Чебурашкина вылезти оттуда, тем более, что на Чебурашкине был его выходной
костюм, а в кузове валялся грязный, ржавый металлолом.
В ответ Чебурашкин сказал, что его место среди лома, потому что он -
барахло, свернулся калачиком на дне кузова и тут же уснул.
В этот момент самосвал тронулся с места и увез Чебурашкина. Навсегда.
С тех пор я его больше не видела.
Первые несколько дней его исчезновение было для меня приятным
сюрпризом, но потом, когда стал приближаться день получки, а мой муженек
все не появлялся, я была вынуждена заявить в милицию о его пропаже.
Милиция разыскала водителя того самосвала. Он заявил, что вывалил
весь металлолом на свалке на окраине города и уехал. Был ли среди
металлолома человек, он не знает.
Милиция обыскала всю свалку и ее окрестности. Метрах в ста от свалки
удалось найти в траве записную книжку Чебурашкина, в которую он
переписывал из книги "В мире мудрых мыслей" цитаты о честности и
трудолюбии. Чебурашкин никогда не расставался с этой книжкой. Когда мне
сообщили об этой находке, я поняла, что стала вдовой.
БЕРМУДСКИЙ: Но может быть он просто потерял эту книжку?
АГНЕССА: Он мог потерять что угодно, но только не это. Поверьте мне
как человеку который маялся с ним восемь лет. Я просто уверена, что его
убили. Это подтверждает и вторая находка, сделанная через два дня после
первой - выходной костюм Чебурашкина опознали в одном комиссионном
магазине по данным мною приметам. Человека, сдавшего костюм, допросили. Он
уверяет, что купил костюм с рук на вокзале, у случайных, неизвестных ему
людей. Костюм оказался ему велик, и он сдал его в комиссионку. Он дал
словесный портрет двух неизвестных, у которых купил костюм. Ни один из них
не похож на Чебурашкина. По-видимому, это его убийцы. Они убили его,
раздели, а труп бросили в реку неподалеку от свалки. Течение в реке
быстрое, труп отнесло далеко, поэтому его до сих пор и не нашли.
БЕРМУДСКИЙ (В СТОРОНУ): Да она прехорошенькая! Экий розанчик право! А
не тряхнуть ли мне стариной? Не приухлестнуть ли за вдовушкой? Разумеется,
все должно быть шито-крыто, чтоб никто-ничего, а то еще, чего доброго,
жениться заставит. Знаем мы этих цыпонек... (ОБРАЩАЯСЬ К АГНЕССЕ) Но
неужели и в самом деле нету никакой надежды на то, что ваш честнейший и
высоко нравственнейший супруг жив? Простите, может быть я задам сейчас
несколько бестактный вопрос, но не допускаете ли вы, что он... э-э-э...
скрывается... м-м-м... у другой женщины?
АГНЕССА: Чебурашкин? Ха-ха-ха! Да вы что, совсем? Да какая дура его к
себе в дом впустит! Кому такой нужен? К тому же этот придурок был влюблен
в меня до безумия!
БЕРМУДСКИЙ: Простите, но я несколько удивлен... Вы произнесли это
таким тоном... Вы, очевидно, несколько недолюбливали вашего супруга?
АГНЕССА: Несколько недолюбливала? Ха-ха! Да я ненавидела его! Этот
человек разбил всю мою жизнь! Это он затащил меня в это проклятое
захолустье, этот проклятый городишко, этот богом забытый Белибердянск!
Проклятая провинция! Медвежий угол! О, если б вы знали, как я жила в
Москве!
БЕРМУДСКИЙ: Вы жили в Москве?
АГНЕССА: Да, когда училась. Какие интересные люди меня тогда
окружали! Среди моих знакомых был один художник. Знаете, по-моему он был
гений! Он писал с меня картину... название очень длинное, я вечно
забываю... вот, вспомнила: "Обнаженная колхозница смотрит по цветному
телевизору марки "Радуга-704" научно-популярную программу "Очевидное -
невероятное" и грызет семечки."
К сожалению, это высокохудожественное эпическое полотно, повествующее
о том, как достижения передовой науки и техники входят в сознание широких
колхозных масс, так и не было завершено. Художник захлебнулся.
БЕРМУДСКИЙ: Вы хотите сказать - утонул?
АГНЕССА: Нет, он не утонул, он захлебнулся. Он на одной вечеринке
немножко сильно выпил, почувствовал, что его тошнит и пошел в туалет.
Наклонился над унитазом, потерял равновесие - он немножко нетвердо стоял
на ногах - упал головой в унитаз, и она там застряла. А один шутник,
проходя мимо туалета, это увидел и спустил воду... Так ушел от нас этот
большой художник.
БЕРМУДСКИЙ: М-да, сколько вы всего пережили!
АГНЕССА: Вся моя жизнь - это одно большое несчастье!
Помню, когда я развелась со своим первым мужем, я уже кончала
институт, и меня должны были распределить. И тут мне вдруг попадается под
руку этот Чебурашкин. Он был таким прилежным, таким старательным
студентом, таким активным общественником! Все думали, что его оставят в
Москве при аспирантуре. И я выскочила за него. И что же? Когда подошло
распределение, он вдруг возьми да и заяви: я, мол, хочу ехать в город
Белибердянск, где живет мой дядя, чтобы постоянно брать с дяди пример.
"Мой дядя - честнейший, трудолюбивейший, высоко нравственнейший человек -
будет помогать мне в моем нравственном совершенствовании", - заявил
Чебурашкин и увез меня в эту глухомань, в этот проклятый Белибердянск,
мерзкий медвежий угол, где даже приличного ресторана и то нету! Я уж не
говорю об элегантных людях! (НАЧИНАЕТ ВСХЛИПЫВАТЬ) Все элегантные люди
живут в Москве!
БЕРМУДСКИЙ (ПОДКРУЧИВАЯ УСЫ И ПОПРАВЛЯЯ ГАЛСТУК): Ну, это еще как
сказать... Однако я не пойму, почему же вы сразу не развелись с
Чебурашкиным?
АГНЕССА: Ах, не спрашивайте меня! Вначале я была так потрясена
случившимся, что мне было все равно куда меня везут.
БЕРМУДСКИЙ: А потом? Почему вы не развелись потом?
АГНЕССА: Потом... (ЛИЦО ЕЕ ПРОЯСНЯЕТСЯ И ПО НЕМУ ПРОСКАЛЬЗЫВАЕТ
КОКЕТЛИВАЯ УЛЫБКА) А потом я уз... (НЕОЖИДАННО, СЛОВНО БЫ СПОХВАТИВШИСЬ,
ОСТАНАВЛИВАЕТСЯ НА ПОЛУСЛОВЕ) А впрочем, какое вам дело до того, что было
потом. Раз я осталась, значит у меня были причины остаться. Это мое личное
дело, вас это не касается!
БЕРМУДСКИЙ: И-извините. Так значит, вы говорите, что не любили своего
покойного супруга?
АГНЕССА: Я уже сказала - я ненавидела его!
БЕРМУДСКИЙ: По правде сказать, я его тоже не очень любил. Был он,
знаете ли, какой-то такой, извините за выражение, э-э-э... юродивый, что
ли... Вот простейший пример. Сейчас лето, жара стоит. Разве можно в такую
жару работать? В такую погоду только на пляж пойти, в речке разок-другой
окунуться, на солнышке погреться. Так у нас потихоньку все и делают, все!
И лишь ваш супруг отделился от коллектива. И ведь вроде люди у нас в
учреждении хорошие, коллектив дружный, а вот проглядели Чебурашкина! До
последнего дня он приходил на работу вовремя и сидел за своим рабочим
столом от сих до сих!
Вот, помню, зашел я на работу, дня за два до исчезновения это было,
во всем учреждении ни одного человека, только Чебурашкин сидит за столом и
что-то пишет. Спрашиваю: где, мол, все? Чебурашкин отвечает: этот на
совещании, тот в управлении, третий еще где-то, в общем все по делам. Я
сделал вид, что не догадываюсь, что они все на пляж умотали. Я понимал их:
ведь был такой прекрасный, солнечный день. Это даже похвально, что они
отдыхали все вместе - это укрепляет коллектив. Вот кого я не мог понять,
так это Чебурашкина. Он сидел один в большой комнате, и все рабочие столы
вокруг него были пусты. Он казался таким маленьким, таким ничтожным в
своем потертом черном костюмчике, согнувшийся в три погибели над своими
бумажками. Мне даже стало его жалко. Я подошел и положил ему руку на
плечо. "Слушай, Чебурашкин, - сказал я ему, - а может, ты просто воды
боишься? Может ты болен водобоязнью?"
"Что вы, Генрих Осипович, - ответил он, улыбнувшись своею робкой
улыбкой, - я совершенно здоров. Я каждое утро поднимаю гири и обтираюсь
снегом из холодильника. Только совершенно здоровый человек может работать
так, чтобы получать моральное удовлетворение от работы."
Ну как еще это можно назвать, если не юродством? Что у нас на работе
делать? Ведь последнему дураку должно бы быть ясно, что работа нашего
учреждения - сплошное надувательство.
АГНЕССА: То есть как это - надувательство? Что вы имеете в виду?
БЕРМУДСКИЙ: Как! Вы не знаете? А впрочем, откуда вам знать. Ваш
покойный супруг по-видимому был таким круглым дураком, что ничего не
понимал, а может быть не хотел понять. Дело вот в чем. Одно московское
высшее учебное заведение долгое время готовило специалистов очень-очень
узкого профиля. Но жизнь идет вперед, и в один прекрасный день
необходимость в специалистах этого профиля отпала. Однако эти специалисты
переучиваться не захотели - и без того пять лет учились - а вместо этого
придумали одну маленькую хитрость. Я не буду вдаваться в технические
подробности. Я лишь скажу, что работа наша бумажная, а бумага все стерпит.
Одним словом, наше учреждение на протяжении последних двадцати лет
работает только над тем, чтобы создать иллюзию, что оно над чем-то
работает.
И вы знаете, там, наверху, нам верят. Правда, приезжала один раз
какая-то комиссия, мы им стол накрыли, банкетик там... ну, это не важно...
В общем, комиссия, удовлетворенная, уехала.
Так мы и живем - получаем премии, провожаем стариков на заслуженный
отдых, а на освободившиеся места сажаем молодых специалистов - ведь
институты продолжают готовить специалистов нашего узкого профиля. А что
делать - ведь преподаватели спецпредметов в институтах тоже не хотят
переучиваться и продолжают читать курсы, которые устарели еще пол-века
назад.
Но ваш покойный супруг ничего об этом не знал. Каждое утро он являлся
в учреждение вовремя и требовал, чтобы я загрузил его работой. Мне
приходилось давать ему самые идиотские задания. И вы бы видели, с каким
энтузиазмом он принимался портить бумагу! А бумага та, между прочим,
казенных денег стоила. Эти деньги можно было бы пустить на
культурно-просветительные мероприятия наших служащих - ну, там, банкетик,
пикничок какой-нибудь... ну, это не важно... А Чебурашкин эти деньги на
чернила изводил! Я ему как-то сказал: "Чебурашкин, ты бы не очень
торопился, эта работа не срочная."
А он в ответ бодро так: "Не могу, Генрих Осипович. Мысль о том, что я
тружусь на благо Родины, окрыляет меня!" И опять строчить!
Из-за этого блаженненького я был вынужден на работу каждый день
вовремя приходить - чтобы задание ему дать. Один раз опоздал на
пол-часика, так гляжу - Чебурашкин жалобу в министерство пишет, что, мол,
в нашем учреждении плохая организация труда, и что он не для того пять лет
учился, чтобы сидеть сложа руки. Да-а-а, сколько он мне крови
поперепортил, этот ваш Чебурашкин. Он ведь меня со всем коллективом
перессорил.
АГНЕССА: Каким же образом?
БЕРМУДСКИЙ: Да очень просто! Допустим, служащий опоздал на работу.
Совсем на немного - ну на часик, на два. Какая разница, все равно мы
ничего не делаем. Я бы, конечно, его простил, если бы не Чебурашкин.
Чебурашкин тут же начинал возмущаться: мол, что это такое, тут работаешь,
не щадя себя, на благо общества, а всякие там опаздывают. И мне, ничего не
поделаешь, приходится объявлять опоздавшему выговор. Потому что если не
объявлю, Чебурашкин накатает жалобу в министерство, что я покрываю
нарушителей трудовой дисциплины. А вдруг в министерстве эта жалоба попадет
в руки какого-нибудь тамошнего Чебурашкина и тот тоже заставит свое
начальство дать этой жалобе ход. Так и места можно лишиться! Нет, уж лучше
объявить выговор опоздавшему!
Конечно, из-за бесконечных выговоров меня подчиненные невзлюбили,
считают, что я такой же маньяк как Чебурашкин. А ведь я так стремился
