как тот, что отражен в древней русско-арийской пословице: сам погибай, а
товарища выручай. Отдать другу утром последнюю банку пива - кто на это
способен? Вижу ответ ваш на ваших лицах. И потому на землях, заселенных
арийцами, которые волей богов и кознями врагов оказались разбитыми на
многочисленные племена и народности, часто и без нужды враждующие между
собой - на этих землях возник Интернационал. Мы помним Первый
Интернационал, Второй Интернационал, Третий Интернационал, который позже
стал именоваться Коминтерном, и, кажется, Четвертый Интернационал... Но
беда всех деятелей всех Интернационалов заключалась в том, что, зря в
корень, корня-то они и не замечали - очевидно, в силу благоприобретенной
застенчивости. Это блестяще доказал великий Фрейд, который, хотя и не
принадлежал к арийской нации, понимал в людях все. Он понимал и подымал
свой голос, вопия, что главной движущей силой истории является не борьба
классов, не национальные претензии и не масонская возня, а сексуальная
неудовлетворенность. Именно она заставляет миллионы мужчин сбиваться в
армии, брать в руки винтовки, которые представляют собой действующие
фаллические символы, захватывать чужие города и делать с побежденными
женщинами то, что они не решались делать с собственными женами. Вот в чем
корень бед, и поэтому миротворческая, пацифизирующая роль женщин должна
заключаться в том, чтобы, пропуская через себя - заземляя на себя, если
хотите - сексуальную энергию мужчин, не допускать использования ее в
военных целях. Поэтому я предлагаю прямо здесь и сейчас, не откладывая
дела в долгий ящик, учредить Пятый Интернационал и назвать его
Сексинтерном...
- Тогда уж сразу Шестой, - предложил я.
- Гениальная мысль! - восхитился Командор. - Сексинтерн - Шестой
Интернационал! Оставим номер пятый каким-нибудь политическим пигмеям,
которых так много развелось на наших просторах в наше беспокойное время.
Итак, мы, представители двух, а в ближайшей перспективе трех или даже
четырех держав, представители... так... русского, немецкого, грузинского,
украинского и польского народов, провозглашаем свободу и равенство полов и
наций в выборе партнеров - во-первых, ограничение зон боевых действий и
межнациональных столкновений пределами постелей - во-вторых...
- Тихо! - выдохнула княжна.
Командор замолк, а остальные перестали дышать. А-а-а, помогите же
кто-нибудь! - донесся голос снаружи. Гера, останься, велел я. Помогите,
сволочи-и-и!!! Кричала женщина, молодая и, кажется, пьяная. У Командора
действительно был инфракрасный глаз: мы с Паниным еще стояли, озираясь и
стараясь хоть что-то увидеть после яркого света, а он уже бежал, и я
слышал его голос: что, что случилось? Он там, с ножом, он заперся! Где?
Кто заперся? Мы с ним были, а потом он схватил нож, я успела, а Верка с
Олей там остались... Девочка была в куцем халатике и вся дрожала. Там,
там, вот этот дом... Окно, выходящее на аллею, было занавешено, за шторой
горел свет. Серега, под окно! Руки в замок! Командор пошел первым:
разбежался, оттолкнулся ногой от "замка" Панина и, переворачиваясь так,
чтобы выбить стекло спиной, влетел в окно. Я рванул следом. Панин бросал
сильно, как катапульта, я приземлился посередине комнаты и чуть не упал,
поскользнувшись на чем-то жидком, позади Командор выпутывался из штор, а
передо мной, в углу, сжавшись, как рысь, готовился прыгнуть огромный голый
парень... прыгнул с места, головой и руками вперед, в левой руке нож. Я
сместился вправо, блокировал опасную руку и ударил ногой в корпус, он
отлетел к стене и тут же как резиновый, вскочил на ноги. По идее, он
должен был остаться лежать, потому что у него сломано три или четыре ребра
плюс неизбежный висцеральный шок, но он вскочил - а это значит, что он под
хинком. Да, под хинком - термоядерная эрекция... это плохо, отключить его
не удастся, придется просто грубо ломать. Он опять прыгнул, и теперь я,
нацелившись на руку с ножом, вцепился в нее, грохнулся на пол, но нож
отобрал, а предплечье сломал. Другой рукой он лез мне в лицо - эту руку я
завернул ему за спину и вывихнул сначала в локте, потом в плече. Подоспел
выпутавшийся из сетей Командор, мы связали парня проводом от настольной
лампы. Глаза его смотрели только прямо, на губах пузырилась желтая пена.
Хинк, сказал Командор. Ага. Слушай, ты весь в крови... Ты тоже. Я провел
рукой по щеке - щека была липкая. Что за... Пол был залит кровью. Игорь,
хрипло сказал Командор, смотри сюда. Возле кровати с измятыми, скомканными
простынями под ковриком лежало что-то длинное, Командор приподнял край, я
посмотрел и отвернулся. На подоконнике на коленях стоял Панин. Позвони в
полицию, сказал я ему. Уже позвонили... слушай, а где третья? Кто третья?
Третья девочка. Их же три было. Черт, точно... Я огляделся, вышел на
веранду. Проверил двери. Дверь в душевую была заперта изнутри. Эй,
откройте, сказал я, полиция! Молчание. Откройте, уже все в порядке.
Молчание, шорох. Ладно, плевать, сама девица была мне неинтересна,
главное, что она жива и что она здесь - я повернулся, чтобы уйти, и тут
дверь будто взорвалась. Я еле успел перехватить руку - страшные скрюченные
пальцы, но вторая рука вцепилась мне в щеку, глубоко вонзились ногти, и я
чудом спас глаз, но, наконец, завернул этой гарпии локти за спину и, с
огромным напряжением удерживал их так - она билась, как дикий зверь - стал
наклонять, сгибать ее вперед, чтобы уберечь лицо от ударов ее головы - и
тут ей сразу - хинк! - страшно захотелось, она прогнула спину и стала
втираться в меня задницей: на, на меня, стонала она, ну, где же ты?..
Командор, помоги, крикнул я. Вдвоем мы ее кое-как скрутили. Козлы вонючие,
орала она, друг дружку дерете, а на бабу у вас и не встанет! Подъехала
полиция, сразу три машины. Теперь надолго, сказал Командор, ребята
основательные...
- Криминальная полиция, лейтенант Шмидт, - подошел к нам офицер. За
спиной его белой тенью моталась позвавшая нас девочка; кто-то сердобольный
одолжил ей купальный халат. - Что тут произошло?
- Собственной персоной, - пробормотал я, не в силах одолеть дурацкую
усмешку. - С флота вы ушли?
- Простите?..
- Нет, это я так, болтаю... Вот, лейтенант, утихомиривали этого
парня. Она нас позвала...
- Подробнее, пожалуйста. Вот сюда, в микрофон...
Комната наполнялась полицейскими - в форме и в штатском. Засверкали
вспышки. Кто-то откинул коврик, я не успел отвернуться. Длинная тонкая
девочка, очень молоденькая, с короткой стрижкой. Лицо изрезано все, нос
висит на лоскутке кожи, голова откинута, и зияет огромная, от уха до уха,
рана на горле. Отрезана грудь, и великое множество колотых ран: на груди,
на животе, на бедрах. И страшно, клочьями, изрезаны ладони - хваталась за
нож... Красный свет вдруг стал нестерпимо ярким, меня повело в бок.
Сейчас, сказал я. Ощупью дошел до туалета - вырвало. Перебрался в душ,
стал пить воду, потом сунул голову под кран. В глазах плыли лиловые круги.
Лейтенант Шмидт ждал. Давайте выйдем на воздух, сказал я, я тут не могу
больше, я тут сдохну... Что-то творилось со мной, и надо бы было пойти и
отлежаться, но вот - полиция...
Девочка Тамара, которая тоже увидела все это, лежала в обмороке, и
над ней хлопотал полицейский врач. Потом он вколол ей что-то и сказал, что
пусть полчасика полежит, а там можно будет с ней побеседовать. Ладно...
Пока что я рассказывал лейтенанту Шмидту все, что знал, видел и делал. И
вы побежали на помощь, зная, что преступник вооружен? - усомнился он. А
что оставалось делать? В конце концов, учили же нас чему-то. А в каких вы
войсках служили? В егерских. И давно? Шесть лет, как списали... вру, семь.
И не разучились с тех пор? Разучился? А вы знаете, какая у нас система
переподготовки? Нет... слышал кое-что, но... У нас один месяц в год и один
день в месяц - сборы. Так что разучиться довольно трудно. Разумно,
похвалил он, разумно. А правда, что ваши резервисты все оружие держат в
доме? Правда, сказал я, автомат, патроны, гранаты - в опечатанном ящике.
После шестьдесят шестого года ввели такой порядок. Значит, ваше
правительство доверяет народу, задумчиво сказал он. Иногда доверяет,
согласился я. А скорее - просто платит за верность. Каждый резервист
получает избирательный коэффициент "3" - его голос считается за три голоса
простого штатского избирателя. Интересно, я и не знал, сказал лейтенант.
Наверное, это разумно... - он задумался. А вот и девочка наша очнулась...
Глаза у девочки были слегка остекленевшие, а голосок слишком ровный. Она с
подругой, той самой Веркой, которую... вот... они приехали из Вятки на
бек-фестиваль, должен был проходить в Лужниках, но их всех оттуда погнали,
и теперь непонятно что будет, и вчера познакомились с Лавриком и Олей,
пошли к ним слушать музыку и вообще, и Лаврик сказал, что мы ему нравимся,
а Оля сказала, что он такой, что одной женщины ему всегда мало, и они
остались, и сначала все было очень мило, а потом стали пить из бутылки,
прямо из горлышка, что-то очень горькое, она так и не смогла это
проглотить, а те напились и стали сходить с ума, делали такое, что и
сказать невозможно, а потом стало просто страшно, они царапались, резались
и сосали друг у дружки кровь, она хотела убежать, а ее не пускали, но
потом она все-таки убежала...
11.06.1991. ОКОЛО 7 ЧАС. ТУРБАЗА "ТУШИНО-ЦЕНТР"
Я открыл и тот час же закрыл глаза: княжна стояла на коленях в углу
перед крошечным образком, из тех, что носят на шее, и шептала что-то,
задыхаясь от этого шепота. Мне нельзя было видеть это. Никому нельзя было
этого видеть. Вряд ли я проспал больше часа, но тело затекло, брючный
ремень глубоко врезался в кожу. Изо всех сил я старался не шелохнуться, не
сменить дыхания. Безумная ночь. Самая безумная из всех безумных ночей...
Мы вернулись, и Командор объявил, что по случаю славной победы над
случайным противником пленарное заседание Сексинтерна прерывается для
работы по секциям и что, согласно духу и букве Манифеста, провозгласившего
равенство полов в выборе партнеров, сегодня такое право предоставляется
женскому полу, и княжна тут же подошла ко мне, подала руку и посмотрела в
глаза - так глубоко, что заныло несуществующее сердце. Только ничего не
говорите, прошептала она, когда мы остались одни и я запер дверь,
ничего... ничего... Мы стояли в полной темноте, взявшись за руки, и
молчали. Что-то творилось... зачем, прошептала она, зачем, зачем все так,
для чего? Кто-то играет нами... Я не плачу, говорила она, когда я пытался
вытереть ее слезы, я не плачу, не плачу, не плачу. Мы сидели рядом, я
обнимал ее за плечи, а потом оказалось, что лучше лечь, и мы легли, и я
продолжал обнимать ее - просто чтобы было теплее и уютнее, и спокойнее, и
надежнее, а она говорила не умолкая, что-то давнее, темное, тяжелое
изливалось из нее, как в школе учитель немецкого высмеивал ее акцент, он
не смел наказывать ее, как детей простых фамилий, но тем гнуснее были его
насмешки, и как арестовали отца, вывесившего на доме национальный флаг с
траурной лентой на Пятое марта, и какой ужас был в Телави: женщины
вставали в цепи перед танками, они думали, что танки не пойдут по живым, а
танки пошли, там погиб ее жених, бросился на танк с канистрой бензина и с
факелом и сгорел вместе с танком, а сама она там впервые убила человека,
солдата-немца: дала затащить себя в темный подъезд и застрелила из
револьвера, из старенького, оставшегося после отца, нагана, потом у них
