голосом сынок начальника большой станции. - Мы можем вам все эти ящики
отдать, нам они не нужны.
- Эй, товарищи! - крикнул в темноту Турусов. - Порядок!
Четыре старичка подошли.
- Ты не зря споткнулся на правую! - товарищ Борис улыбнулся Турусову.
- Действительно, удача!
- Давайте мы вам поможем отнести ящик куда надо! - предложил сын
начальника станции.
- А это еще кто? - удивился товарищ Алексей.
- Временщики-сопровождающие, - ехидно произнес Турусов. - Студенты
подрабатывают. Можем купить у них все ящики!
Турусов шутил, но товарищ Федор взволнованно заходил взад-вперед по
узенькой площадке между вагонами, потом спросил:
- А сколько у них ящиков?
- По накладной всего-то три штуки, - ответил Турусов.
- Трех тысяч хватит? - товарищ Федор остановился.
- Конечно, хватит! - донесся голос сына начальника станции. - А мы
вам их с доставкой на место.
Оставив свой вагон пустым на сортировочной горке, студенты пыхтя
тащили по ящику, тяжело ступая вслед за четверкой пенсионеров и Турусовым,
в руках у которого тоже был ящичек, размером с обычную посылку, и только
черные трафареты придавали ему значительность и право называться громко и
величественно: ГРУЗ. Это и был тот самый дополнительный "ТПСБ-46ХХ".
Шли в сторону хиленького прожектора, потом свернули. Через четверть
часа подошли к клубу собаководства. Вперед вышел товарищ Федор и отпер
двери.
Ящики пока поставили в углу.
Студенты стояли у двери и нетерпеливо ждали обещанной оплаты. Друг с
другом они больше не разговаривали.
Товарищ Борис сунул "деловому" пачку облигаций и выпроводил их на
улицу.
Старики чинно расселись за столом. В их позах чувствовалось ожидание.
Так ждут официанта в ресторане: чуть высокомерно и нетерпеливо.
- Молодой гражданин! - повернулся к стоящему рядом Турусову товарищ
Борис. - Что же это вы бездельничаете?! Доставайте дополнительный,
вскрывайте. Пора работать.
Турусов поднял лежащий на полу топор и отодрал с ящика крышку.
Старички привстали и с любопытством заглянули внутрь.
- Опять фактический! - сосредоточенно произнес товарищ Алексей.
- Разбирать будем попапочно или подокументально? - спросил всех
товарищ Федор.
- Попапочно! - поспешил заявить товарищ Михаил. - Подокументально нам
и месяца не хватит!
- Хорошо, - согласился товарищ Федор. - Итак заседание коллегии по
редактуре реальной истории объявляю открытым. Что там первое?
Товарищ Михаил вытащил из ящика верхнюю папку и прочитал ее название:
- "Дела товарищества иностранных рабочих в СССР. 1924-1938."
Товарищ Алексей скривился и чихнул. Даже глаза у него заслезились.
- Не надо нам это! - скоропалительно промолвил товарищ Борис.
- Все так считают? - товарищ Федор обвел присутствующих пытливым
взглядом. - Что ж. У нас демократия большинства. Откладывай, товарищ
Михаил, и доставай следующую.
- "Дипломатическая война Чили-СССР. Причины и последствия. Взаимное
удержание заложников" - прочитал товарищ Михаил и рука его поползла к
значку "Ворошиловский стрелок", словно хотела убедиться в том, что он не
оторвался.
- О! - улыбнулся товарищ Борис, поправляя хнистые седые волосы,
спадавшие на лоб. - Сорок восьмой! Забавная история.
Товарищ Алексей равнодушно пожал плечами.
- Нас она не касается, - сказал он.
- Пускай остается, - резюмировал товарищ Федор. - Мы ее молодому
гражданину подарим. Подзаработает. Берите и пользуйтесь! Что дальше?
На следующей папке надпись была замазана тушью.
Товарищ Михаил развязал узелок, выровнял папочные загибы и бросил
взгляд на содержимое. Вдруг на его лице появилась светлая добрая улыбка и
он мечтательно прищурился.
- Что там такое?! - заерзал на стуле товарищ Алексей.
- Я его избирал в Горьком. Это речь моего депутата, - товарищ Михаил
поднес один листок к глазам. - "Когда умер Владимир Ильич Ленин, один из
поэтов писал следующее:
Портретов Ленина не видно:
похожих не было и нет,
века уж дорисуют, видно,
недорисованный портрет.
Вы, конечно, понимаете, - продолжал возбужденно читать товарищ
Михаил, - что поэт имел в виду не фотографические портреты Владимира
Ильича, а весь его облик, все его дела, и считал, что только века смогут
дорисовать портрет этого величайшего человека эпохи. Поэт ошибся и
просчитался здорово. Видимо он недостаточно хорошо знал нашу партию.
Нашелся такой художник революции, зодчий нашей социалистической стройки,
который не в века, не в сотни лет и даже не в десятки сумел поднять на
невиданную высоту нашу советскую страну и тем самым нарисовать портрет
Владимира Ильича, о котором писал в своем стихотворении поэт. Этим
величайшим, гениальным художником ленинской эпохи, этим зодчим
социалистической стройки, который нарисовал на деле портрет Ленина, каким
он должен быть, является наш вождь и учитель товарищ Сталин..."
- Ну хватит. Хватит! - замахал старческой ладошкой товарищ Алексей. -
Хватит тронных речей!
- А кто это выступал? - негромко спросил Турусов.
- Николай Иванович Ежов, - уважительно произнес товарищ Михаил. -
Огромного значения был человечище. Как хорошо помнится: 9 декабря тридцать
седьмого, Горький...
- Нам этого не надо, - процедил сквозь зубы товарищ Борис. -
Отложить!
- Как это не надо! - возмутился товарищ Михаил и руки его затряслись.
Он привстал, опустил дрожащие руки на папку, придавив ее как живую к
поверхности стола. - Это надо! К этому еще придут!
- Я тоже за то, чтобы оставить, - кивнул товарищ Федор. - Отдадим
молодому гражданину.
Теперь на столе перед Турусовым лежали уже две папки, по праву
принадлежавшие ему. Он ласково посматривал на них, то и дело подравнивая
по краю стола.
- Поехали дальше! - товарищ Федор зевнул и сонным взглядом уставился
на открытый ящик.
Названия оставшихся двух папок очень не понравились пенсионерам и они
единодушно решили избавиться от них.
Товарищ Федор встал из-за стола и торжественно произнес:
- Пришло время согреться!
Старички поднялись. Товарищ Федор взял отложенные за ненадобностью
три папки и вышел на улицу. Остальные последовали за ним.
Они стали в кружок, в середине которого товарищ Федор поставил папки
домиком, засунул под низ несколько скомканных листов бумаги и чиркнул
спичкой. Бумажный домик воспламенился. Старички неподвижно стояли,
торжественно глядя на костер, отражавшийся в их напряженных глазах.
Турусов вышел из круга и, прижимая к груди свои две папки, широко
открытыми глазами наблюдал как огонь облизывал до черноты бумагу и картон.
- Отречемся от старого мира, - запел дребезжащим голосом товарищ
Федор.
- Отряхнем его прах с наших ног, - подхватили песню еще два голоса.
Молчали только Турусов и товарищ Алексей, тоже вышедший из круга, оба
завороженно наблюдавшие костер из истории.
- Нет, не отрекусь, - думал Турусов. - Это все равно, что отречься от
отца и деда. Сказать, что не было их у тебя, что сам вырос, как трава, а
значит и после тебя никого не будет.
Трое стариков допели гимн и торопливо направились в домик. Турусов и
товарищ Алексей зашли последними.
"Искать, чтобы сжечь? - лихорадочно думал Турусов. - Зачем?! Значит,
все-таки есть история, раз боятся ее. Значит есть она, и только что часть
ее превратилась в пепел по воле этих сумасбродных пенсионеров! И ради
того, чтобы избавиться от нее они готовы на все! Ради этого один из них
бросался на Радецкого с ножом!"
Все расселись вокруг стола. Товарищ Федор вытащил откуда-то гроссбух,
раскрыл и, одев очки в железной оправе, стал водить пальцем по написанным
от руки строчкам.
"А-а, вот оно, - сам себе довольно сказал товарищ Федор. - Дело о
товариществе иностранных рабочих в СССР объявляю закрытым. Остались
разрозненные документы и воспоминания, по которым события все равно не
воссоздать."
Он достал черный фломастер и жирной линией вычеркнул из гроссбуха
несколько строчек, следовавшие за номером 961.
- У нас еще масса работы, - вздохнул товарищ Борис, поглядывая
утомленно на товарища Федора. - Но я думаю, что на сегодня хватит.
- Да, не в нашем возрасте работать сутками, как это бывало в
тридцатых, - поддакнул товарищ Михаил. - Эти два ящика разберем потом.
- Хорошо, - согласился товарищ Федор. - Расходимся. Завтра ночью у
нас еще одно важное изъятие, потом две недели отдыха.
Турусов взял вещмешок и вышел. Идти было некуда, но об этом он не
думал.
Возле домика еще пахло сожженной бумагой. Турусов поднял с земли
пригоршню пепла, поднес ко рту и что было силы дунул. Пепел, рассыпаясь на
микроскопические частицы, поплыл в густом от сырости ночном воздухе
Выборга.
- Историю по ветру! - зло хмыкнул себе под нос Турусов.
- Вам есть где остановиться? - сзади подошел товарищ Алексей.
- Нет. Негде.
- Пойдемте со мной, молодой человек, - голос товарища Алексея был
мягок и доброжелателен.
Не попрощавшись с остальными, Турусов и персональный пенсионер, не
поддержавший старую песню у костра, отправились в сторону центра.
- Извините, у меня дома слишком роскошные условия, - сбивчиво
зaговорил товарищ Алексей. - Четыре комнаты на одного... Вы не думайте,
что я сам себе это устроил... Я вижу, что вы, молодой человек, весьма
серьезны...
- Вам, наверно, положено, - пожал плечами Турусов. - Да и за что
извиняться?! За то, что у вас все в порядке?
- Стыдно... - признался товарищ Алексей. - Соседских взглядов
избегаю. На моей площадке семья - шесть человек - в одной комнате живет.
Хотел отдать им две комнаты, так горисполком запретил. Назвали это
квартирными махинациями... поэтому и извиняюсь. Да и то только перед вами.
У вас какой-то строгий взгляд, словно вы не из нынешнего, а из нашего
поколения. Я бы даже сказал - справедливый взгляд... Сколько вам лет?
- Двадцать шесть.
- Двадцать шесть... - задумчиво повторил персональный пенсионер.
- А почему вы с ними, товарищ Алексей? - Турусов заглянул в глаза
старика.
- Хватит товарищей, не называйте меня так. Почему с ними? Мне больше
не с кем. Я уже уходил от них несколько раз... Они у меня дома хранили все
эти папки, бумаги, отрывки истории... А мне страшно делалось оттого, что
лежат мертвым грузом удивительные события, яркие и зловещие биографии, все
темное и все светлое вперемешку. Сам думаю: как же так, почему люди своей
истории не знают? Почему не ищут свои корни? Почему до этих папок никому
дела нет? Написал я тогда воспоминания, в основном о том, чему сам
свидетелем был. Принес в издательство, думал обрадуются, удивляться
начнут. Ничуть! Сидит чиновник сорок восьмого года рождения и в лицо мне
говорит, что не было и быть не могло того, о чем писал я.
- Когда это было? - спросил Турусов.
- В семьдесят девятом, весной, - вздохнул пенсионер. - Потом мне
пригрозили, что если буду этим заниматься, то стану обычным пенсионером, с
обычной пенсией и комнаткой в полуподвальном помещении. После этой истории
забрали товарищи все бумаги из моего дома, и с тех пор все "ненужное"
сжигают сразу же после заседания редколлегии. А потом отрекаются...
- А больше не пробовали? Может теперь опубликуют? - с надеждой
произнес Турусов.
- Рукопись в издательстве в тот же день утеряли. А силы и веры уже
нет, устал я. Помнить - еще многое помню, а снова записывать все, как
