- Э! Да это же деньги! - выкрикнул переписчик. - Что же это вы себе
позволяете? Наши родные деньги в огонь?
- Сразу видать, что оттуда прибыл! - хмыкнул дворник. - Такой бы мою
работу враз запорол! О как над деньгой порченой дрожит!
- А, порченая... - переписчик закивал, с нескрываемой жадностью глядя
на костер.
- Ну, все, отогрелся и в путь, - грустно протараторил почтальон себе
под нос.
- Остались бы на пару деньков! - дружелюбно предложил дворник. - Тут
вот и постояльцы новые неплохие... Подумали бы о чем...
- Нет, нельзя. Вот письмо это возверну, отыщу того, кто писал, тогда
и отдохну. Надо ж сперва долг исполнить.
- Да. Долг надо, - согласился дворник. - Но уж коли вернете, то ждем
вас тут.
Переписчик засуетился, опять стал заикаться.
- А я... а мне куда лучше?.. Я с вами? - он заискивающе заглядывал в
глаза почтальону. - Может, останемся, отдохнем...
- Вы, если хотите, отдыхайте. Вы человек государственный, а мне надо
письмо вернуть...
- Так я же без вас никуда не выйду!
- Вам решать. Я на другой "Факел" сейчас, а то вдруг опоздаю. -
Рыжебородый почтальон запихнул письмо за пазуху и кивнул постояльцам на
прощание.
Потом решительно зашагал прочь, в темноту.
Переписчик съежился, стал еще меньше, забегал глазками по сторонам,
вопросительно-умоляюще впился взглядом в глаза дворника, но не получив в
ответ ничего, молча побежал догонять почтальона.
- Экая рыба! - задумчиво произнес дворник вслед хрупкому. - Пескарь,
а сам сомов пересчитывает. Как пастух свое стадо!
Они молча постояли еще несколько минут. Порченные деньги уже тлели.
Умирающая искорка боязливо суетилась на уже сгоревшей бумаге.
Клавдия Николаевна с жалостью глядела на истлевшие деньги.
Дворник все еще думал о переписчике, а Радецкий с Турусовым
обменялись ничего не значащими взглядами и задумались каждый о своем.
- Прилягу, пожалуй, - нарушил тишину дворник. - Все-таки, там ночь.
Он подошел к своей лежанке, закинул под нее метлу и накрылся чем-то
похожим на чехол для автомобиля.
Радецкий зевнул и тоже прилег на лежанку.
- И ты, сынок, отдохни! - обернулась к Турусову Клавдия Николаевна. -
Все одно Пашка поздно вернется.
Турусова тепло разморило быстро, даже деревянная лежанка показалась
мягкой и удобной.
Вскочили от бабушкиного крика:
- Родной ты мой, сыночек! - причитала она срывающимся голосом,
протягивая руки навстречу приближавшемуся мужчине лет сорока.
- Здравствуй, мама! - хрипловато, но нежно сказал он, подошел к ней и
трижды поцеловал в щеки.
- Много ли добыл? - спокойно спросила Клавдия Николаевна, строго
глядя в глаза сыну.
- Хватит. Хватит и тебе, мамочка, и остальным нашим. Всех накормим.
- Вот и хорошо, сынок. А то ведь ясное дело: с голоду-то рад не
будешь, а нам с тобой не десять и не сто человек прокормить надобно. Без
тебя бы им и не жить.
Мужик радостно улыбнулся. Гордость появилась в его остроносом лице и
во взгляде чистых голубых глаз. Борода-щетинка делала его похожим на
молодого Сталина, но верхняя часть лица и особенно глаза выдавали
глубинное славянское происхождение, может быть, даже не замешанное на
татаро-монгольской крови.
Радецкий подошел, протянул руку Пашке.
- Радецкий, - представился он.
- Павел, - пожал руку сын Клавдии Николаевны. - А как вас по имени?
Радецкий запнулся.
- Нет у меня имени. Нельзя нам... - он покосился в сторону Турусова,
словно ждал его помощи. - Мы - сопровождающие... нам и фамилии наши
оставлять не хотели. Собирались чужие всучить, чтоб и в документах чужие
значились. Еле-еле уговорили.
- Как это? - спокойно спросил Павел.
- Да вот, не хотят, чтобы мы сами собой в историю попали. Говорят,
что истории случайные люди не нужны, а мы, мол, случайно были выбраны. Так
и все равно, когда одна фамилия в истории, а ни имени, ни отчества нет -
сразу видно: случайный человек. Кто угодно мог вместо него быть...
Первый раз за поездку Турусов услышал в голосе Радецкого столько
обиды и досады. Даже не верилось, что этот великан, у которого "кровь из
пальца струей бьет", вдруг заговорит на таких жалобных нотах.
Павел кивнул, будто уже не раз слыхал про такие вещи.
- Да, Паша, а это Турусов, самый образованный и многосторонне
недоразвитый человек в нашем вагоне. - Радецкий взял себя в руки и начал
шутить, что было для него делом обычным и естественным.
Паша набрал в кастрюлю снега и за несколько секунд успел добежать до
трубы, прислонить к ней кастрюлю и вернуться.
Таким же образом он принес вскипевший снег, высыпал туда маленькую
пачку чая и немного сахара. Вытащил из-под лежанки ящик и поставил его на
ребро вместо столика. Сверху кастрюлю.
- Сейчас почаюем, - улыбнулся гостям.
Турусов побледнел и опустился на корточки.
- А я говорил, что он сразу свалится! - усмехнулся Радецкий,
обернувшись к Клавдии Николаевне.
- Откуда он здесь? - Турусов уставился в голубые глаза Паши.
- Нашел как-то недалеко от того места, где деньгу добывал. Роюсь себе
в снегу, смотрю - ящик с какими-то цифрами на боку. Ну, думал, клад в нем,
что-нибудь из ценного. Намучился, пока дотащил. Стали его открывать, а он
не открывается. Со злости чуть не сжег его. Оказывается, это над нами
пошутил кто-то, ящик цельным был: он весь ящик, и снутри, и снаружи. Блеф!
Вот я и решил его вместо столика иметь...
- "ТПСБ-1784", - вслух прочитал Турусов. - Это наш...
- Как, ваш? - удивился Паша.
- Да это он их по номерам собирает. 1785 у него уже есть, а этого
номера как раз не хватает! - засмеялся Радецкий. - Расскажи лучше, как
деньгу добываешь!
- А что ее добывать? Главное, на место выйти, а там уже и трудностей
почти нет. В снегу она лежит. Только плохо, когда она смерзшаяся: сколько
я уже сотенных попортил! Даже подумать страшно. Передержишь их у трубы -
они крошатся. Бумага, видно, старая. А недодержишь - расползаются.
- О! А у тебя хрустящей нет? Мне фотку завернуть надо.
- Вот, выбирай.
Радецкий взял у Паши пачку сторублевок, выбрал одну, остальные
вернул. Перезавернул фотографию любимой в новую, а старую сотенную под
ноги бросил.
- Так не хорошо! - мягко сказал Паша, поднял ее и вместе с остальными
протянул маме.
Клавдия Николаевна аккуратно завернула всю пачку в платок.
- Теперь все сытенькими будут. Тебе спасибо. Оно известно, добро
добром возвращается, а зло злом.
- Лишь бы только деньги деньгами не возвращались! - Паша провел
ладонью по своей бороде-щетке.
- Павел, ты можешь мне этот ящик дать? - голос Турусова задрожал.
- Да ради бога. Я и без стола привык, а от него другой пользы нет и
не было.
- Только сам его потащишь! - добавил Радецкий.
- И потащу! - упрямо буркнул Турусов.
- Тогда у меня к вам просьба тоже будет, - немного замешкавшись,
сказал Павел. - Тут надо вещи одни забрать...
- Какие вещи? - спросил Турусов, не отрывая взгляда от ящика.
- Там вещмешок с чем-то и, как раз в пользу вам будут, лыжи. На них
можно и ящик оттащить.
- А кому эти вещи отдать?
- Никому. Просто увезти отсюда, а там что хотите с ними делайте. В
них наверняка может быть что-нибудь интересное, может деньги...
Турусов с недоверием покосился на Павла.
- Да не бойтесь. Это вещи одного из наших. Он просто не вернулся
оттуда, где мы работаем. Уже месяц прошел. Обычай такой - если кто-то не
возвращается больше месяца - мы его вещи отдаем кому-нибудь, кто здесь
случайно. Ведь если такие вещи оставлять тут, их в конце концов
распотрошат и с этого может начаться воровство. Тут пока все по-честному,
понимаете?
Радецкий кивнул. Турусов, оцепенев, слушал.
- А что, часто не возвращаются? - спросил Радецкий.
- Бывает.
- Сынок, чего там раздумывать, давай я заберу этот вещмешок! Может,
там что пригодится потом? - заговорила молчавшая до этого момента Клавдия
Николаевна.
- Нет, мама. Ты не случайный человек. Ты сюда ехала, а они...
- Мы возьмем! - твердо произнес Турусов.
Радецкий удивленно оглянулся на напарника.
Назад шли раза в три дольше. Турусов тянул ящик, укрепленный на двух,
сбитых поперечными планками, лыжах, а Радецкий налегке, с одним вещмешком
шагал позади. Клавдия Николаевна в последний момент решила еще на денек
остаться, объяснила пальцами на снегу как им выйти к поезду и пожелала
удачного пути.
К рельсам выбрались без затруднений, но поезда не было. Приударил
мороз, время от времени с кедров, потревоженный ветром, слетал снег.
- Мы так тоже можем не вернуться, - припрыгивая, сказал Радецкий.
Турусов уселся на ящик и отвлеченно рассматривал рельсы, двумя
параллельными линиями выступавшие из снега.
- Дождемся, наверно, - медленно произнес он.
- Чего-нибудь да дождемся, но жрать тоже надо. Ты, профессор, даешь
прикурить! Когда все просто - у тебя сложности возникают, а когда за шкуру
думать время приходит - ты как вырванный зуб мудрости, на все тебе
наплевать!
- Почему наплевать? Мне не на-пле-вать! Просто ящик тяжелый, и устал
я.
- Ящик... - задумчиво выдохнул Радецкий. - Надо проверить вещмешок,
может, что из жратвы имеется.
Радецкий сунул туда руку. Что-то зашелестело, зашуршало. Он вытащил
наружу пригоршню кедровых орехов и поломанную шоколадку.
- Маловато... и консервов нет, - он с грустью развел руками.
- Не умрем. - Турусов огляделся, остановив взгляд на вещмешке. - А
вот в историю, должно быть, не попадем... как ни крути...
- Неправильное в тебе честолюбие. Не проболтался б я - так бы и ехал
ради одной дороги. Тебе что, ты уже в том, что имел, разуверился, теперь
ищешь то, в чем разуверишься позже! А у меня этих проблем нет. Я очки не
ношу и поэтому все в нормальном цвете вижу. Я и в историю хочу попасть
только потому, что люблю ее.
- Нет истории, - упрямо и тихо проговорил Турусов.
- Для тебя нет, да и тебя для нее нет тоже. А Герострат был? Думаешь,
он не любил историю? Еще как любил, если смог для нее пожертвовать всем...
Погоди, ты еще сам Геростратом станешь, и не заметишь, как это произойдет!
Как мой предок говорил: "Самое неожиданное для свидетеля - это когда за
три минуты он превращается в обвиняемого"! Я прекрасно знаю, что тебе все
это небезразлично. Ты просто позер, но, наверное, не понимаешь этого.
Неужели ты хочешь стать Ивановым, чтобы потом где-то прогремело: "Один из
Ивановых открыл потрясающую тайну!" А? Что, мало Ивановых прославилось? А
хоть один Турусов вошел в историю? Вошел? А ведь есть в ней место для
тебя! Понимаешь, что есть?
- Я не все понимаю из того, что ты говоришь, - спокойно и четко
сказал Турусов.
- А-а, да, конечно. Профессор неосведомлен. Он случайно купился на
тыщерублевую зарплату, а к ящикам у него просто половое влечение, новая
форма патологии, и к цифрам четырехзначным... Не придуривайся, Турусов!
- О чем ты? - Турусов приподнялся.
- Я о том, что мы никогда не вернемся назад, и все лишь ради того,
чтобы увезти подальше эти ящики, которые через много лет прославят нас. Я
так и не знаю до сих пор: ты придуриваешься, будто тебе ничего не
известно, или это действительно так...
- Я ничего не понимаю, не знаю...
- Спроси у вора: вор ли он... Ладно, у нас еще масса времени на
разговоры, до самого замерзания.
Откуда-то издалека раздался паровозный гудок и сразу стало теплее.
Радецкий радостно задергал руками, стянул с головы ушанку, помял ее и
снова нахлобучил.
