такой же была стена, внезапно возникшая перед нею. Внезапно увиденная...
Здесь должна быть маленькая дверь, сообразила Олив и тотчас же будто
вспомнила ее: низенькая такая, шершавая дверь... дерево и грубое железо.
Открывается медленно, со скрипом, со скрежетом... вот так, да. Потянуло
далеким морем. Ступеньки вели ее вниз, вниз, вниз и направо, крутая
спираль... почему-то это было особенно важно: вниз и направо. И правая
стена - колонна, вокруг которой шли ступени, становилась все прозрачнее и
прозрачнее: опал, обработанный рог, шпат, хрусталь...
Будто медленными снежинками была полна эта прозрачная колонна. Они
падали беспорядочно-плавно, уходя в далекое никуда. Вдруг замерло сердце.
Остановилось. Холод, наконец, коснулся глаз и губ.
На долгий миг снежинки сложились в фигуру Кита Вильямса: голого по
пояс, в дорожным мешком за плечами и винтовкой в руке. Лицо его было
измученное, рот черный и запекшийся.
Кит, позвала она.
Кит...
Хоть ты - спаси меня отсюда. Я не могу больше так. Я...
Но снежинки уже разлетелись, потом стала тускнеть и стена: шпат,
обработанный рог, опал... лед. Мутный непроницаемый лед.
Она коснулась пальцами глаз. Все лицо на ощупь было мраморной маской,
и глаза были особенно твердыми и холодными.
- Не просыпается - это неправильно вы говорите, - доктор Богушек
проводил Романа Венедиктовича в свой кабинет, усадил в гостевое кресло. -
Она просто постоянно остается в мире своих сновидений. Не могу сказать,
что это уникальный случай - но очень редкий. Синдром Галицкого - слышали
такое название? Поначалу это рассматривалось как вариант онейроидной формы
шизофрении...
- А в чем отличие? - поинтересовался Якоби.
- Шизофрения неизлечима, как вам известно. Здесь же - в любой момент
может произойти ремиссия, краткая или глубокая. Человек действительно -
будто просыпается...
- А как вы это определяете... э-э... до того, как она в первый раз
проснется?
- Есть тонкости, для неспециалистов трудноуловимые...
- Спасибо, доктор. И все-таки: насколько вы уверены, что это именно
синдром Галицкого, а не шизофрения?
- Пять к одному, - сказал Богушек.
- Понятно... Каковы, по вашему, причины заболевания?
- О-о... Это краеугольный камень медицины вообще. Если бы врачи могли
с уверенностью отвечать на такой вопрос... Пожалуйста, целый букет:
Наркотики. Алкоголь. Сифилис, который она перенесла и от которого каким-то
чудом излечилась. Длительное существование под чужим именем... кстати, вы
не выяснили, как ее звать на самом деле?
- Выяснили.
- И?..
- Эдит Черри.
- К чертям можете идти сами. Не доверяете?
- Скорее - проявляем заботу... Марин навещает ее?
- Да. Хотя и не часто.
- Это понятно: он редко бывает в столице. Как вы считаете: какие
отношения их связывают?
Богушек медленно посмотрел на него, медленно же вынул портсигар из
кармана своего нелепого сюртука. Портсигар был дешевый, из кожи и меди.
- Курить будете? - предложил Роману Венедиктовичу. - "Санатана".
- Спасибо, - Якоби выудил толстенькую коричневую, с двумя золотыми
колечками, папиросу. С удовольствием понюхал ее. Незажженная, она издавала
сильный и сложный аромат. - Эх, когда теперь в Аркадии побываем...
- Боюсь, не скоро... - Богушек чиркнул спичкой, дал прикурить Роману
Венедиктовичу, прикурил сам. Выпустил косо вверх струйку дыма. - Значит,
вас интересуют отношения внутри этого странного дуэта... Леди, как мне
кажется, просто любит его. А у него - все гораздо сложнее. Во-первых, его
терзает сильнейшее чувство вины. Не слишком понимаю, почему. Возможно,
он-то ее как раз и не любит... Во-вторых, присутствует некий элемент,
сходный с религиозными обетами. Но даже это объяснимо и понятно... но вот
поверх всего этого я улавливаю какое-то лабораторное, холодное
любопытство. Он сам его стыдится, но избавиться не в силах. Однако в чем
предмет любопытства - я не могу даже предположить...
- Может быть, он ждет, что будет, когда она проснется?
- А что может быть?
- Не знаю... Знаю только, что по роду деятельности Марин имеет доступ
к разнообразным наркотикам. Не исключено, что он давал ей пробовать...
- Для этого надо быть совершеннейшим чудовищем, - покачал головой
доктор.
- А он и есть чудовище. И в то же время - один из несчастнейших людей
в этом мире, будь он неладен... Как на ваш взгляд: сколько Марину лет?
- Н-ну... на вид - тридцать пять, тридцать семь. Он моложав, конечно,
но если присмотреться...
- Ему двадцать один год.
- Не может быть...
- Ему двадцать один год.
Шли так: впереди Сол, обросший неопрятной бородой, в разодранной
клетчатой рубахе, и Дэнни Кастелло, якобы лейтенант флота, а на самом деле
(Вильямс знал это достоверно) - недавний, семьдесят девятого года,
эмигрант из Соединенных Штатов, сумевший сбежать из транспорта на Хармони,
бродяживший года три в районе старой столицы, а с началом смуты и войны
предоставивший себя душой и телом в распоряжение контр-адмирала Аллена -
того самого, который не признал власть трудовиков и увел свою маленькую
эскадру на остров Эстер. С ним подружился Сол, когда расследовал странную
смерть Аллена. И Сол же привел его под очи Вильямса... За ними шла первая
дюжина пленников. Они волокли тележки с водой и продовольствием. Между
первой и второй дюжинами держались Эндрью и Мервин, молодые солдаты,
взятые палладийцами в плен на острове Середец и переправленные год назад в
секретные лагеря на Эстер. Поведение их в плену было безупречным, о чем и
сообщалось в личных листах. Особого рода значок стоял в конце, перед
подписью Евгения Демихова, какого-то там советника, а на деле - одного из
виднейших палладийских форбидеров. То есть: ребята посвящены и готовы на
все. Вот и получается, что - на все... Вторая дюжина пленников волокла
деревянные шесты, ремни, веревки... Замыкали колонну сам Вильямс и сержант
Баттерфильд. Все были грязные, оборванные, измученные. Путь, на который
полковник отводил первоначально десять дней, занял уже две недели, и не
было видно конца...
Воды на обратную дорогу уже могло и не хватить.
Теневой мир влиял на всех по-разному. Этого Вильямс не учел при
подготовке. Скажем, старине Бэдфорду было все равно, где находиться - по
ту или по эту сторону реальности. Марин-старший лучше чувствовал себя в
тени - там на него нисходила легкость и выносливость. А вот сам Вильямс
напротив - будто приобретал по небольшой, но свинцовой гирьке на каждой
руке и ноге. Требовалось больше сил для каждого движения, расстояния
казались огромными... И на пленников все это тоже влияло, и кокаин помогал
не настолько, насколько можно было ожидать, и чем дальше, тем слабее... а
скорость отряда, как всегда в этой жизни, измерялась по слабейшему...
благо, все-таки не по мне, с мальчишеским самодовольством подумал Вильямс.
Силы откуда-то еще брались.
Сам он кокаином не пользовался, хотя соблазн был. Но - требовалось
сохранять ясность. Взвешенность оценок. Особенно - относительно запаса
сил. Его просто могло не хватить на обратный путь... равно как и воды.
Тяжелее всего было не вечерами - усталость валила с ног, и тупость,
обретенная за шестнадцать часов непрерывного переставления ног, не
позволяла предаваться горестным размышлениям, - а утром, после очередной
пережитой ночи, когда ничего не происходит и не может произойти - но
чувство, но привкус неимоверной, невообразимой пустоты на тысячи миль
вокруг - огромный ящик с песком, и в центре три десятка мельчайших
мурашиков, сбежавших из родного муравейника в поисках приключений - это
чувство давит на душу с такой силой, что душа плющится в мелкую монетку, и
какой стороной упадет она утром - о том не знает никто ни на земле, ни
выше (если оно все еще где-то есть, это "выше"...); и бывали утра, когда
просто хотелось отойти к ближайшему камушку, куда бегали справить нужду, и
справить самую последнюю нужду из верного "сэберта" в правый висок.
Но - надо было поднимать пленников, и гоняться за теми, кто норовил
убрести подальше, и бриться, и выдавать каждому его первую дозу порошка. И
- шестнадцать часов шагания, пыли, криков, понуканий, подниманий павших и
легших, рукоприкладства и стрельбы в воздух...
Смешно. Если бы они догадывались, насколько они нам нужны, они бы
заставили нести себя на руках всю дорогу... и мы несли бы, вот в чем
дело...
Мы бы несли...
Он вспоминал, как нес Олив. Это было сто лет назад, нет, гораздо
больше ста. Это было несколько жизней назад. Она убегала с ним, молодым
майором из дома своего первого мужа. Или второго... не помню. Помню, что
ей было семнадцать, она была прекрасна и отважна, сумасбродна и весела, и
до ожесточения любила жизнь. Какие могли быть дома, какие мужья?.. Он
носил ее на руках, каштановые волосы разлетались... было много солнца. Да,
было ослепительное солнце, свет его проникал даже сквозь стены, и они
светились медово...
На пятнадцатый день пути умер первый пленник. Угрюмый сутулый
каторжник Холл, угрюмый и жилистый, никто бы и подумать не мог, что из
него из первого вытечет, вытопится вместе с потом жизнь... он упал перед
своей тележкой и не встал больше.
По расчетам, идти предстояло еще три-четыре дня.
3
Около полудня взрывы прекратились, и еще через час на уазике подъехал
сам Адлерберг, саперный майор, рыжевато-белесый, в мешковатой солдатской
хэбэ, пыльных сапогах и пилотке, натянутой на уши. Любой комендантский
патруль в любом Урюпинске упек бы его на губу, не считаясь ни с чем. Он
производил впечатление патологического разгильдяя и криворучки. На самом
же деле - лучшего мостовика, дорожника и минера в одном лице в армии
просто не было, афганская выучка, сам генерал Громов рекомендовал...
Перевод год назад в спецгруппу он воспринял с удивлением, но
недовольства не выразил. Туров с некоторым опасением относился к нему:
Адлерберг то ли абсолютно не понимал, где он сейчас находится, то ли
понимал, но тщательно скрывал - а значит, понимал слишком много. И то, и
другое вызывало настороженность...
- Товарищ генерал-майор, - обратился он к Зарубину, щурясь от солнца;
ресниц у него не было совсем, веки всегда были красные и распухшие. -
Дорога готова. Сам проехал: на равнину выход есть. Танки пройдут. А дальше
можно и так, за бульдозерами...
- Спасибо, Александр Юрьевич, - Зарубин поймал его руку, пожал. -
Большое дело сделал. Эх, железнодорожники бы так...
- Им сложнее, товарищ генерал-майор.
- Сложнее, не сложнее... Время выходит, вот беда в чем. Лето не
успело начаться, а уже зима светит. Проклятое место...
Туров мысленно согласился с Зарубиным. Место было проклятое.
Влажный воздух Транквилиума, проникая в Якутию, давал летом
бесконечные туманы, а зимой - иней и снег. Семь метров снежного покрова
было этой зимой... По другую сторону обстояло не лучше: летом те же
туманы, а зимой - морозный воздух стелился низом, вымораживал скалы, а
сверху на них лился бесконечный нью-айрлендский дождь. Лед, товарищи, лед!
И такой долгоиграющий лед, что и в июне местами держался, несмотря на
тридцать градусов жары, прямые солнечные лучи и черноту скал... Что
делать: великое столкновение миров...
Туров огляделся, будто еще ни разу в жизни не видел Плацдарма. Именно
так, с большой буквы, он и фигурировал в документах: Плацдарм.
Километровой длины, но узкая площадка, кое-как отвоеванная в прошлом
году у скал, на две трети устлана была рельсовыми путями: стрелки,
