часа.
В этих местах Николай Степанович не бывал со дня похорон
Пастернака.
Слишком мрачное впечатление производили на него эти места и люди,
их населяющие.
Место для засады было найдено вчера. Николай Степанович воткнул на
обочине колышек с фанеркой, украшенной знаком. Издали знак можно
принять за обычную табличку "Не копать - кабель". Машина кинется на
него, проскочит неглубокий кювет и влетит в кусты черемухи:
- Теперь, Гусар, твоя сольная партия, - сказал Николай Степанович,
снимая с пса ошейник. - Покажи им, что такое русская кавалерия:
Гусар, бодренько помахивая хвостом, потрусил по дороге. Огляделся
- и будто растаял в воздухе.
- Около часа у нас есть, - сказал Николай Степанович. - Я отлучусь
ненадолго.
Три сосны, возвышавшиеся когда-то над могилой Пастернака,
затерялись в наросшем за эти годы леске. Под ногами хлюпало. Кое-где
еще лежал ноздреватый снег.
Он постоял у могилы. Вчера или позавчера кто-то принес сюда цветы.
Всю жизнь Пастернак с необыкновенным искусством уклонялся от
соприкосновения с "красными магами", и только на безобидном, по его
мнению, переводе "Фауста" зацепился рукавом за крючок: восемь строчек
из монолога
Мефистофеля. Но "красные маги" после пятьдесят третьего были уже
не те.
Теперь они казались сродни скорее своим средневековым
тезоименитам: "красными магами" во времена Альберта Великого
именовались иллюзионисты и престидижитаторы:
В день похорон они стояли вокруг могилы, бросаясь в глаза даже
среди двухтысячной толпы, каждую секунду готовые неизвестно к чему. То
ли они ждали, что дьявол утащит тело, то ли - что ангелы вознесут. То
ли - что встанет покойник, обежит всех взглядом и скажет: " Вот ты, и
ты, и ты:" И немудрено, что даже самая обычная, но незапланированная
надгробная речь философа
Асмуса привела невежественных часовых астрала в трепет...
Коминт развернулся широко. Капот "москвича" был распахнут,
какое-то мерзкое ведро стояло рядом, обрывки проводов свисали, как
макаронины, из-под машины высовывались старые сапоги хозяина, а сам он
сидел на порожке и мрачно курил.
- Ну, что?
- Пока тихо:
И как бы в ответ на слова Коминта в стороне фединской дачи
раздался дикий лай, звон стекла и одинокий выстрел.
- Если они его зацепили, я спалю на хрен весь этот поселок, -
сказал Коминт совершенно серьезно.
Лай перешел в какой-то сумасшедший визг. Кричали люди. Минут через
пять неторопливо вернулся Гусар, уселся на задницу и стал с
удовольствием слушать.
Еще минут через десять около "москвича" тормознул милицейский
"газик". Как раз в это время Николай Степанович наполнял водой из
Святого колодца полуторалитровые пластиковые бутыли. Так делали
многие.
- Сержант Пушков. Документ попрошу, - вяло козырнув, сказал
мокрогубый сержант.
Коминт подал права.
- Вы не внук полковника госбезопасности Пушкова Владимира
Казимировича? - с надеждой спросил он.
- Ходил бы я с таким дедом в сержантах, - обиженно ответил
мокрогубый. - Что вы тут делаете?
- Искорку ищем, - вздохнул Коминт.
- Мимо никто не проезжал?
- Все время проезжают.
- Я имею в виду: подозрительно не проезжал?
- Как бы убегая?
- Вроде того.
- Отстреливаясь?
- Ну.
- Нет, никто.
- А кто это у вас под машиной?
- Сапоги, - честно ответил Коминт. - На случай, если мне поссать
отойти понадобится.
- Ловко, - сказал сержант. - Ну ладно, наблюдайте.
Он откозырял и полез в машину.
Прошел час. Потом еще час.
Вернулся "газик" с сержантом.
- Никто не проезжал?
- Подозрительно?
- Ну.
- Нет, никто.
- Искру не поймали?
- Поймаем.
- Ну, ловите.
- И вы ловите. "Газик" уехал.
- Слушай, Степаныч, - сказал Коминт. - Я уже беспокоиться начинаю,
на случилось ли с нею чего?
- Я вот тоже:
Николай Степанович выбрался из "москвича", подошел к колышку.
Недавно красный, знак Иджеббала Зага почернел.
- Случилось, - сказал он, возвращаясь. - Поехали обратно.
Возвращаться было легче: в обеденное время пробки не те, что
утром.
:Черный "мерседес", изрешеченный пулями, стоял на выезде со
стоянки. Толпа зевак держалась поодаль. Пять машин с включенными
мигалками окружали место происшествия. Но и оперативникам тоже
приходилось держаться на почтительном расстоянии от "мерса": черные
крысы копошились в салоне, вылезали на крышу, на багажник, не боясь ни
фотовспышек, ни, тем более, людей:
- Покойная пользовалась чрезмерным успехом, - сказал Николай
Степанович. -
Не у одного меня извращенный вкус:
Между числом и словом (Полесье, 1942, ноябрь)
- Не стреляйт! - кричали они через болота. - Николай Степановитш,
не стреляйт!
Парламентирен! Парламентирен!
Филипп засопел рядом.
- Постой,- сказал я.- Положить мы его всегда успеем. Послушаем
сначала:
На нелепых болотных лыжах, высоко неся белую когда-то тряпку,
пробирался меж кочек и бочагов очкастый маленький человечек в серой
полевой форме. Я поднес к глазам бинокль, присмотрелся. Нет, лицо его
было совершенно незнакомым.
- Серую мышку послали, - сказал я. - Для опытов.
- Да я его помню, - сказал Филипп.- Густав Штычка. Мы у него
лекарствами разживались.
Мы дождались, когда он приблизится, и вышли навстречу.
- Здоровеньки булы, Густав,- сказал Филипп.- Давненько не
видались.
- Я бы никогда больше не видался,- сказал Густав.- Простите, пан
Конан, меня вынуждили прийтить. Там очень много эсэс. Они сначала
положат нас, потом ягд-комманден, а потом пройтут по болоте как по
асфальт. Но там есть из
Берлин один чин, он просит вас, пан Конан, прочесть вот этот,- и
он, покопавшись в кармане, подал мне голубой, сложенный пополам,
пакет.
Почерк Зеботтендорфа я узнал сразу.
- В каком чине этот чин? - спросил я.
- Группенфюрер. И он не из грюнэ эсэс, он из шварце эсэс.
- Маленький и страшный?
- Так, пан Конан.
- Посмотрим же, что понадобилось черному генералу от уланского
поручика:
Фон Зеботтендорфу опять нужен был я. Рабби Лев не соглашался на
встречу без посредника, а посредниках оба желали видеть только меня.
Барон обещал в случе моего согласия снять осаду болота и содействовать
в переправке отряда на Большую землю; не знаю, к чему такие хлопоты, с
тем же успехом можно было всех расстрелять прямо здесь: Кроме того,
барона волновало содержимое кургана, и он выражал сдержанные опасения,
что я не смогу распорядиться найденым надлежащим образом:
На обороте его послания я, мусоля химический карандаш, написал
ответ. На санскрите это звучало примено так: господин барон, я бы не
хотел, чтобы мелкие трения между Россией и Германией помешали
успешному завершению моих изысканий. Как вы, должно быть, понимаете,
стороннее вмешательство, произведенное даже с самыми возвышенными
намерениями, но до вхождения
Луны в знак Девы, может иметь беспредельно тягостные последствия.
Что касается посредничества, то я буду готов приступить к своей миссии
сразу, как только позволят обстоятельства высшего порядка. Честь имею.
- Ступайте, Густав, - сказал я. - И если вас погонят вперед,
постарайтесь поглубже увязнуть в болоте:
Все складывалось как нельзя лучше.
После заката я выстроил отряд. Германцы лупили в небо ракетами.
Где-то очень высоко гудели моторы.
- Солдаты! Сегодня я получил известие, что основная задача нашего
отряда выполнена. Я принял решение эвакуировать тылы отряда, раненых и
больных, а также молодежь на нейтральную территорию. Там тепло и не
стреляют. Для прикрытия отхода мне нужно двадцать человек
добровольцев. Шаг вперед.
Можно было не говорить этого. Шагнули все.
- Отставить: Бессемейные - шаг вперед. Боец Ордоньес, вернуться в
строй.
Боец Агафонов, в строй. Всем, кому меньше двадцати двух - в строй!
Филимонов, не выпячивай бороду - в строй! Со мной останутся
двадцать человек, и все.
Наконец, со мной действительно осталось двадцать человек.
- А теперь, дамы и дети, вступаете вы. Начинайте кричать.
Меня не сразу поняли, зато когда поняли, исполнили команду
отменно.
Представляю, что мог подумать Зеботтендорф, хорошо осведомленый о
том, какого рода обряд долженствовало проводить при вскрытии
сооответствующих захоронений:
Между тем в землянке я затянул одну из стен белой льняной
скатертью, специально приберегаемой для этого случая. На колоде
закрепил стоймя обычную игральную карту. Огоньком спички выверил
расстояние, куда ставить черную свечку:
- Ребята,- сказал я Ордоньесу, Агафонову и доктору Симановичу. -
Сейчас вы окажетесь в другой стране. Я сам толком не знаю, где именно.
Скорее всего, там будут говорить по-испански. Вы - нелегальные
иммигранты. Вам придется нелегко. Постарайтесь устроиться. Вот -
остатки нашего богатства, - я раздал им обрывки золотых цепей. - На
первое время может хватить. Обустраивайтесь надолго. Вряд ли удастся
вернуться:
Наверное, со строны это было невозможное зрелище: люди, взявшись
за руки, цепочкой втягивались в землянку и исчезали в ней навсегда. Но
мне тогда было не до наблюдений и размышлений: требовалось следить за
огоньком свечи и успевать зажечь новую взамен догоревшей. Воздух
вблизи бегущих людей возмущался, пламя колебалось, и я опасался, что
отряд мой разбросает по всему западному полушарию. Но как выяснилось
много позже, опасения эти были напрасны:
- Вот и все,- сказал я оставшимся.- Если кто выживет, пойдет туда
же. Способ вы уже уяснили - и если со мной что случится, последний
уходящий гранатой погасит свечку:
- А почему сразу всем не уйти? - спросил Филипп.
- А ты фильм "Тринадцать" видел?
- Понял,- сказал Филипп.- Приковываем врага к сухому колодцу?
- Что-то вроде.
- И сколько же нам нужно продержаться?
- Хотя бы два штурма. А сейчас надо пошуметь еще немного:
И мы пошумели. В яме на вершине холма стояла бочка с бензином, а
на дне бочки покоилось до поры до времени пять килограммов тола.
Сначала мы покричали и постреляли. а потом я крутанул ручку динамо, и
бочка ахнула.
Видимо, приснопамятный взрыв Кракатау с некоторого удаления
примерно так и выглядел.
И через полчаса немцы пошли на приступ.
Они подтащили прожектора и гнали в небо ракету за ракетой, и моим
пулеметчикам приходилось лупить вслепую, но тропки пристреляны были
заранее, а без тропок по этим болотам не пройдет и лягушка. Так что
сам по себе приступ не был страшен. Я опасался минометного обстрела,
но
Зеботтендорфу нужен был живой посредник, а солдатиков арийские
самки нарожают quantum satis.
Утром произошел второй приступ, а после полудня - третий. Нас
осталось восемь человек и две цинки патронов.
- Все, ребята,- сказал я, подзывая Филиппа и Иванова. - Созывайте
всех. Отход.
- Командир! - закричал Филипп. - Да мы их!.. Да еще!..
- Не спорить. Собрать всех - и в землянку.
Филипп заревел выпью, и стали подтягиваться уцелевшие бойцы. Уже
при отходе то ли шальной, то ли снайперской пулей убило Брагина,
последним вступившего в наш отряд окруженца; до этого он в одиночку
бесчинствовал по сельским комендатурам:
Я отправил ребят в путь, не зная, найдут ли они тех, кто ушел
раньше. Филиппу я сказал: не возвращайтесь, пока Сталин живой, не
