солдатик.
- Вставьте это в рапорт,- велел Зеботтендорф. - С комментариями.
Аналитики разберутся.
Дальше нас ждала галерея богов, гигантов и вырожденцев. По замыслу
скульптора и мадам Блаватской это были предшественики нынешней
человеческой расы.
- А здесь - отдел практической истории,- сказал барон. - Но там
никого нет, их всех отправили на фронт. Даже машинисток:
Представляете, Николас, эти идиоты тайком от меня решили сделать
фюреру сюрприз ко дню рождения. Они, истратив уйму денег, извлекли из
девятого века два десятка самых настоящих викингов. Для личной охраны
фюрера. Извлекли. Уникальная установка после этого превратилась в
металлолом. Но даже не в этом суть. Главное - что самый высокий викинг
из этих прославленных богатырей древности ростом был мне до уха! Плохо
питались наши предки: Что же касается боевой выучки, то любой парнишка
из атлетического ферейна мог раскидать пятерых. Никуда, кроме
похоронной команды, они не годились, да и там их очень скоро
расстреляли за мародерство:
Мы стали подниматься на третий этаж. Я обратил внимание, что
ковровая дорожка здесь была куда свежее. На площадке по углам устроены
были пулеметные гнезда из мешков с песком. А над гнездами во всю стену
висело исполинское полотно в золотой раме.
Неизвестный мне художник изобразил фюрера в образе древнего
гиганта в тигровой шкуре. Босыми ступнями бывший ефрейтор попирал
Вечный Лед. Над головой его закруглялся купол Полой Земли, а половину
пространства полотна занимал огромный лунный диск. Картину следовало
рассматривать долго, как "Сад земных наслаждений" Босха. В левой руке
фюрер сжимал пылающий факел, а правая рука, вооруженная мечом
Зигфрида, пресекала враждебные поползновения Луны, на поверхности
которой явственно просматривались безобразные существа, в ужасе
расползавшиеся от крошечного красного знамени со свастикой в белом
круге. Могучее тело фюрера было бледным и даже синеватым,
сверхрельефные мышцы вздувались. Легкая поземка холодила ноги вождя,
попутно заметая развалины древнего города:
- У вас подлиная свобода творчества, Рудольф! - с восторгом сказал
я. -
Попробовал бы кто-нибудь в России изобразить таким манером
Сталина. Кто автор?
- Э-э! - хитро сказал Зеботтендорф.- Нипочем не догадаетесь.
- Неужели Шагал?!
- Берите выше. Сальвадор Дали! И если я вам скажу, сколько ему
заплатили:
- Но ведь он декадент.
- За такие деньги он выдавил из себя декадента не по каплям, как
советовал ваш классик, а как из клистира - тугой струей. Дуче увидел
эту картину и упал в обморок от зависти.
На третьем этаже располагалось всего два отдела: Крови дракона и
Ариизации
Каббалы.
Коллектив каббалистов был смешанный, немецко-еврейский. В
кабинетиках, где они сидели по двое, было тихо и спокойно.
Исследователи читали тексты, комментировали их друг другу, пытались
разобраться в темных и двусмысленных местах. Кто занимался гематрией,
кто нотариконом, кто темурой. Так, во всяком случае, гласили таблички
на дверях. Насколько я знаю Каббалу, работой сотрудники отдела были
обеспечены на пять-шесть тысяч лет. Но в помещениях отчетливо пахло
типографской краской, а из-за двери в торце коридора доносился
отчетливый механический стрекот.
Значительную часть обширного зала занимал странный механизм,
напоминающий огромный арифмометр, соединенный с телетайпом. Барабаны
арифмометра медленно проворачивались, издавая щелкающие звуки, а
телетайп непрерывно извергал из себя бумажную ленту, которая поступала
под механические ножницы и разрезалась ими на куски размером с
театральный билет. Две белокурые девушки в синих халатах брали эти
"билеты", скатывали их в трубочки и отдавали солдату, который и
производил основную операцию. А заключалась она в следующем: вдоль
стены в прочных железных клетках стояли слепленные из глины грубые
подобия человеков с огромными распахнутыми ртами - числом пять. Солдат
вынимал изо рта очередного болвана уже лежащую там бумажку, вкладывал
новую - и возвращался к девушкам. На каждую использованную бумажку
ставилась печать, исходящий номер, после чего она накалывалась на
заостренный проволочный штырь. В углу комнаты уже стояло десятка три
полностью использованных штырей. Делалось все это молчком, движения
людей совпадали по ритму со щелчками "арифмометра", и впечатление
создавалось самое жуткое.
- Пойдемте отсюда, барон, - сказал я.- Здесь начинаешь
представлять себе
Вечность: Не так уж ошибался Федор Михайлович. Она, конечно, не
совсем похожа на баньку с паутиной по углам - но что-то общее есть. Не
хватает только лозунга: "Здесь выковывается дар немецкого гения к
славной дате Тысячелетия
Рейха!"
- Зря смеетесь, Николас,- сказал барон. - Мы уже перебрали
четверть комбинаций. Может быть, через час, может быть, через день -
но я услышу, как эти медхен завизжат от ужаса. И тогда, может быть:-
он посмотрел на меня.-
Нам надо лететь в Иерусалим. Вы видели это своими глазами. Скажите
ему.
Помогите мне убедить его.
- Не имею права,- сказал я.- Но рассказать, что я видел - обязан.
- Да. Просто расскажите, что вы это видели. Он поймет. Хотите
коньяку?
- Хочу.
Кабинет Зеботтендорфа располагался в отделе Крови дракона. Там
трудились четыре молодых человека самого подозрительного вида. Отдел
напоминал декорацию фильма о безумном ученом: коктейль из физической,
химической и оптической лабораторий, составленный с истинно немецкой
обстоятельностью и сентиментальностью. Рядом с точными и дорогими
приборами стояли вазочки с цветами, на стенах среди таблиц висели
фотографии девушек и собачек, а также салфетки, на которых вышиты были
любимые Зеботтендорфом назидательные стишки. Из стоящего в углу
"телефункена" доносились предательские синкопы джаза Глена Миллера.
Проезжал я их хваленую Чаттанугу - ничего особенного. Обыкновенный
полустанок.
- Сейчас я вам покажу кое-что:- барон заговорщицки понизил голос,
отпирая сейф.- Вот, взгляните: подлиная кровь дракона.
В хрустальной пробирке алели похожие на бусины гранулы ксериона.
Мне понадобилось немало усилий, чтобы промолчать.
Дело в том, что обычно ксерион помещается в капсулы из пчелиного
воска. Он, конечно, просвечивает сквозь них, но тускло. Цвет гранул -
коричневый, и они неправильной формы. Но тот ксерион, который мы
переправляли "Гугенотам свободы" для выхода Америки из Великой
депрессии, тот, который вез Брюс, а потом и я - тот был из чисто
эстетских соображений запечатан в воск горных пчел, подкрашенный
кармином. И вот перед собой я видел десяток гранул того самого
ксериона:
- Кровь дракона - это, если я правильно помню, одно из названий
Философского камня? - сказал я.
- Совершенно верно,- обрадовался моим познаниям Зеботтендорф.- Вот
этого количества достаточно для того, чтобы произвести центнер
чистейшего золота.
Скоро мы приступим к синтезу этого вещества:
- Стоило ли тогда затевать войну? - пожал я плечами.
Зеботтендорф огляделся, взял меня за плечи и сказал негромко:
- Война - это дело рук политических пигмеев. А мы с вами маги,
Николас. Какой коньяк вы предпочитаете?
В сейфе стояла всего одна бутылка:
14.
Подвигну мертвих, адских, воздушних и водних,
Соберу духов, к тому зверей многородных.
Созову купно, прийдут змии страховидни,
Гади, смоки, полозы, скорпии, ехидны:
Феофан Прокопович
К концу дня у них были ключи от двух сдающихся на короткий срок
квартир: в
Хамовниках и на станции Лось, пропуск в семейное общежитие
Останкинского пивзавода и обещание пустить на ночь в студию одного
малоизвестного фотохудожника. Этим обещанием и воспользовались в
первую очередь.
От станции метро Таганская до студии было минут пятнадцать
неторопливой ходьбы. С наступлением темноты приморозило. Лужи
схватывало ледком, звук шагов звонко отлетал от стен. Пустой трамвай
обогнал их, рассыпая искры. Из витрин высокомерно взирали на людей
чернолицые манекены.
Студия располагалась в полуподвале ненового обшарпанного
трехэтажного дома. Коминт, бывавший здесь когда-то по левым делам,
долго не мог найти вход среди множества дверей: подъездов, магазинных
подсобок, бойлерной, прачечной:
Потом он долго не мог вспомнить, как здесь включается свет.
Студия была прохладна, просторна, тиха и пуста. В углу вопреки
всем законам природы не падала пирамида мебели и всяческих
приспособлений, названий которых ни Коминт, ни Николай Степанович не
знали. Пахло химикатами, спортзалом и дешевой парфюмерией.
Вдвоем они аккуратно, как при игре в великанские бирюльки,
разобрали частично пирамиду, вытащили кушетку, столик и два плетеных
кресла.
Владелец студии, друг друзей Коминта, недавно с шумом и позором
был изгнан из Склифосовского и отлеживался теперь дома. История его
двойного падения была такова: сперва он поскользнулся - это произошло
в те кошмарные февральские дни, когда при минус пяти лил дождь и вся
Москва была покрыта слоем льда - и заработал сложный перелом. На ногу
ему, предварительно просверлив ее во многих уцелевших местах, нацепили
полпуда нержавеющей стали, в просторечии именуемой "аппаратом
Илизарова", и уложили в кровать. А так как фотомастер с многолетним
стажем просто отвык спать один, то он, понятно, нервничал и худел,
покуда не нашел себе подругу с таким же аппаратом, но на другой ноге.
Они уединялись в пустующей клизменной и как могли скрашивали друг
другу серые монотонные больничные будни. Но одной несчастной ночью
(тринадцатого марта, правда, не в пятницу, а в среду) в порыве страсти
один аппарат Илизарова, как бы воспламененный своим хозяином, тесно
соприкоснулся с другим: Когда пришло утро и настала пора покинуть грот
Венеры, то оказалось, что проклятые железяки слились в пылких
объятиях, и заставить их расстаться оказалось выше человеческих сил.
Травматолог тоже долго не мог их расцепить, поскольку скисал от
смеха и ронял слесарный инструмент.
Лежал теперь несчастный фотограф дома, довольствовался женой и
подругой жены, по больничному ему никто платить не собирался, так что
грязные доллары
Николая Степановича оказались как нельзя кстати.
Гусар прошелся по периметру студии, осмотром остался вполне
удовлетворен и улегся на чехол от светильника.
- Кормить же тебя надо:- сокрушенно вздохнул Николай Степанович. -
"Чаппи" ты не ешь, колбасу не ешь:
- Ммя:- по-кошачьи сказал Гусар.
- Знаю, что мясо. Но вот видишь, живем, как скифы-кочевники,
которые еще пока не переломали крестцы всем коням и не перешли на
оседлую жизнь... Баранов нам с собой водить - хлопотно:
- Пиццу тебе купить? - спросил Коминт.
- Грр! - повеселел Гусар.
- А тебе, Степаныч?
- Грр.
- Тогда, значит, и мне. Пять минут - я тут на углу киосочек
заметил.
Он ушел и почти тут же пришел - Николай Степанович задумался о
чем-то настолько глубоко, что выпал из времени. В руках Коминта были
коробки с пиццей, а из карманов торчали горлышки темных пивных
бутылок.
- А киосочек тот, кстати, продается, - сказал он. - Может, купим?
- Пицца приедается, - сказал Николай Степанович, откупоривая
