Дима засмеялся.
- Год впереди - накачаю тебя на пятерку.
- Это не так интересно, - засмеялся в ответ Оськин. - Вот на халяву
бы. На халяву, говорят, и уксус сладок, а?
- А еще говорят: тише едешь - морда шире. Беги. А то засекут тебя
здесь...
Дима выглянул в коридор, убедился, что никого нет, и пропустил
Оськина мимо себя. Прячемся уже просто по привычке, подумал он. Оськин,
умудрившись ни разу не скрипнуть половицей, свернул на лестницу. Дима
дождался, когда хлопнет входная дверь, запер замок и вернулся к столу.
Шестьсот пятьдесят граммов... Он свернул ткань - застиранную фланельку,
похоже, четвертушку старой пеленки. На рубашку одной пули уходит два
грамма. Если Оськин добудет и самовар... Ладно, это пока мечты. Что нам
пишут? Он вскрыл конверт. Как и в предыдущие дни - голубоватая, очень
тонкая бумага. Черные чернила. И его, Димин, почерк...
"Мой тебе привет и наилучшие пожелания! А также поздравления: ты
включен в список. Впрочем, этого следовало ожидать: тебя сходу назвали
восемь из Одиннадцати. Как понимаешь сам, это - не только честь, но и
хлопоты, и дальняя дорога, и, может быть, пиковый интерес. Будь готов ко
всему. Неизвестно, как долго продержатся сами Одиннадцать, напор все
нарастает, оракулы же, по обыкновению, либо молчат, либо говорят
банальности - которые постфактум будут признаны эталоном провидческой
мудрости. Такие пророчества сбываются при любом исходе дел. Кассиус
передает просьбу: присмотреться к жене Архипова. По всем константам она из
Неизменных, но либо латентна, либо предпочитает находиться вне игры.
Либо... понимаешь сам. Постарайся вызвать ее на разговор о древних
цивилизациях, древних знаниях - возможно, тогда что-то прояснится. Но не
нажимай слишком - если она латентна, а ты вызовешь сдвиг, то на тебя все и
выльется. Действуй мягко, осторожно, ненавязчиво. Да, и еще: телефон 2-1-2
больше не ответит. Там все кончено. Остались 2-8-6 и 2-9-0, это Стасик
Пионтковский и Маша Чепелкина. Постарайся остаться в живых. Ты нам очень
нужен."
Как и вчера, и позавчера, Дима испытал вначале оторопь, потом -
чувство, что написанное чрезвычайно важно, потом - странное, тайное,
недоступное самому понимание, понимание, вызывающее мутный, багровый жар в
затылке. Сквозь этот жар он видел, как руки сами мнут письмо и тянутся за
спичками... Потом все кончилось.
Он растер тонкий пепел и долго сидел неподвижно, уставясь сквозь
стекло, сквозь голые, как зимой, костяно-белые ветви на дальние сопки, на
высокий правый берег Ошеры, на огромный вековой кедр над крышей больницы.
Как в темном котле, кипели какие-то мысли, чувства, предчувствия, и
постепенно со дна поднималась, вытесняя все прочее, горькая спокойная
гордость, ясное понимание того, что да, теперь все решено и подписано, все
будет так и никак иначе, я сам того хотел и к тому стремился, и продолжаю
хотеть и стремиться, я предупрежден о неминуемых последствиях, но решение
остается прежним... что-то подобное он мог бы сказать, если бы кому-то
нужны были эти слова. Но никто его не слушал и не слышал. А потом раздался
громкий стук.
Бросив в сумку сверток с серебром и проверив, в кармане ли нож, Дима
отпер дверь. На пороге стоял капитан Ловяга.
- Добрый день, Дмитрий Дмитриевич. Разрешите войти?
- Входите. Садитесь вон... - Дима показал на стул. - Чаю хотите?
- Пожалуй, что нет. Я хотел еще порасспросить вас о делах этой
ночи...
- Попробуйте. Но, мне кажется, я сказал все, что знал. Добавить
нечего.
- Наверное. Допускаю, что вы рассказали все, что знаете по
конкретному убийству. Но давайте расширим круг тем, что ли. Вообще все,
что происходит - как вы расцениваете?
Дима хотел ответить резкостью, но сдержался. Ночью он пытался тыкать
Ловягу носом в вопиющие нарушения обыденности, но тот, как кот Базилио,
изображал из себя слепого и говорить хотел только о пяти сольдо...
- Вы "Солярис" читали? - спросил он.
- М-м... давно. Подзабыл уже. А что?
- Там события происходят с несколькими людьми. С тремя. И
материализуются воспоминания - то, что хочется забыть. А у нас -
двенадцать тысяч человек. И материализуются страхи.
- Как это - материализуются? Каким образом?
- Не знаю. Честно говоря, меня это даже не очень интересует.
- Не понимаю. Ведь в этом все дело! Выяснить причину...
- И устранить ее? Знаете, Родион Михайлович, я больше чем уверен, что
устранить причину будет не в наших силах.
- Почему вы так в этом уверены?
- Как сказать... Если все происходит вне нас и независимо от нас -
как учит диалектический материализм - то, значит, мы имеем дело с физикой,
до которой еще не доросли. Вон, взгляните на солнце... или взять этот
барьер вокруг города... Если же все происходит в нашем сознании, то дело
еще безнадежнее: в поисках причин мы заберемся лишь в собственные дебри.
Наконец, если правы мои пацаны и над нами ставят эксперимент
инопланетяне... или кто-то еще, не важно... то, думаю, они позаботились о
том, чтобы ни до целей эксперимента, ни до методики его мы не
докопались...
- То есть - все бесполезно?
- Я бы сказал - бессмысленно.
- И в рамках этого убеждения...
- Давайте вспомним, как это началось, - предложил Дима. - Черные
машины и ночные аресты. Вы, как я понимаю, к этому причастны не были...
Потом - волки. Потом - окаменевшие. И дальше - как снежный ком... Страх -
это великая сила.
- Хорошо. Допустим, я согласился. Что дальше? Дальше-то что?
- Перестать быть стадом. Подавить страх. Уничтожать все эти...
материализации. Тогда, может быть, удастся переломить... Если не удастся -
нам всем конец. У вас есть какое-нибудь оружие?
- Только "макаров".
- А вообще в городе?
- У милиции шесть автоматов и десяток пистолетов. У военкома два
автомата. Охотничьи ружья - почти в каждом доме.
- Вот и взялись бы - отряды самообороны, патрули по ночам... Побольше
шуму. Это отгоняет страх.
- Допустим... А вы - лично вы, что намерены делать?
- А я, - усмехнулся Дима, - как всякий беспринципный интеллигент,
собираюсь пойти наперекор всему тому, что только что вам говорил, и
добраться до первопричины. Только не просите, чтобы я что-то объяснял.
Здесь все так накручено... Впрочем, действуя в том же направлении -
преодолении страха. Может быть, чуть более интенсивно, чем предлагаю вам.
- На всякий случай держите меня в курсе.
- Вряд ли это необходимо... Кстати, кто у нас сейчас власть?
- Не знаю. Я, наверное, еще Василенко, потом военком... все.
- Удрали остальные?
- Удрали. Возле барьера горкомовский "уазик" стоит, черный весь, а
внутри что-то шевелится. Я не стал подходить.
- Правильно. В общем, объявляйте мобилизацию, объясните, что нужно
ходить с оружием... пусть лупят во все, что подозрительное.
- Ладно, это мы обговорим.
- Главное - чтобы не жались по домам и не боялись.
- Попробуем. Вы собирались идти куда-то? - Ловяга кивнул на Димину
сумку.
- Да, в школу.
- Я провожу, не возражаете?
- До школы. Там, внутри - я один.
- Разумеется...
Выпустив Ловягу в коридор, Дима присел на корточки и мелом на полу
начертил пятиконечную звезду - лучом к порогу. Так его научила Леонида.
Ловяга с удивлением смотрел сверху.
- Вы что - верите в это?
- Здесь и сейчас - да.
- Хм...
- Поймите же, черт возьми, - с накатившим раздражением заговорил
Дима, - мы попали в ситуацию, в которой весь наш опыт - ноль, и прежние
знания - ноль, и вообще здесь все абсолютно другое, а что похоже на
прежнее, так оно обман... Представьте, что наш город - декорация,
поставленная на другой планете, и об этой планете мы знаем только одно -
тут все иначе, понимаете? Все по-другому. Непредсказуемо. И надеяться
можно только... только на... - Дима замолчал. Ловяга осторожно смотрел на
него, и Дима понял, что капитан боится, но еще не осознает собственного
страха. Боится услышать что-то такое, что испепелит последние его
надежды... - В общем, забудьте, кто вы есть, забудьте все - и смотрите
так, будто видите все впервые...
- "Взглядом младенца смотрите на тени, и ошибки богов откроются вам",
- сказал Ловяга. Дима сделал вид, что не обратил внимания на цитату. - С
другой стороны, Дмитрий Дмитриевич, если ваши рассуждения верны...
получается, мы сами себя запугиваем, и это идет по нарастающей, правильно?
- Да. Тихо! Смотрите!
Они уже спустились на первый этаж и были в шаге от входной двери.
Дима помнил, что дверь хлопнула, когда выходил Оськин - пружина была очень
сильной. Теперь она стояла открытой настежь, пружина растянулась; так
делали иногда, чтобы проветрить подъезд: подпирали дверь кирпичом. Сейчас
ее ничто не удерживало.
- Что такое? - шепотом спросил Ловяга.
- Не понимаю...
Ловяга достал пистолет, снял с предохранителя; держа стволом вверх,
сделал несколько мелких шажков к двери.
- Не ходите, - сказал Дима. - Тут что-то не так.
Они стояли и смотрели в проем, слыша только дыхание друг друга. Им
виден был свежий, недавно обновленный дощатый тротуар, кусочек плотно
утрамбованной гравийной дороги и дом напротив - такой же черный
двухэтажный барак послевоенной постройки. Потом послышались звуки:
медленное цоканье копыт. Оно приблизилось, и Дима вдруг почему-то взял
Ловягу за рукав и потащил назад, вглубь, в темноту подъезда. Они прижались
к обитой дерматином двери первой квартиры, Дима увидел пломбу и вспомнил,
что за этой дверью ночью зарезали азербайджанского парня Максуда и кровью
его написали на стене: "За Сумгаит!" - и еще какие-то значки, похожие на
армянские буквы - но не армянские буквы, это Дима знал твердо. С тех пор
прошла, кажется, вечность, и даже Ловяга, похоже, перестал подозревать в
убийстве армянских строителей-шабашников, работавших в леспромхозе... тем
более, что до них не добраться...
Наконец, звук копыт - неимоверно громкий - достиг высшей точки, и
Дима увидел человека в черных очках, ведущего в поводу громадного коня.
Конь шел, опустив голову, и при каждом его шаге вздрагивала земля. Он был
неопределенной масти, Диме показалось - серо-розоватый. В седле,
сгорбившись, сидел кто-то, с головой укрытый черным покрывалом. Эта
процессия не могла быть в поле зрения больше трех-четырех секунд, но
почему-то они все шли, и шли, и шли, и грохот копыт заполнял собою все на
свете... Наконец, это кончилось. В наступающей тишине возник какой-то
новый звук - рядом. Дима с усилием перевел взгляд на Ловягу. Капитан
скрежетал зубами. В полумраке глаза его казались огромными.
А потом из-за открытой створки двери вышла крыса. Встав столбиком и
наклонив голову, она долго и напряженно вглядывалась в сумрак подъезда.
"Стреляй", - шепнул Дима. Ловягу не слушались руки. Крыса повернулась, еще
раз посмотрела внимательно, словно запоминая, через плечо, и ушла. И тут
же дверь с грохотом захлопнулась.
- Ключ! - клацнул Дима, и капитан его понял. Замок опломбированной
квартиры сдвоенно щелкнул, Ловяга скользнул в приоткрывшуюся щель, Дима за
ним. Привалившись к двери изнутри, Дима перевел дыхание. В подъезде
послышался мягкий множественный шорох.
Дима крошащимся мелком нарисовал на двери звезду Давида, а на полу -
пентаграмму. Не забыть взять в школе мел, этот кончается...
- Боже мой... - прошептал Ловяга. Он стоял на пороге комнаты, в
которой был убит Максуд. Дима заглянул в комнату через его плечо.
