Когда выключил свет, ждать пришлось не столь долго, как предполагал.
Может быть, из-за того, что ему не удалось хорошо выспаться предыдущей
ночью, второго мая он отправился в кровать рано вечером - и был разбужен
после полуночи, в первые минуты третьего, всеми этими зловещими и
ритмическими пульсациями.
Звук был не громче, чем в прошлый раз, но волна давления, которая
сопровождала каждое биение, была раза в полтора мощнее, чем что-либо,
что он переживал до сих пор. Дом трясся весь, до фундамента,
кресло-качалка в углу стремительно валилось По дуге взад-вперед, как
сверхактивный призрак, который впал в сверхчеловеческую ярость, а одна
из картин свалилась со стены и с грохотом обрушилась на пол.
К тому времени, когда Эдуардо включил свет, откинул одеяло и встал с
кровати, он незаметно погрузился в состояние полутранса, схожее с тем,
которое захватило его в прошлом месяце. Если он поддастся этому целиком,
то опять ослепнет и скоро обнаружит, что покинул дом, даже не осознавая,
как сделал первый шаг от кровати.
Он схватил дискмен, натянул наушники на голову и нажал кнопку
включения. Музыка "Вормхарта" хлынула в уши.
Было подозрение, что неземной дрожащий звук действует гипнотически на
особой частоте. Если так, то месмерические звуки, приводящие в этот
транс, нужно блокировать подходящим хаотическим шумом.
Старик повышал громкость воя "Вормхарта" до тех пор, пока не перестал
слышать и басовую дрожь, и наложенное на нее электрическое колебание.
Уверился, что теперь его барабанные перепонки под угрозой скорого
разрыва; но, тем не менее, с группой "металла", трудившейся в полную
силу в его голове, был способен перебороть транс, прежде чем тот сумеет
его поработить.
Он все еще чувствовал волны давления, проходящие через него и видел
их воздействие на предметы вокруг. Однако, как и подозревал, только звук
сам по себе вызывал в нем реакцию кролика перед удавом; заглушая его, он
был в безопасности.
Прикрепив дискмен к поясу, чтобы не держать его в руках, Эдуардо
пристегнул к бедру кобуру с пистолетом. Потом извлек дробовик из-под
кровати, повесил его на ремень через плечо, ухватил видеокамеру и
поспешил вниз, наружу.
Ночь была холодной.
Четвертушка луны сверкала, как серебряная турецкая сабля.
Свет, исходящий от группы деревьев и от земли на краю нижнего леса,
был уже кроваво-красным, безо всякой янтарности.
Встав на переднем крыльце, Эдуардо заснял жуткое свечение с
расстояния. Он делал различные панорамные кадры, чтобы показать в
перспективе и весь ландшафт.
Затем в азарте сбежал по ступенькам и поспешил через коричневую
лужайку на поле. Он боялся, что феномен продлится меньше, чем в прошлом
месяце, точно так же, как второе происшествие было короче, но
интенсивней первого.
Он дважды задерживался посреди луга на несколько секунд, чтобы
заснять все с иного расстояния. Настороженно остановившись в десяти
ярдах от центра сверхъестественного сияния, забеспокоился, а возьмет ли
камера что-нибудь или пленка окажется засвеченной из-за невыносимой
яркости? Огонь без тепла яростно пылал, вырываясь из какого-то совсем
иного места, или времени, или измерения.
Волна давления ударила Эдуардо. Теперь уже она была не похожа на
штормовой прибой. Гораздо жестче и больнее. Качнула так мощно, что ему
потребовалось определенное усилие, чтобы сохранить равновесие.
Снова он ощутил, как нечто пытается освободиться от пут, пробиться,
вырваться из границ, и родиться, придя уже вполне развитым в этот мир.
Апокалиптический вой "Вормхарта" был идеальным аккомпанементом для всей
сцены. Грубый, как кувалда, но вибрирующий, атональный и непреодолимый,
гимн для животных нужд, дробящий разочарование человеческой
ограниченности, освобождающий. Это была неясно чем веселая музыка
Страшного Суда.
Дрожание и электрическое скуление, должно быть, возросли в
соответствии с яркостью света и повысившейся силой давления волн. Он
снова начал их слышать и понял, что его опять что-то манит.
Еще повысил громкость "Вормхарта".
Сосны Ламберта и желтые, до того спокойные, как деревья на
театральной декорации, неожиданно затряслись, хотя ветра не было. Воздух
заполнился вертящимися иголками.
Волны давления возросли так внезапно и яростно, что Эдуардо отбросило
назад, он споткнулся и упал задом на землю. Прекратив снимать, положил
камеру рядом с собой.
Дискмен, прикрепленный к поясу, начал биться о левое бедро. Завывания
гитары "Вормхарта" увенчались пронзительным электрическим воплем,
который сменил музыку и был так мучителен, как будто в уши кто-то
принялся усердно вбивать гвозди.
Закричав от боли, старик сорвал с головы наушники. Дискмен задымился.
Он оторвал его, бросил на землю, обжигая пальцы о горячий металл.
Метрономное дрожание окружило его, как будто он очутился внутри
колотящегося сердца великана.
Сопротивляясь той силе, что понукала его встать внутрь света и самому
обратиться навсегда в его часть, Эдуардо боролся со своими ногами.
Скинул дробовик с плеча.
Слепящий блеск заставлял его щуриться, серии ударных волн сбивали
дыхание. Полыхание вечнозеленых веток, дрожь земли, электрическое
колебание, похожее на усиленный визг костной пилы хирурга, и судорожное
шевеление всей ночи, неба и природы подавлялось в то время, как нечто
все билось неумолимо в ткань реальности.
- Вуууш!
Этот новый звук был похож - но гораздо громче - на хлопок открываемой
банки с кофе или земляными орешками, законсервированными вакуумным
способом: воздух рвется заполнить пустоту. Немедленно после этого
одиночного короткого "вуууш", на ночь упал покров молчания, и неземной
свет исчез в один миг. Эдуардо Фернандес отупело стоял под луной,
недоверчиво уставившись на совершенную сферу чистой черноты, которая
возвышалась перед ним, как шар для Гаргантюа на столе космического
биллиарда. Она была так безупречно черна, что выделялась на фоне обычной
темноты майской ночи рельефно, как вспышка ядерного взрыва на фоне
самого солнечного, но привычного дня. Огромная: тридцать футов в
диаметре. Она заполнила пространство, когда-то занятое светящимися
соснами и землей.
Корабль.
Сначала Эдуардо некоторое время считал, что видит перед собой именно
корабль, в чьем корпусе нет окон, - гладкий, как лужа нефти. И ждал,
парализованный ужасом, когда появится рубец света, дверь с треском
откроется, и выдвинется трап.
Вдруг вместо страха, который уже обволок его мысли, к эдуардо пришло
ясное и внезапное осознание, что он смотрит не на твердый предмет.
Лунный свет не отражался на его поверхности: просто уходил внутрь, как
будто в колодец или туннель. Если бы не это, он смог представить, как
выглядят изогнутые стенки этого корабля. Инстинктивно, не нуждаясь даже
в прикосновении к этой поверхности, понял, что у сферы нет веса, нет
вообще массы. Не испытывал даже самого примитивного ощущения - что нечто
маячит над ним и грозит обрушится, - которое должно было бы появиться,
если бы сфера была твердой.
Объект не был предметом: это была не сфера, а круг. Не три измерения,
а два.
Дверь.
Открытая.
Темнота за порогом не обременялась сиянием, блеском или самым слабым
отсветом. Такая совершенная чернота не могла быть ни естественной, ни
созданной человеческими руками, и за то время, что он смотрел на нее,
глаза Эдуардо заболели от напряженного поиска измерений и деталей,
которых не существовало.
Он захотел убежать. Но вместо этого приблизился к двери.
Его сердце колотилось, а кровяное давление, без сомнения, должно было
скоро вылиться в инсульт. Он сжал дробовик с надеждой - которая была
только патетической - на его эффективность, выставив его впереди себя.
Так первобытный троглодит, должно быть, совал в опасную сторону свой
талисман, покрытый рунами, со вставками из зубов дикого зверя,
лоснящийся от жертвенной крови и увенчанный клоком волос злого колдуна.
Однако страх перед дверью - и перед неизвестным царством и существами
в нем - был не таким отупляющим, как страх старости и самосомнения, с
которым он жил последнее время. Если есть возможность получить какие-то
доказательства своего опыта, то он намеревался использовать ее столько,
сколько смогут выдержать его нервы. Надеялся, что не проснется спокойно
на следующее утро с жутким подозрением, что его мозги все же размякли и
собственным чувствам он больше доверять не может.
Осторожно передвигаясь по мертвой и примятой траве луга, утопая
ногами в разжиженной весенней почве, он оставался напряженным, опасаясь
любого изменения внутри круга исключительной темноты: уменьшения
черноты, появления теней внутри мрака, искры, намека на движение,
чего-нибудь, что может сигнализировать о приближении... Пришельца.
Остановился в трех футах от края этого утомительного для глаз мрака,
слегка вытянул голову вперед изумленный, как бродяга из сказки,
глядевший в самое большое волшебное зеркало черта, какое только могли
вообразить себе братья Гримм, которое ничего не отражало. Оно было
заколдованно или что-то в этом роде, но предоставляло замечательную
возможность бросить взгляд, при котором дыбом встают волосы, - взгляд
прямо в вечность.
Держа дробовик одной рукой, другой он нащупал и поднял с земли камень
величиной с лимон. Осторожно бросил его в дверь: был уверен больше чем
на пятьдесят процентов, что камешек отлетит от черноты с жестким
металлическим лязгом. Было легче поверить, что он видит предмет, чем в
то, что заглядывает в бесконечность. Но камень пересек вертикальную
плоскость двери и исчез без звука.
Он придвинулся ближе.
В качестве эксперимента ткнул стволом ремингтоновского ружья во мрак
за воображаемым порогом. Ствол не просто пропал во тьме. Нет, сама
чернота так недвусмысленно заявила свои права на переднюю часть его
ружья, что ему показалось, будто кто-то запустил мощную электропилу на
полную скорость и провел лезвием по стволу до затворной рамы, почти
дойдя до приклада, и аккуратно срезал металл.
Эдуардо вытянул "ремингтон" обратно, и снова появилась передняя часть
ствола. Казалось, ее ничто не затронуло.
Коснулся стали и дерева с клетками резьбы на зажиме затворной рамы.
На ощупь все было таким, каким оно и должно быть.
Глубоко вздохнув, точно не зная, храбрец он или безумец, старик
поднял дрожащую руку, как бы говоря кому-то "привет", протянул ее
вперед, и... Ощутил место перехода между этим миром и тем... Что бы там
ни находилось за дверью! В ладони начало покалывать, а пальцы стали
словно ватные. Холод: он почти чувствовал, что его рука касается подобия
лужи, но слишком нежно, чтобы прорвать поверхностное натяжение.
Его взяло сомнение.
- Тебе семьдесят лет, - проворчал он. - Что у тебя есть из того, что
страшно потерять?
Тяжело сглотнув, сунул руку дальше в эти ворота, и она исчезла точно
так же, как и дробовик. Ей не встретилось никакого сопротивления, и его
запястье теперь кончалось аккуратным обрубком.
- Боже, - сказал он тихо.
Сжал кулак, открыл ладонь и снова сжал, но так и не смог определить,
повинуется ли ему рука с той стороны барьера. Все чувства заканчивались
в том месте, где эта адская чернота пересекала его запястье.
Когда отдернул руку от двери, она оказалась такой же, не
изменившейся, как и дробовик. Все мышцы действовали, как и прежде, и он
снова чувствовал ее целиком.
Эдуардо поглядел вокруг - в глубокую и мирную майскую ночь. Лес
