижов держат: они прапорам да лейтенантам шнурки
гладят, пряжки полируют... Он побывал на учениях: ребята много что умели,
и он согласился: пусть будет "Буря". Мы поспорим и помужествуем с ней...
- Партия просила нас пить поменьше, - вечером, когда расселись за
длинным столом под открытым небом (меньше километра до Якутии, а комаров
уже нет, это ли не цель?), сказал Туров, поднимая свой стакан водки
("Зубровка", ящик, привет от Виктора Михайловича). - И мы, разумеется,
пойдем ей навстречу в этом вопросе - но завтра. А сегодня особый де...
Товарищи офицеры! Завтра мы с вами начинаем тот самый последний и
решительный... Я не преувеличиваю. Начинается последний этап самой долгой,
самой сложной и самой масштабной в истории всех спецслужб мира операции.
Шестьдесят лет мы шли к этому, шестьдесят лет, день в день... никто не
подгадывал, само так получилось. Я только сегодня сообразил: день в день.
Значит, судьба. Сотни тысяч людей работали на операцию, не подозревая о
том. Исходом же ее будет ни много ни мало - полная и окончательная победа
в холодной войне, получение решающего стратегического перевеса... все из
"звездные войны" этой операцией просто списываются в утиль, разом и навек.
И я прошу выпить за успех нашей операции... да, за успех - и за тех ребят,
что сложили головы, готовя ее, за тех, кто не дожил до сегодняшнего дня.
Было их много, и гибли они безвестно, и где лежат сейчас - бог весть.
Давайте...
(Таких потерь, как за последний год, Тринадцатый не знал никогда.
Уцелела фактически только группа Парвиса, плотно опекаемая руководством
трудовиков и потому труднодоступная для невидимых убийц. Резидентуры были
просто выкошены - иногда до последнего человека. Происходило это так
внезапно и дерзко, что почти никогда не удавалось среагировать и хотя бы
попробовать защититься или скрыться. В докладах наверх Туров пытался
всячески смягчить этот аспект - и, кажется, успешно, благо верхи были
увлечены своими собственными разборками... Туров понимал: предательство.
Где, в каком звене?.. Подготовка к прямому вторжению отнимала все силы и
всех людей, и не было ни малейшей возможности укреплять агентурную работу.
Он забрал из сети всех, кого успел...
Так уж сошлось, что именно в эти часы в подземелье банка
"Бампер-бэнк" умирал, медленно и мучительно, Владлен Кусенков - резидент,
захваченный два года назад полковником Вильямсом при налете на
штаб-квартиру Тринадцатого в Эркейде. Никто не узнал бы того молодого и
красивого человека в этом слепом, с обезображенным ожогами лицом, седом
старике. У него не было левой ноги до колена и левой кисти; на правой не
хватало трех пальцев. По всему телу белели, синели, багровели грубые
шрамы. Умирал он от меланомы: при одном из допросов дознаватель смахнул
ножом родинку с плеча. На последних мучительных болях из него вытянули еще
несколько имен. Морфин давно не помогал: его давно приучили к морфину
специально и так и держали: от дозы к дозе, - и вряд ли он просил укол,
чтобы избавиться от боли... За два года, проведенных в застенке, он сдал
форбидерам более трехсот человек; все названные были захвачены или убиты
на месте...)
Они даже не ушли далеко, а Вильямс, стоя над трупами, чувствовал
отвращение, и ничего больше. Отвращение ко всему. Ему не хотелось знать,
что тут произошло. Кто кого ударил, чем, за что... хотя, наверное, при
желании это было просто вычислить: тела лежали в карикатурно-красноречивых
позах, а пыль услужливо предъявляла следы. Но не было желания вычислять...
Достаточно знать, что пленников теперь не двадцать четыре, а семнадцать.
Один умер на ходу, двое не проснулись сегодня утром, а теперь еще и эти...
И - фляга с водой перевернута и почти пуста. Впрочем, уже и так ясно: на
обратный путь воды не хватит... да и некому, похоже, будет в этот обратный
путь идти...
Что-то происходило с ним самим, и давние события казались ближе и
важнее, чем события последние. Даже этот жалкий побег: он просто знал, что
этот побег был, знал, как знают факты истории, почерпнутые из книг. Зато
почти ясно помнилось, как они входили в теневой мир: через заброшенную
водяную мельницу на пересохшем ручье. Но и здесь был казус: умом он знал,
что оставил проход открытым, а перед глазами стояла почему-то сцена не
бывшего в действительности сожжения... кокаин был не очень хороший,
желтоватый, поэтому и огонь получался от него не белый, а кровавый, с
дымом. Но горело хорошо, с ревом, с искрами, как горят в костре очень
сухие смолистые дрова. Кокаина с собой взяли много, две больших фляги, но
было почему-то боязно, что - не хватит... А еще более ярким, выпуклым,
четким, ясным - был Новопитер, великокняжеский дворец, каскады фонтанов в
обрамлении плакучих ив... генерал Аникеев, начальник дворцовой охраны,
сказал: вам нужно встретиться с Ее величеством, такие вопросы решает лишь
она сама... встреча была неофициальная, а потому как бы случайная, в
библиотеке дворца, она вошла, он встал - и понял, что способен без памяти
влюбиться в эту женщину, пожилую, его лет, но все еще стройную, статную и
красивую, ах, как она шла... имя им легион, влюбленным в нее, а она все
еще носит черную ленту в волосах или черный бант: муж ее погиб пятнадцать
лет назад, погиб достойно, по-мужски, вынося детей из огня: загорелся
приют, который он приехал посетить, - и вот она носит черную ленту... Как
же вы так проморгали, вздохнула она, выслушав его, конечно же, мы
поможем... по роду службы Вильямс знал все о ее романах, помнил наперечет
ее любовников и фаворитов, но теперь вдруг понял, что все это ложь, ложь
если не в фактах, то в чем-то высшем... он не мог сказать словами. Как она
держала голову!..
На следующий день все проснулись живыми, медленно встали и пошли - и
почти сразу же увидели цель своего безумного похода.
Дорога, в незапамятные времена пробитая в скалах - теперь
полуоплывшая, полузасыпанная, - свернула под прямым углом, и на голой
каменной плите размером с хорошую городскую площадь предстал чуть
наклонный черный обелиск.
Завтра, подумала она. Уезжаем завтра. Саквояжи и узлы, заплечный
мешок с самым необходимым, крепкие ботинки и непромокаемый плащ с
капюшоном... Лев, неуклюже опираясь на крепкую палку, ковылял по дому,
что-то проверяя, что-то переукладывая... Уже решено: до Иринии или
Неспящего - транспорты идут в один из этих портов - он будет ее
сопровождать; дальше их пути расходятся: Левушку хотят видеть его
начальники, а ей дорога на запад, на остров Воскресенский... неизвестно к
кому, неизвестно зачем...
Приходили прощаться соседи. Немного же их осталось...
Стоит пустая, с выбитыми окнами и дверью, усадьба Мак-Мастеров. И где
они сейчас, Род и Нелли? Старик садовник роется в земле, подрезает кусты.
Почему-то деревья увешены пустыми бутылками на веревочках. Ветер - и
начинается перезвон...
Лишь каменные стены остались от домов Линды Коллинз и семьи Биров.
Могилка Линды там же, перед домом. Бирам удалось исчезнуть.
Ничего не осталось от старого рая милейшего Чарльза Шеффилда.
Выгоревшая плешь в саду, черные деревья... Хоронить было нечего, и крест
воткнули просто в центр серого зольного холмика.
В Доме Датлоу кто-то живет. Но туда лучше не ходить и ничего не
выяснять: те, кто живет в доме, не любят, когда ими интересуются. Сбежали
откуда-то... Наверное, там было еще хуже.
Светлана потрогала темно-коричневые, отполированные прикосновениями
рук перила. Дом отзывается на каждый шаг, при малейшем ветре в трубе
начинаются завывания, из щелей вылетает пыль. Зимой углы комнат мокнут, в
дождь - протекает потолок в гостиной. И в то же время - этот дом дал ей
пристанище. В нем родился Билли. Он заслонил собой и не выдал Льва. Он
