Янтарное сияние исходило от той же самой группы тесно сбившихся деревьев
и от земли под ними, как будто иглы и шишки, кора и грязь, камни и снег
стали горящими частичками в колбе лампы, сияя ясно и ровно. На этот раз
свет был более ослепительным, чем тогда, точно так же и биение было
громче, а волны давления - мощнее.
Эдуардо обнаружил, что вышел к ступенькам, но не смог вспомнить, как
покинул дом или пересек крыльцо. Оглянулся и увидел, что даже закрыл за
собой переднюю дверь.
Мучительные волны басового звука пробивались сквозь ночь в ритме,
быть может, тридцать раз в минуту, но его сердце билось в шесть раз
чаще. Ему захотелось развернуться и убежать обратно в дом.
Он поглядел вниз на пистолет в своей руке. И пожалел, что рядом с
кроватью не было заряженного дробовика.
Когда он поднял голову и отвернул взгляд от оружия, то вздрогнул,
увидев, что лес ближе придвинулся к нему. Светящиеся деревья угрожающе
выросли.
Затем осознал, что он сам, а не лес, передвинулся. Снова бросил
взгляд назад и увидел дом в тридцати-сорока футах сзади. Он спустился по
ступенькам, даже не почувствовав этого. Его следы отчетливо виднелись на
снегу.
- Нет, - сказал Эдуардо дрожащим голосом.
Нарастающий звук был похож на прибой с отливом, который неумолимо
утягивал его с безопасного берега. Электрическое завывание песней сирены
проникало в него, говорило с ним на уровне столь глубоком, что он,
казалось, воспринимал сообщение, не слыша слова, - музыка в крови,
влекущая его к холодному огню в лесу.
Мысли становились все туманней.
Он поглядел вверх на усеянное звездами небо, пытаясь прояснить свой
рассудок. Изящная филигрань облаков посреди черного свода блестела под
серебристым сиянием четвертой доли луны.
Старик закрыл глаза. Нашел в себе силы сопротивляться тянущей силе
звука отлива.
Но когда открыл их, то обнаружил, что его сопротивление было
воображаемым. Он был еще ближе к деревьям, чем раньше, всего в тридцати
футах от начала леса. Так близко, что приходилось щуриться от слепящей
яркости веток, стволов и земли под соснами.
Угрюмый янтарный свет теперь был пронизан красным - как будто ниточки
крови в желтке яйца.
Эдуардо был напуган: страх, давно перешедший в полнейший ужас. Он
боролся со слабостью во внутренностях и мочевом пузыре, трясясь так
яростно, что не удивился бы, услышав, как его кости щелкают друг о
дружку, - но его сердце больше не убыстряло своего биения. Оно резко
замедлилось и теперь соответствовало постоянному биению в тридцать раз
за минуту, ритму того звука, который, казалось, шел от сияющей области.
Но ведь он не смог бы стоять на ногах, будь его пульс таким редким,
если бы кровь подавалась в мозг столь медленно и помалу. Он давно бы
потерял сознание. Значит, и его собственному восприятию нельзя доверять.
Может быть, наоборот, биение звука участилось в соответствии с ритмом
его сердца.
Занятно, но он больше не чувствовал морозного воздуха. Хотя
загадочное излучение не сопровождалось теплом, оно не было ни горячим,
ни холодным.
Он не ощущал земли под ногами. Не испытывал силы гравитации,
собственного веса или усталости мышц. Энергия извне затопляла его.
Зимние запахи больше не воспринимались. Пропал слабый, бодрящий,
похожий на озоновый аромат снега. Исчезло легкое благоухание соснового
леса, который поднимался прямо перед ним. Куда-то делась кислая вонь его
собственного заледеневшего пота.
Никакого вкуса на языке. Это было самым странным. Он никогда раньше
не осознавал, что всегда ощущал бесконечные и понемногу меняющиеся серии
различных привкусов во рту, даже когда ничего не ел. Теперь же -
пустота. Ни сладко, ни кисло. Ни солено, ни горько. Даже не безвкусие.
Нечто за безвкусием. Ничто. Кайа. Он подвигал языком во рту, ощутил, как
его заполнила слюна, но все еще не вкус.
Вся его сила чувственного восприятия, казалось, сфокусировалась
единственно на призрачном свете, шедшем от чего-то в деревьях, и на
мучающем, настойчивом звуке. Он больше не чувствовал басовитого биения,
промывающего холодными волнами его тело; похоже, что звук исходил теперь
из него самого, точно так же, как и от деревьев. Внезапно Эдуардо
остановился у края леса, на участке земли, лучистой, как расплавленная
лава. Внутри феномена. Поглядев вниз, он увидел, что его ноги как будто
стоят на листе стекла, под которым пенится океан огня. Океан, чья
глубина сравнима с расстоянием до звезд. Мысль о размерах этой бездны
вызвала у него панический вопль, хотя никакого, даже самого тихого
шепота не вырвалось изо рта.
Со страхом и неохотой, но все еще с долей любопытства, Эдуардо
оглядел свои ноги и тело, и увидел, что янтарный свет исходит и от него,
а на туловище постоянно взрываются маленькие красные вспышки. Он казался
человеком из другого мира, полным чужой энергией или святым духом
индейцев, который явился с высоких гор на поиски древнего народа,
когда-то царившего над обширной монтанской пустыней, но давно уже
исчезнувшего: черноногих, кроу, сиу, ассинибойнов, чейеннов. Он поднял
левую руку, чтобы осмотреть ее более внимательно. Кожа стала прозрачной,
плоть лучистой. Сначала он мог видеть кости руки и кисти, четкие
серо-красные формы внутри расплавленной янтарной ткани, из которой
теперь состояло его тело. Но пока смотрел, и кости сделались такими же
прозрачными, и он целиком стал человеком из стекла, больше никакой
материи в нем не было вовсе; он превратился в окно, через которое можно
было видеть неземной огонь, и земля под ним была окном, и камни, и
деревья.
Трещащие волны звука и электрический визг рвались из потоков огня,
теперь еще более настойчиво. Как в мартовскую ночь, у него было
сверхъестественное ощущение: будто что-то бьется в неких границах,
пытается пройти сквозь барьер, вырваться из чего-то наружу.
Нечто пыталось открыть дверь.
Он стоял у этой самой двери.
На пороге.
Его охватила странная убежденность, что если дверь откроется, пока он
стоит рядом, то немедленно распадется на разобщенные атомы, как будто
его никогда и не существовало. Сам станет дверью. Неизвестный гость
пройдет через него, из огня и через него.
Боже, помоги мне, взмолился он, хотя никогда не искал в религии
никакой опоры.
Он попытался шелохнуться.
Парализован.
Внутри его поднятой руки, внутри всего его тела, внутри деревьев и
камней и земли, огонь становился все менее янтарным, но все более
красным, горячим, целиком красным, алым, кипящим. Потом резко сделался
мраморным с бело-синими прожилками вен, словно соперничая с блеском в
самом сердце какой-нибудь гаснущей звезды. Зловещая пульсация росла,
разрывалась, росла и разрывалась, как от толчков колоссальных поршней,
звеня и громыхая. Это ход поршней вечных двигателей, которые вертели
саму вселенную, - все сильнее и сильнее. Давление возрастало, его
стеклянное тело дрожало, хрупкое, как хрусталь. Давило со всех сторон,
требуя, стуча молотом; огонь и гром, огонь и гром, огонь и гром...
Чернота.
Тишина.
Холод.
Придя в сознание, Эдуардо увидел, что лежит у границы леса, под
сияньем четверти луны. Над ним стояли на страже деревья, темные и
спокойные.
Он снова владел всеми своими чувствами. Ощутил запах озоновой
бодрости снега, густой аромат сосновой хвои, своего собственного пота -
и мочи. Вкус во рту был неприятный, но знакомый: кровь. От ужаса или в
падении он, должно быть, прокусил язык.
Очевидно, дверь в ночь не открылась.
Глава 8
Той же ночью Эдуардо вынул оружие из стенного шкафа кабинета и снова
зарядил. Разложил его по всему дому так, что одно или другое всегда
оказывалось в досягаемости.
На следующее утро, четвертого апреля, он поехал в Иглз Руст, но не
зашел в подотделение шерифа. У него все еще не было доказательств своей
истории.
Вместо этого он заехал в "Электроприборы Кастера". Магазин размещался
в здании из желтого кирпича, выстроенном когда-то в двадцатые годы, и
блестящие образцы супертехники в его витринах казались таким же
анахронизмом, как теннисные туфли в Неандертале. Эдуардо купил
видеоплейер, видеокамеру и полдюжины чистых кассет.
Продавец был длинноволосый юнец, любитель Моцарта, в ботинках,
джинсах, ковбойской рубахе с декоративной строчкой и с узким веревочным
галстуком на бирюзовой булавке. Он долго разглагольствовал о множестве
достоинств предлагаемого снаряжения, так часто пользуясь особым
жаргоном, что, казалось, говорил на иностранном языке.
Эдуардо был просто нужен аппарат, с помощью которого можно снимать и
просматривать запись. Ничего больше. Его не волновало, что он сможет
видеть одну пленку, пока прокручивается другая, или что все прочие
дьявольские приспособления способны сготовить ему обед, застелить
постель и даже сделать педикюр.
На ранчо уже давно можно было принимать множество кабельных каналов,
потому что незадолго до своей смерти мистер Квотермесс установил
спутниковую антенну-блюдце за конюшней. Эдуардо редко смотрел программы,
может быть, три или четыре раза в год, но знал, что телевизор работает.
Из магазина электроприборов он отправился в библиотеку. Выписал целую
стопку романов Роберта Хайнлайна и Артура Кларка, плюс коллекцию новелл
Г.П.Лавкрафта, Элджернона Блэквуда и М.Р.Джеймса.
Он больше не чувствовал себя дураком, когда выбирал мрачные томики
чепухи, содержащие в себе непридуманные рассказы об отвратительном
Снежном Человеке, Лохнесском чудовище, пропавшей Атлантиде, Бермудском
треугольнике или правдивые истории о фальшивой смерти Элвиса Пресли и
его операции по смене пола. Был в полной уверенности, что библиотекарша
хихикает над ним или, по крайней мере, одарит его какой-нибудь
жалостливой и покровительственной улыбкой, но она не позволила себе
никаких фривольностей: ничего, что можно было понять как оценку его
литературного вкуса.
Отоварившись хорошенько в супермаркете, Эдуардо вернулся на ранчо и
распаковал приобретения.
Ему потребовалось целых два дня и большее количество пива, чем он
обычно себе позволял, на то, чтобы постичь, как работает вся
видеоаппаратура. Проклятое оборудование имело больше кнопок,
переключателей и датчиков, чем панель управления авиалайнера, и иногда
ему казалось, что производители выпускали все эти устройства не ради
какого-то применения, а из одной любви к сложностям и загадкам.
Инструкции были как будто написаны людьми, для которых английский -
второй язык, что вполне могло оказаться правдой, так как и видеоплейер,
и камера были сработаны японцами.
- Или я становлюсь маразматиком, - ворчал он во время очередного
приступа отчаяния, - или мир уже летит в тартарары, как в баскетбольную
корзину.
Может быть, и то, и другое.
Теплая погода наступила несколько раньше, чем обычно. Апрель на этой
широте и долготе часто был вполне зимним месяцем, но в этот год дневная
температура уже пару раз поднялась и до сорока по Фаренгейту.
Скопившийся за сезон снег таял, а журчащие ручьи наполняли каждую лощину
и разбежались по всем склонам.
Ночами все оставалось спокойно.
Эдуардо прочел большую часть книжек, которые взял в библиотеке.
Блэквуд и, особенно, Джеймс писали в том стиле, который был слишком
далек от любимого им: тяжелый в воздухе и легкий на земле. Они
поставляли читателям истории о привидениях, и Эдуардо долго испытывал
сложности, связанные с необходимостью убрать куда-то свое неверие и
включиться в их сказки.
