года, но выглядела она на четырнадцать. Сегодня она надела туфли на
пятидюймовых каблуках, узкие черные кожаные брюки, красный свитер,
черный кожаный жакет и огромный серебряный медальон с ярко раскрашенным
эмалевым портретом Элвиса в центре. Большие серьги из многих колец,
настолько сложные и составные, что напоминали вариацию тех головоломок,
которые, как считается, отвлекают разоренных бизнесменов, если они
полностью сосредоточиваются на их разборке. Ногти выкрашены в
неоново-малиновый цвет, настоящие тени были намного слабее теней на ее
глазах. Черные как смоль волосы стекали сплошной массой мелких завитков
ниже плеч: выглядели они как парик, который носила Долли Партон, но это
были собственные.
Хотя Джина достигала только пяти футов трех дюймов без туфель и
весила, может быть, сто пять фунтов, если ее хорошенько намочить, но
всегда выглядела больше, чем кто-либо рядом. Когда она шла по коридору
больницы с Хитер, ее шаги были громче, чем у мужчин вдвое ее больше, и
сиделки оборачивались и неодобрительно хмурились, услышав это
ток-ток-ток ее высоких каблуков по кафельному полу.
- Ты в порядке, Хит? - спросила Джина, когда они направились к
четырехэтажной парковке гаража от больницы.
- Да.
- Я имею в виду - на самом деле.
- Так и есть.
В конце коридора они вышли через зеленую металлическую дверь в гараж.
Он был из голого серого бетона: холодный, с низким потолком. Треть
флюоресцентных ламп была разбита, несмотря на проволочные сетки,
защищавшие их, и тени среди машин предлагали неисчислимое множество мест
для засады.
Джина выудила банку с аэрозолем из сумочки, и стиснула ее в руке,
положив указательный палец на спусковой механизм, а Хитер спросила:
- Что это?
- Мейс с красным перцем. Ты не носишь?
- Нет.
- Ты думаешь, где живешь, девочка, - в Диснейленде?
Когда они поднимались по бетонной рампе мимо припаркованных с обеих
сторон машин, Хитер сказала:
- Я, может быть, куплю себе.
- Не сможешь. Эти ублюдки-политики признали их незаконными. Не хотят,
чтобы у бедных насильников была сыпь на коже, так что... Попроси Джека
или одного из этих парней - они еще могут достать его тебе.
Джина имела недорогой голубой маленький форд, у него была
сигнализация, которую она отключила, не доходя до автомобиля,
дистанционным управлением, висевшим как брелок на кольце для ключей.
Фары вспыхнули, "Аларм" один раз пикнул, и двери отворились.
Поглядев на тени, они забрались внутрь и тут же закрыли двери снова.
Джина завела мотор и немного задержалась перед тем как тронуть машину с
места.
- Ты знаешь, Хитер, если хочешь поплакать у кого-нибудь на плече, моя
одежда все равно насквозь вымокла.
- Я в порядке. Правда.
- Уверена, что не передумаешь?
- Он жив, Джина. Все остальное я могу перенести.
- Чуть за тридцать! И Джек в инвалидном кресле?
- Это не важно. Если так и произойдет, теперь, когда я говорила с
ним, была с ним ночь, все не важно.
Джина поглядела на нее долгим взглядом. Затем сказала:
- Ты так, значит. Знаешь, что это будет, но тебе все равно. Хорошо. Я
всегда считала, что ты такая, но приятно знать, что я была права.
- Какая "такая"?
Отпустив с хлопком ручной тормоз и начав разворачивать форд, Джина
усмехнулась:
- Такая упертая чертова сучка.
Хитер рассмеялась.
- Кажется, это комплимент?
- К черту. Да, это комплимент.
Когда Джина заплатила за стоянку в будке на выезде и машина покинула
гараж, восхитительный золотисто-оранжевый восход окрасил золотым пятна
облаков на западе. Однако, когда они пересекли центр с его растущими
тенями и сумерками, которые постепенно наполнялись кроваво-красным
светом, знакомые улицы и дома показались такими же чужими, как
отдаленная планета. Она прожила всю свою взрослую жизнь в Лос-Анджелесе.
Но Хитер Макгарвей чувствовала себя чужаком на чужой земле.
Испанский двухэтажный дом Брайсонов был в Валлей, с краю Бурбанка, на
улице со счастливым номером 777, где на обочине росли платаны. Ветки
этих больших деревьев без листьев придавали им вид какого-то
паукообразного, устремленного в грязное желто-черное ночное небо,
которое было слишком полно окружающим светом от городского движения,
вместо того чтобы быть совершенно чернильным. Машины столпились на
дороге и на тротуаре перед 777-ой, включая одну черно-белую.
Дом был полой родственниками и друзьями Брайсонов. Несколько бывших и
большая часть нынешних полицейских в форме или гражданской одежде.
Черные испанцы, белые и азиаты собрались в одну компанию, чтобы
опереться друг на друга, так как они редко казались способны сойтись в
большом обществе. Хитер почувствовала себя будто дома, когда пересекла
порог: здесь было настолько безопасней, чем во внешнем мире. Проходя
через гостиную и столовую, где разыскивала Альму, она несколько раз
остановилась, чтобы быстро переговорить со старыми друзьями, - и
обнаружила, что сообщение об улучшении состояния Джека уже получено по
внутренней связи.
Более резко, чем когда-либо, она осознала, насколько сильно свыклась
с мыслью о себе как о части семьи полицейских, а не жительнице
Лос-Анджелеса или Калифорнии. Это не всегда было так. Но слишком сложно
поддерживать духовную связь с городом, погруженным в наркотики и
порнографию, который раскалывает насилие банд, и разъедает голливудский
цинизм, которым управляют политиканы, ровно настолько продажные и
демагогичные, насколько некомпетентные. Разрушительные силы общества
раздирали город - и страну - на кланы, и даже если она чувствовала себя
уютно в полицейской семье, то понимала опасность соскальзывания в
мировосприятие сквозь очки "мы-против-них".
Альма на кухне с сестрой Фэй и двумя другими женщинами была занята
кулинарной беседой. Резали овощи, очищали фрукты, терли сыр. Альма
раскатывала тесто для пирога на мраморной плите, и трудилась над ним с
большим вдохновением. Кухня пропиталась вкусными ароматами готовящихся
пирожных.
Когда Хитер коснулась плеча Альмы, та оторвала взгляд от теста, и ее
глаза были так же пусты, как у манекена. Затем она мигнула и вытерла
свои покрытые мукой руки о фартук.
- Хитер, тебе не стоило приходить - тебе надо быть с Джеком.
Они обнялись, и Хитер сказала:
- Хотела бы я, чтобы было что-нибудь, что можно сделать, Альма. - И я
тоже, девочка. И я тоже.
Они прижались друг к дружке.
- Что это за кулинария у тебя? - Мы собираемся устроить завтра
похороны. Никаких отсрочек. С этим тяжко приходится. Много родственников
и друзей будут на панихиде. Надо покормить их.
- Другие сделают все за тебя.
- Я лучше обойдусь сама, - сказала Альма, - что - еще я могу делать?
Сидеть и думать? Уверена, что не хочу думать. Если ничего не делать
руками, позволить занять себя мыслями, тогда я просто с ума сойду. Ты
понимаешь, что я имею в виду?
Хитер кивнула.
- Да, понимаю.
- Говорили, - сказала Альма, - что Джек должен пробыть в больнице,
затем в реабилитационном центре, может быть, несколько месяцев, а ты и
Тоби будете одни. Ты готова к этому?
- Мы будем видеться с ним каждый день. Мы будем там вместе.
- Это не то, о чем я говорю.
- Ну, я знаю, что будет одиноко, но...
- И это не то. Хорошо, я хочу показать тебе кое-что.
Хитер прошла за ней в большую спальню; и Альма закрыла дверь.
- Лютер всегда волновался о том, что будет со мной одной, если с ним
что-то произойдет, поэтому он все сделал, чтобы знать точно: я смогу о
себе позаботиться.
Сидя на скамейке, Хитер с изумлением наблюдала, как Альма вытаскивает
кучу оружия из тайника. Она достала дробовик с пистолетной рукоятью
из-под кровати.
- Это лучшее оружие для защиты дома, которое можно достать.
Двенадцатизарядное. Достаточно мощное, чтобы свалить какого-нибудь
кретина на пентахлорфеноле, который воображает, что он супермен. Тебе не
нужно уметь хорошо целиться, просто направить и нажать на курок, и он
попадет в разброс дроби. - Она поместила дробовик на бежевую ткань
покрывала. Из глубины стенного шкафа Альма вытащила тяжелую зловещую
винтовку с дымовыпускающим дулом, оптическим прицелом и большим
магазином.
- "Геклер и Кох НК-91", штурмовая винтовка, - сказала она. - Теперь
ее нельзя купить в Калифорнии так просто. - Она положила винтовку на
кровать рядом с дробовиком. Затем открыла тумбочку ночного столика и
вытянула оттуда громадный пистолет. - "Браунинг" девятимиллиметровый,
полуавтоматический. Есть еще один, похожий, в другой тумбочке.
Хитер произнесла:
- Боже мой, да у тебя здесь целый арсенал!
- Просто разные стволы для разных целей.
Альма Брайсон была пяти футов восьми дюймов ростом, но, без сомнения,
амазонкой: привлекательная, гибкая, с нежными чертами, лебединой шеей и
запястьями почти такими же тонкими, как у десятилетней девочки. Ее
худые, изящные руки казались просто неспособными управляться с
некоторыми видами тяжелого вооружения, которым обладала; но, с другой
стороны, было очевидно, что она мастерски обращается с любым из них.
Поднявшись со скамеечки, Хитер заметила:
- Я могу понять - иметь ручное оружие для самозащиты, может быть,
даже такой дробовик. Но штурмовая винтовка?
Поглядев на "Геклер-Коха", Альма сказала:
- Как раз то, что нужно, чтобы попасть с трех выстрелов на ста ярдах
в полудюймовый кружок. Стреляет патронами NATO 7.62, и настолько мощно,
что может пробить дерево, кирпичную стену, даже машину, и все-таки
достать того парня, который прячется с другой стороны. Очень надежна.
Можешь стрелять сотни раз, пока не накалится так, что не прикоснешься, и
все-таки она будет вполне пригодна, когда остынет. Я думаю, тебе стоит
приобрести такую, Хитер. Ты должна быть готова.
У Хитер было чувство, что она устремилась за белым кроликом в колодец
и попала в странный, темный мир.
- Готова к чему?
Нежное лицо Альмы окаменело, а голос стал напряженным от гнева: -
Лютер видел, что так случиться, еще год назад. Говорил, что политики
сносят по кирпичику цивилизацию, которую строили тысячелетиями, а сами
ничего взамен не возводят.
- Довольно верно, но...
- Он говорил, что полицейские должны держаться все вместе, когда
начнется кризис, но тогда полицейских так часто ругали и изображали
неотесанными грубиянами, что теперь никто не будет уважать их достаточно
для того, чтобы позволить им держаться вместе.
Для Альмы ярость была укрытием от тоски; Она могла сдержать слезы
только гневом.
Хотя Хитер забеспокоилась, что метод совладания со своими чувствами у
подруги не такой уж здоровый, но не смогла придумать ничего взамен.
Сочувствие здесь не подходило. Альма и Лютер были женаты шестнадцать лет
и все посвящали друг другу. Так как они не могли иметь детей, то были
очень близки. Хитер могла только представить боль Альмы. Этот мир тяжел.
Настоящую любовь, истинную и глубокую, было нелегко отыскать даже
однажды. Почти невозможно найти ее во второй раз. Альма должна
испытывать чувство, что лучшее время ее жизни прошло, хотя ей было
только тридцать восемь. Она нуждалась в большем, чем слова, большем, чем
просто плечо для выплакивания: в ком-то или чем-то, на что можно
выплеснуть ярость, - на политиков, на систему.
Может быть, ее гнев и не был нездоровым: в конце концов, если много
людей разозлились бы хорошенько еще десять лет назад, страна не
оказалась бы в таком гибельном положении.
- У тебя есть оружие? - спросила Альма.
- Да.
- Что это?
- Пистолет.
- Ты знаешь, как им пользоваться?
