не успевая: машина уже рядом, касается его, бьет по ногам, швыряет вперед
и вбок, и человек, взмахивая руками, ломаясь в поясе, к стене прилипает, а
машина, не владея уже своею инерцией, скребет по стене, вминается, теряет
стекла, визжа железом... Потом ее отбросило и полуразвернуло.
Алик уже снаружи с револьвером в руке. Глеб тоже на ногах, не
заметил, как оказался. У Вари кровь по лицу. Человек в коричневом
неподвижен, будто мертв уже давно, как тот солдат. Автомат, медленно
говорит Алик, и Глеб берет еще теплый автомат. Все делается преувеличенно
отчетливым, но при этом ненастоящим. Будто бы стало светлее, но сгустились
тени. Дверь. Лестница, вторая. Дверь, висит на одной петле. Следы, следы,
множество следов на полу и окурки. Там! - но Глеб уже видит и сам и бьет
вдоль коридора. Ствол задирается вверх. Тот, кто был там, в коридоре,
падает и начинает кричать. Сюда, сюда! Еще ступени. Дверь - разнесена в
щепу, будто взорвали порохом. Множество гильз под ногами. Квартира. По
полу рухнувшая штукатурка и обрывки желтой бумаги. Комната, комната,
комната, коридор - валяется битый кирпич, доски с гвоздями, перекрученные
железные трубы, - здесь, выдыхает Алик, давай!.. И Глеб, встав к нему
спиной к спине, задерживает дыхание...
В квартире пахнет свежим кофе и поджаренным хлебом, и прямо перед
собой Глеб видит большое, в рост человека, зеркало, и в зеркале отражается
он сам и часть затылка и плеча Алика - а в светлом проеме двери появляется
вдруг еще один человек. Он невысок и лыс, на глазах очки в тонкой оправе,
одет в домашний зеленый халат, через плечо полотенце. Он только что принял
ванну...
Глеб поворачивается. Теперь он и Алик стоят рядом, направив на
человека в халате два ствола. И человек понимает все, лицо его мгновенно
становится белым, но больше того: Глеб видит по его глазам, что он их
узнал! Не просто догадался, кто они такие, а узнал в лицо... узнал их
лица... и, буркнув что-то недовольно и неразборчиво, вроде бы "зараза
проклятая, надо же такому..." - поворачивается, делает шаг, и Алик
стреляет ему в спину! Глеб видит, как рвется, как вдавливается в тело
халат на пояснице - и вдруг понимает что-то сокрушительно важное, и это
понимание взрывается в нем...
Такое бывает, когда в полной темноте за твоей спиной вспыхивает
молния. Все, что есть перед глазами, можно рассматривать потом еще очень и
очень долго. Ты видишь тысячную долю секунды, но этого достаточно.
Алик не успел выстрелить второй раз - Глеб ударил его по руке, а в
следующий миг они были уже в пыльном мире. Ты что! Ты что наделал, он
уйдет! Он уйдет! - Алик хлестал его по лицу, но Глеб этого почти не
замечал. Нет, кричал он, нет, это все неправильно! Это все не то! Алик
яростно озирался - будто в поисках выхода. И тут вошла Варя. Мальчики,
меня убили, прошептала она и упала на колени. Глеб успел подхватить ее.
Алик вылетел наружу, через миг хлопнуло несколько выстрелов.
Варя была тяжелая. Глеб покатился на гильзах и удержался чудом. Кровь
пропитала ее шерстяную кофту, капала на пол. Вниз уходило слишком много
ступеней. Только не умирай, подумал Глеб. Под ним зияла бездна. Что-то
ужасное обязано было случиться. Не умирай, сказал он вслух, я так и не
успел найти тебя. Она уже не дышала.
Они неслись в машине - с визгом и скрежетом. Ветер бил в лицо, в
глаза, и ничего не было видно.
ИНТЕРМЕЦЦО
Есть обычай: возле дорог там, где кто-то когда-то погиб, ставить
маленький обелиск. Это не могила: в государстве, где все решено за вас и
до вашего рождения, нельзя захоронить людей в местах, не отведенных для
этого специальным постановлением. Но за такими обелисками ухаживают,
кто-то кладет к ним собранные тут же цветы, а шоферы-дальнобойщики,
проносясь мимо, сигналят. Такой вот придорожный памятник, белый деревянный
крест с выжженными буквами и цифрами: "Варвара Ястребова, 1962-1983", -
появился возле шоссе Москва - Брест за Вязьмой неподалеку от моста через
речушку Днепр. Лишь два человека знают, что это настоящая могила, что под
крестом лежит тело - только не докопаться вам до него, не осквернить
прикосновением. Глеб видел крест еще в восемьдесят девятом, перегоняя
транспорт с оружием из Чехословакии к границам "червонной зоны", в
Енисейск. Это был последний транспорт и последнее долгое пребывание Глеба
в Старом мире.
Альберт Величко побывал у могилы только однажды, в восемьдесят
восьмом, зимой. Он редко участвовал в транспортных операциях, но тогда
настоял. Глеб остался у машины, Алик спустился с насыпи, встал на колени,
рассыпал по снегу цветы - алые розы. Потом они долго ехали молча. Все уже
было сказано когда-то, и не имело смысла бередить раны.
А четырьмя годами раньше другая женщина, румяная от ветра, ворвалась
в каморку на втором этаже доходного дома Хилкова, прошла сквозь
устоявшийся холодный табачный дым к окну и распахнула его со словами: "Я
не смогу жить в такой духоте!" Глеб с трудом открыл глаза.
- Олив?..
- Ты заработаешь себе чахотку, дурачок, - продолжала она сердито. -
Не понимаю, как ты смог опуститься до такого? Здесь, наверное, клопы?
- Клопов нет... - он медленно начинал понимать, что не спит и не
бредит. - Постой. Откуда ты взялась?
- Я в Петербурге уже третий месяц! Я ищу тебя, как проклятая
полицейская собака! Ты умудрился исчезнуть так, что никто не знал...
- Это хорошо. Ты тоже никому не говори, что нашла меня.
Он сел, спустив ноги с кровати. Оказывается, лежал в ботинках.
Допился...
- Для того чтобы сохранить твое странное инкогнито, не обязательно
жить в хлеву! Немедленно одевайся - и поехали!
- Куда это?
- Ко мне. Будешь жить у меня и спать со мной, а не ебстись со всякими
блядьми по чуланам! Ты все понял?
- Ничего я не понял... - он встал и огляделся. - И никуда я не
хочу...
Олив, тихо и ясно подумал он, ты ведь ничего не знаешь. Тебе потом
будет стыдно, что ты вообще слышала мое имя... потом, когда случится все,
что назначено. Как жаль, я не могу сказать тебе ничего. И не могу
оттолкнуть тебя...
Через час они вышли из наемной коляски - Олив впереди, за ней он с
саквояжем в руке. Островки снега лежали между деревьями. Как сказочный
домик, стоял маленький флигель в саду чьего-то особняка. Его Олив и
снимала. По снегу катались пушистые молчаливые собаки. Позже Глеб
подружился с ними.
К Рождеству Второй корпус морской пехоты Ее Величества овладел почти
всем островом Фьюнерел. Потери с обеих сторон составили одиннадцать
человек - даже меньше, чем при обычных маневрах такого масштаба. Зато
число пленных было огромным. Флоты дважды сходились в шумных и дымных
морских баталиях. Старые деревянные корабли пылали как свечки, но всегда
успевали спустить шлюпки.
Форбидеры держали ситуацию под контролем и были убеждены, что это
удастся им и впредь.
Ранним утром на исходе рождественской недели Светлана вышла из дома.
Ей плохо спалось ночами, зато тянуло в сон днем. Стали отекать ноги. Живот
вырос, и тот, кто был в животе, начал толкаться. И вот она вышла, набросив
пуховый платок, из-под гнета крыш и стен. Всходило солнце, поднимаясь над
далекой полосой морозного тумана. Доктор Фицпатрик рассказывал, что где-то
в горах есть очень холодное ущелье: зимой его набивает снегом почти до
краев, и снег не тает до июня.
Сейчас было около тридцати по Фаренгейту. Нежный иней лежал на траве.
Стояла несравненная тишина.
Высоко в небе парила белая птица с тонкими неподвижными крыльями.
Звенящая нить опускалась от нее до земли...
Для Андропова формально легкое ранение: пуля прошла сквозь
околопочечную клетчатку навылет, не задев ни органов, ни крупных сосудов,
- оказалось фатальным. Контузионная волна пули "взбодрила" хронические
болезни почек, с которыми врачи уже не сумели справиться. О факте ранения
знали девять человек, не считая родственников: два врача, медсестра,
Чебриков, Туров, Василий Васильевич и три офицера охраны, слышавших
выстрел, но не успевших вмешаться.
Все они были абсолютно надежными людьми.
Знакомство с Туровым и Василием Васильевичем стало для Чебрикова
большим потрясением. О деятельности Тринадцатого до сих пор он ничего не
знал.
Полковник Вильямс был в пути, паровой фрегат "Дайана" боролся со
штормом южнее острова Росса, когда в Ньюхоупе пулей снайпера был
смертельно ранен в голову и час спустя умер президент Хоук. Это случилось
шестого января.
Днем раньше три основных профсоюза Мерриленда начали бессрочную
политическую забастовку, требуя проведения выборов. В ночь после убийства
штаб-квартиры их были разгромлены, несколько активистов растерзаны толпой.
В ответ на это на улицах столицы выросли баррикады.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АГАТОВОЕ МОРЕ
- Неужели, - спросила она снова, - я ошибаюсь, думая,
что в тебе есть изъян, через который, как через пробоину в
крепком валу, проникла в душу твою болезнь смятении?
Ответь же мне, какова цель всего сущего, к чему
направлено стремление всей природы?
- Я слышал об этом, но скорбь притупила мою память...
Боэций
1
От самого дома и до тех пределов, где живой человеческий глаз
переставал различать оттенки и беспомощно и смущенно прятался за веки, и
только беспощадная оптика дальномеров и шершавых биноклей позволяла
различить тонкую линию горизонта - тянулась ровная сизая ковыльная степь.
Вблизи ковыль был неподвижен; вдали - ровно и бархатисто мерцал под
затуманенным ранним солнцем; но на каком-то среднем расстоянии видно было,
как возникает на нем мгновенный муаровый рисунок и тут же сменяется
другим, как пробегают неясные встречные волны и погасают, как темные пятна
и полосы неуловимо заполняются мягким меховым, или изломанным стеклянным,
или текучим ртутным блеском; казалось, что ковыль - это шкура глубоко
спящего теплого зверя. Небо под дымкой имело тот же самый сизый блеск. Два
всадника вдали, очерченные невыносимо четко, ступали будто бы по облакам.
Воздух еще помнил прохладу ночи. Девять раз отщелкали ходики на стене.
- ...А все плохо, - Глеб хрустнул переплетенными пальцами. - Ну,
наступаем. И что? Мы наступаем, они отходят. Коммуникации растянуты, как
сопли. Подвоза почти нет, солдатики на подножном - и потому полвойска
мается поносом. А когда на подножном - тут вам и мародерство, и кое-что
похуже... и адмирал, по-моему, слишком уж сквозь пальцы на все это
смотрит. Но и к стенке ставить - тоже, знаешь... В госпиталях не
продохнуть. Бинтов мало, мазей нет. Давно не воевали, забыли, как это
делается. А вот, понимаешь ли, наступаем. Просто у тех еще страшнее.
- Ну...
- Я тоже боялся. Еще сильнее, чем ты. А вот как раз перед отъездом
моим - привезли казачки пятерых. Четверо отошли уже, один еще дышал, но
без сознания, и доктор сказал, что шансов никаких. У всех пятерых вот
здесь, как у тебя - оспины. Понимаешь? Лет всем по двадцать, по двадцать
два. И вот на то, чтобы с ними совладать, положили казачки своих
девятерых. Так что и автоматы им не слишком помогли. Поначалу только... ты
помнишь.
- Помню, - Алик медленно кивнул. Из кровавой каши на острове Бурь им
удалось выбраться чудом.
