Он посчитал, что если ад существует, то неизвестное существо,
пытавшееся открыть дверь в ночь, было проклятой душой или демоном,
пробивавшим дорогу наверх из того подземного огненного царства. Но был
один скользкий момент: он не верил в ад, по крайней мере, в то
карнавально-цветистое царство зла, каким его изображают в дешевых
фильмах и книгах.
К своему удивлению, Фернандес обнаружил, что Хайнлайн и Кларк
оказались занятными и даже наводили на некоторые размышления. Он
предпочитал сварливость первого гуманизму, иногда наивному, второго, но
оба представляли для него какой-то интерес и ценность.
Он точно не знал, на что надеется: найти в их книгах подсказку,
которая поможет ему разделаться с феноменом в лесу? Или где-то в глубине
его мозга осталось нелепое ожидание, что один из этих писателей уже
выпустил историю о старике, который живет в очень уединенном месте и
входит в соприкосновение с чем-то не с этой земли? Если так, то он,
значит, весьма далек от той грани, за которой встречаешь самого себя
того, кто может войти в любой момент с другой стороны.
Как бы то ни было, ему казалось, что существо, чье присутствие он
ощущал после перемен в призрачном огне и пульсирующем звуке, было
происхождения скорее неземного, чем адского. Вселенная состояла из
неисчислимого множества звезд. На бессчетном множестве планет,
кружащихся вокруг них, могли создаться условия для возникновения жизни.
Это научный факт, а не литературная выдумка.
Или, может быть, все это он только вообразил? Благодаря сужению и
напряжению тех артерий, которые толкают кровь к мозгу. Наведенная
галлюцинация Альцхаймера. Он нашел, что легче поверить именно в такое
объяснение, чем в демонов или инопланетян.
Видеокамеру Эдуардо купил больше для того, чтобы разделаться с
сомнениями в, самом себе, чем собрать свидетельства для полиции. Если
феномен проявится на пленке, значит, он вовсе не рехнулся и, в конце
концов, вполне способен продолжать жить в одиночестве. До тех пор, пока
нечто не убьет его, открыв дверь в ночь.
Пятнадцатого апреля он отправился в Иглз Руст, чтобы купить свежего
молока и других продуктов - и "Сони Дискмен" с качественными наушниками.
В магазине Кастера был неплохой выбор аудиокассет и компакт-дисков.
Эдуардо спросил у любителя Моцарта самую громкую музыку, которую слушают
тинэйджеры.
- Подарок внуку? - спросил служащий.
Было легче подтвердить это, чем все объяснять.
- Именно так.
- Хэви-металл?
Эдуардо не имел ни малейшего понятия, о чем ему говорят.
- У нас есть новая группа, действительно горячая музыка, - сообщил
служащий, выбирая диск из закромов на витрине, - они себя зовут
"Вормхарт".
Вернувшись на ранчо и выложив все продукты, Эдуардо сел за кухонный
стол, чтобы прослушать приобретение. Зарядил дискмен батарейками, всунул
диск, надел наушники и нажал на кнопку. Взрыв звука почти разорвал его
барабанные перепонки; и он поспешно понизил громкость.
Просидел с наушниками минуту или около тога, почти убежденный, что
купил бракованный диск. Но судя по чистоте звука, он слышал именно то,
что "Вормхарт" намеревались записать. Послушал еще минуту или две,
ожидая, когда же какофония станет музыкой, прежде чем понял, что это,
очевидно, и было музыкой в ее современном определении.
Эдуардо почувствовал себя старым.
Вспомнил, как еще совсем молодым обнимался с Маргаритой под музыку
Бенни Гудмена, Фрэнка Синатры, Мел Торме, Томми Дорси. А нынешние
молодые все еще обнимаются? А знают ли, что это слово означает? Они
просто прижимаются друг к другу? Ласкают друг друга? Или парни сразу
раздеваются сами и стаскивают одежду с подружки?
То, что громыхало в наушниках, определенно нельзя было назвать
музыкой-фоном для любовных занятий. По его мнению, такая музыка вполне
подходила в качестве аккомпанемента жуткому убийству: для создания
должного настроения или просто для того, чтобы заглушить утомительные
вопли жертвы.
Он почувствовал себя просто статуэткой из антикварного магазина.
Не то чтобы он вовсе не был способен услышать музыку в музыке, но, к
примеру, не понимал, почему группа должна обзывать себя "Вормхарт"
-"Сердце Червяка". Группа должна носить такие имена, как "Четыре
Новичка", "Сестры Эндрюс", "Братья Миллз". Можно принять даже такие
названия, как "Четыре Макушки" или "Джеймс Браун" или "Знаменитые
Страсти". Ему нравился "Джеймс Браун". Но "Вормхарт"? Это вызывало
отвратительные образы.
Нет, он не был хиппи и не пытался им стать. Они, возможно, уже даже
не знают слова "хиппи". Правда, в этом Эдуардо сомневался - просто не
имеет ни малейшего понятия, что слово "хиппи" означает сейчас.
Старше песков Египта.
Он послушал "музыку" еще с минуту, затем выключил магнитофон и снял
наушники.
"Вормхарт" как раз то, что нужно.
В последний апрельский день зимнее покрывало стаяло совершенно,
исключая глубокие сугробы, которые наслаждались тенями большую часть
дня, хотя даже и они постепенно уменьшались. Почва была влажная, но
больше не хлипкая и раскисшая. Мертвая коричневая трава, придавленная и
спутанная весом исчезнувшего снега, покрывала холмы и поля; однако не
позднее, чем через неделю, ковер нежных зеленых росточков осветит каждый
уголок ныне угрюмой земли.
Ежедневная прогулка увела Эдуардо за восточный край конюшни и через
поле на юг. В одиннадцать утра день уже сиял солнцем, температура
достигала пятидесяти, и армада высоких облаков отступала на север. Он
надел брюки цвета хаки и фланелевую рубашку и так согрелся напряженной
ходьбой, что закатал рукава. На обратном пути посетил три могилы,
которые располагались к западу от конюшни.
До недавнего времени штат Монтана весьма либерально относился к
фамильным кладбищам в частных владениях. Вскоре после получения ранчо
Стенли Квотермесс решил, что он должен провести вечность именно здесь, и
добыл разрешение на - ни больше ни меньше - двенадцать мест захоронения.
Кладбище располагалось на маленьком холме близ верхнего бора.
Священная земля отделялась от прочей лишь футовой стеночкой из
булыжника и двумя четырехфутовыми столбиками на входе. Квотермесс не
пожелал нарушить панораму долины и гор - как будто считал, что его душа
будет сидеть на его могиле и любоваться открывающимся зрелищем, как
призрак из старого развеселого фильма "Цилиндр".
Только три гранитных надгробия занимали место, предназначенное для
двенадцати могил. Квотермесс. Томми. Маргарита.
Согласно воле продюсера, надпись на первом памятнике гласила: "Здесь
лежит Стенли Квотермесс (умерший прежде времени), потому что работал (с
такой оравой) несносных актеров и сценаристов", - и дальше даты рождения
и смерти. Ему было шестьдесят шесть, когда случилась авиакатастрофа.
Однако будь ему даже пять сотен, он все равно бы счел, что жизненный
срок несправедливо урезали, ибо был из тех людей, которые пользуются
жизнью с великой энергией и страстью.
Надгробия Томми и Маргариты не содержали юмористических эпитафий,
просто - "любимый сын" и "любимая жена". Эдуардо скучал по ним.
Сильнейшим ударом была смерть сына, который убит, исполняя свой долг,
меньше года назад. По крайней мере Эдуардо и Маргарита прожили долгую
жизнь вместе. Ужасно, когда человек переживает своего ребенка.
Эдуардо хотел, чтобы они были с ним снова. Это было очень частым
желанием, и понимание того факта, что оно никогда не сбудется, обычно
приводило его в меланхолическое настроение, от которого потом весьма
трудно избавиться. Лучше всего в те моменты, когда он желал увидеть сына
и жену, погружаться в ностальгический туман, переживая заново самые
приятные дни их прошедшей жизни.
На этот раз, однако, знакомое желание сразу же пропало из его головы,
как только его неожиданно охватил ужас. Холодный ветер, казалось,
просвистел по всему позвоночнику, как будто тот был пустой трубой.
Обернувшись, он был готов к тому, чтобы встретиться глазами с кем-то,
кто глядел на него сзади. Но за спиной была пустота.
Небо стало полностью голубым, последние облака ускользнули за
северный горизонт, и воздух был теплей, чем когда-либо с осени. Но, тем
не менее, холодок настаивал. Эдуардо раскатал рукава, застегнул манжеты.
Когда же снова поглядел на надгробия, то воображение внезапно
заполнилось неприятными образами Томми и Маргариты, какие они, должно
быть, сейчас в своих гробах: гниющие, изъеденные червями, пустые
глазницы, ссохшиеся в желтозубой ухмылке губы. Он непроизвольно
задрожал, и его охватила абсолютная уверенность, что земля перед
гранитными глыбами вот-вот зашевелится и осядет. Их руки сейчас вынырнут
из осыпающейся почвы и начнут яростно отгребать ее в сторону: появятся
их лица, их безглазые лица... Он отшатнулся от могил, и отступил на
несколько шагов, но не побежал - был слишком стар, чтобы верить в
оживающих мертвецов или в призраков. Прошлогодняя трава и оттаявшая под
весенним солнцем земля не шевелились. А через некоторое время он
перестал ожидать, что зашевелится. Снова взяв себя в руки, старик прошел
мимо низких каменных колонн вон с кладбища. Всю дорогу к дому ему
хотелось резко обернуться и поглядеть, что у него за спиной. Но этого он
не сделал.
Вошел в дом с черного хода и запер за собой дверь. Обычно он никогда
не запирал дверей. Хотя настало время ленча, аппетита не было. Вместо
того чтобы готовить еду, он открыл бутылку "Короны". Три пивные банки на
день его обычная норма, а не минимальное потребление. Бывали дни, когда
не пил вовсе, хотя не в последнее время. С недавних пор, забывая про
свою норму, он осушал более трех за день. А в некоторые дни -
значительно больше.
Чуть позже полудня, когда Эдуардо сидел в кресле гостиной, пытаясь
прочесть Томаса Вулфа и потягивая третью банку пива, то вдруг понял,
яростно стараясь избавиться от этого ощущения, которое все равно
оставалось: переживание на кладбище было предупреждением. Предчувствием.
Но предчувствием чего?
Когда апрель миновал без повторения феномена в нижнем лесу, Эдуардо
сделался более - а не менее - напряженным. Каждое из предыдущих событий
происходило, когда луна была в одной и той же фазе - в четверти.
Небесные условия начали ему казаться все более и более влиятельными,
когда апрельская луна прибыла и стала убывать без нарушений графика.
Лунный цикл не должен был иметь ни малейшего отношения к таинственным
событиям - но, тем не менее, по обычному календарю их можно было
вычислить без труда.
В ночь на первое мая, которая могла похвалиться тоненькой загогулиной
новой луны, он заснул полностью одетым. Пистолет в кобуре из мягкой кожи
лежал на ночном столике. Рядом был дискмен с наушниками и уже
вставленным альбомом "Вормхарта". Двенадцатизарядный ремингтоновский
дробовик лежал под кроватью, готовый к бою. Оставалось только протянуть
к нему руку. Видеокамера была снабжена новыми батареями и чистой
кассетой: Эдуардо приготовился действовать быстро.
Проспал судорожно, но ночь прошла без инцидентов. По правде говоря,
он не слишком ожидал неприятностей до раннего утра четвертого мая.
Конечно, странный спектакль мог вообще больше не повториться. Он
очень надеялся, что не станет его зрителем снова. Но, однако, сердце
чувствовало то, чего не мог принять целиком его мозг: значительные
события уже начались, они только набирают силу, и больше он не может
позволить себе играть в них роль лишь осужденного в кандалах, не может
оставить себе лишь один выбор - между виселицей и гильотиной.
