терпеливо ждал тепла, которое свяжет мое тело и мое сознание в один узел.
Но тепло не приходило. Длилось состояние ожидания тепла. Было оно
несомненно приятней предыдущего состояния.
Но он все еще писал и стопка бумаги слева от него росла, в то время,
как вторая стопка, та, что была справа, уменьшалась.
Первый раз в своей жизни я чувствовал приближение умопомешательства.
Первый раз я не мог ничего себе приказать, и, естественно, ничего не мог
делать. Я только лежал и ждал. И то, чего я дождался, меня еще больше
удручило.
Я не ориентировался во времени и заметил только, что у мужчины,
сидевшего ко мне спиной в этот момент закончились в ручке чернила и он,
встав из-за красного стола, ушел с террасы.
Он ушел, а я услышал вдруг снизу, с улицы этого города, какой-то до
боли знакомый звук. Даже не один звук, а целое собрание звуков, которое
создает как бы атмосферу места. Основным звуком в этом собрании было
марширование нескольких десятков пар походных ботинок. Но остальные
составные повергли меня сначала в панику, а потом просто в ужас.
Это была песня. Если быть точнее - походный марш. Этой песне было уже
много лет, родилась она в 1967 году, и с тех пор я ее ненавидел, и когда я
думал о ней, то также ненавидел и себя. Потому, что это была моя первая и
единственная песня. Потому, что она так понравилась моим братьям по
оружию, что они пели ее всякий раз, когда находились в строю.
Я помнил очень хорошо свою неудачную попытку написать слова и музыку
гимна. Это была мука, и если бы не русская детская песенка, мне бы не
избежать позора. В отличие от гимна, ту песню я написал за полчаса, и мне
не пришлось думать над ней ни минуты больше. Слова сами просились на
бумагу, ритм был известен, мелодия сама родилась из интонаций, с которыми
я читал сам себе эту песню первый раз, сразу после ее написания.
И вот теперь, столько лет спустя, она звучала здесь, под окном моего
номера. Патрульная рота - теперь я уже знал, что это были американцы -
маршировала на ужин.
А песня звала в бой, срывала с плеча карабин, предупреждала о
низкорослых стрелках, прячущихся в рисовых чеках.
Холодный пот залил лоб и я вытер его о наволочку подушки.
А рота орала так громко, словно маршировала на месте.
И некоторые слова в песне уже звучали по-другому, видно были кем-то
изменены. Наверно, каждая рота поет эту песню по-своему.
Я молил бога, чтобы наступила тишина. И она наступила через несколько
минут, но в моих ушах эта песня звучала до утра. Я так и не заснул,
пребывая в каком-то полуобморочном состоянии. Иногда мне казалось, что
губы мои нашептывают слова из этой песни.
Утро я встретил с облегчением и головной болью. С трудом встал с
кровати.
Умываясь, посмотрел в зеркало и стало мне себя жалко. Таким я,
кажется, еще никогда не был.
Есть не хотелось. Ничего не хотелось, но надо было идти в гараж и
ехать куда-то за почтой.
Шатаясь, я вышел на улицу. Надеялся, что свежий утренний воздух
ободрит меня.
В гараже меня ждал Георгий.
Мы поздоровались.
- Вот тебе карта дороги. Приедешь сюда, в эту точку, там военный
городок. Скажешь им, что за почтой для Джалты. Это как пароль, а потом
привезешь почту сюда. Если будут посылки, то развезешь по адресам, а
письма отдашь мне. Вопросы есть?
- Никак нет... - устало проговорил я, взял из рук Георгия планшет с
картой и поплелся к джипу.
Дорога до военного городка оказалась слишком короткой. Практически
там, где кончался город, в двух милях от последнего фонарного столба на
набережной, начинался военный городок. Длинные одноэтажные бараки стояли
торцевыми стенами к морю, чуть глубже за ними находилось несколько сборных
складских зданий, и самую выгодную позицию с военной точки зрения занимал
небольшой домик штаба: задней стенкой он соединялся со склоном горы. Туда
я и подъехал.
За дверью меня встретил часовой.
- За почтой для Джалты, - объявил ему я, опережая возможные вопросы.
Часовой кивнул и показал мне ленивым жестом руки на вторую дверь
справа.
За нею, в довольно маленькой комнате, на полках, идущих в несколько
рядов по всем трем стенам, были разложены посылки, бандероли, запечатанные
сургучом ценные пакеты и обычные холщовые мешки.
За маленьким столиком сидел солдат - его точно специально подобрали
для этого помещения: он тоже был удивительно малого роста.
- Джалта?! - переспросил он меня, поднимаясь из-за столика.
Подставив стремянку к правой стенке, он забрался на лесенку, подозвал
меня и нагрузил на мои подставленные руки три посылки и запечатанный мешок
с письмами.
Посылки я бросил на заднее сиденье и тут же посмотрел, кому они
предназначались. Как и следовало ожидать, все три были посланы Айвену.
Рядом с кириллицей тот же адрес был написан латинскими буквами. Адрес у
этого места был странный: ЗАКРЫТАЯ НЕЗАВИСИМАЯ ТЕРРИТОРИЯ, ЮГ-0991, авеню
ЦЕСАРЯ II, АЙВЕНУ ГРЕМИЦКОМУ.
Опять авеню Цесаря. Хорошо, что это где-то в начале улицы. По крайней
мере оттуда я не увижу террасы.
Дорога от военного городка до набережной была залита асфальтом.
Машина катилась по ней мягко. Асфальт еще не успел расплавиться под лучами
солнца.
А в голове моей все еще стоял шум, легкое гудение из-за бессонной
ночи. Вот сейчас я бы смог заснуть без проблем, если бы не служба. Но надо
было ехать на авеню Цесаря - интересно, что там делает Айвен? - потом
возвращаться в гараж и спрашивать, есть ли другие задания...
Колеса джипа снова запрыгали по булыжнику узеньких улочек и я поменял
скорость. Теперь машина ехала медленно, но зато не так трясло.
Выехал на авеню и остановился около одиннадцатого номера. Этот номер
на овальной табличке был прибит к воротам высотой в полтора человеческих
роста. Я нашел взглядом звонок, нажал на его кнопку.
Здесь было тихо.
Ожидая, пока кто-нибудь подойдет к воротам с другой стороны, с
опаской, медленно повернул голову и покосил взглядом в сторону террасы.
И облегченно вздохнул - отсюда ее не было видно.
Напряжение продлилось может быть минуту и тут же отпустило меня,
оставив во власти легкой головной боли.
Еще раз нажал на кнопку звонка.
Услышал грубые гулкие шаги - к воротам подходил мужчина.
- О! - обрадовался, увидев меня, открывший калитку Айвен. - А ты как
меня нашел?!
- По адресу на посылках... - ответил я.
- А, посылки... Ну давай, тащи их сюда! - и он пошел по дорожке к
видневшемуся в глубине двора большому дому, с одной стороны украшенному
башенкой, поднимавшейся на несколько метров выше конька крыши.
Я взял с заднего сиденья посылки и зашел в калитку.
Айвен открыл двери и пропустил меня в дом.
- Сейчас налево! - говорил он мне в спину.
Я зашел в просторную комнату и остановился.
- Положи их в угол и пойдем бахнем вина! - предложил Айвен.
Я опустил посылки на пол.
- Хотя ты же на службе, - вдруг припомнил мой бывший сосед. - Ну
давай выпьем чаю! Пошли!
Мы поднялись на второй этаж, прошли тесным - двум встречным не
разойтись - коридором и снова покарабкались вверх по узкой винтовой
лестнице.
Мне уже казалось, что эта винтовая лестница никогда не кончится. Даже
голова моя закружилась от спирального вращения.
- Ну вот! - произнес вдруг поднимавшийся впереди меня Айвен. - Теперь
можно и за стол сесть.
Преодолев последние ступеньки, я очутился в совершенно круглой
комнате, посреди которой, как и положено, стоял круглый стол. На стене, а
в этой комнате, благодаря отсутствию углов, была только одна стена, висело
несколько фотографий мужчины в зрелом возрасте с роскошными седыми усами,
чуть вздернутым кверху орлиным носом и самоуверенным взглядом.
- Садись к столу, я сейчас самовар поставлю! - сказал Айвен.
Я обернулся и увидел, что он действительно включил электрический
самовар.
- Здесь у меня "русская комната", - продолжал Айвен. - По вечерам я
здесь пью чай и слушаю радио... Ты, кстати, какой национальности?
Я пожал плечами, присаживаясь к столу.
- Еврей?! - спросил Айвен.
Никогда бы не подумал, что пожимание плечами может обозначать
национальность.
- Нет, - произнес я, считая, что если я еще раз пожму плечами, это
может ввести Айвена в полное заблуждение.
- Ну, а родители у тебя кто?! - продолжал он, добавляя в самовар воды
из большого кувшина.
- Отец - поляк, мать - палестинка...
- А! - кивнул сам себе Айвен. - Значит полуславянин!
- Нет, - не согласился я, - скорее на три четверти славянин...
- Почему?! - искренне удивился инспектор по правилам поведения.
- Потому, что мой отец долго жил и умер в Сибири, - ответил я.
- А-а, - снова кивнул Айвен, присаживаясь на стул рядом со мной, -
значит у тебя есть и русские корни...
Я усмехнулся.
- У меня здесь краснодарский чай, - похвастался Айвен. - Ты
когда-нибудь пробовал?
- Нет, - признался я.
Айвен встал, подошел к тумбочке, на которой стоял самовар, выдвинул
верхний ящик и вытащил оттуда квадратную пачечку чая. Высыпал, должно
быть, полпачки в никелированный чайник для заварки. Потом поставил на стол
сахарницу и две большие чашки.
- Уже закипает! - произнес он успокаивающим тоном. - А отсюда хороший
вид на окрестности. Посмотри!
Я подошел к одному из четырех маленьких окошек этой комнаты. И увидел
рядом внизу край крыши дома и нижнюю часть авеню Цесаря и крыши домиков,
спускающихся к морю.
- Этот дом построил себе один австрийский архитектор, - говорил
Айвен. - Думал встретить здесь старость... А в этой башне у него была
читальная комната. Жалко, что я не люблю читать, а то б тоже сидел бы
здесь по вечерам и читал что-нибудь.
- Так ты здесь уже хозяин?! - дошло вдруг до меня.
- Да! - спокойно ответил Айвен.
Закипел самовар, и новый хозяин этого дома поспешил к тумбочке.
Я отошел к другому окну и увидел знакомое предгорье, и каменную
площадку, с которой я смотрел на... я отвел взгляд от этого камня и теперь
разглядывал уходящую в даль полосу берега, линию, по которой проходила
граница желтого песка и синей воды. Отсюда все выглядело сказочно. Идиллия
без примет нынешнего времени. А ведь там дальше, за лысым холмом, покрытым
выгоревшей травой, стоят бараки военного городка...
Сделав шаг назад, я обратил внимание на большую фотографию в
золоченной рамочке. На пожелтевшем снимке стояла группа молодых людей.
Лица из прошлого смущенно улыбались. Сверху, над их головами, аккуратными
графическими литерами было выведено "БАУХАУС".
- Ты не знаешь, что такое "БАУХАУС"? - спросил я, узнав в одном из
молодых парней на старом снимке бывшего хозяина этого дома.
- Нет, - ответил Айвен. - Хаус - это по-английски "дом". Наверно,
какой-то дом... Чай налит!
Я вернулся к столу.
- Тебе сколько сахара? - спрашивал Айвен.
- Я без.
Он хмыкнул и высыпал в свою чашку три чайных ложки искристого песка.
- Я так устал вчера... - вздохнул он, поднося чашку ко рту и фукая на
горячий чай. - Пришлось все правила переписывать...
- Зачем?
- Вставлять везде эту патрульную роту... теперь везде: "это правило
не касается солдат из патрульной роты и генерала Казмо". Генерал так
недоволен... Получается, что эти солдаты важнее его...
Бедный генерал, подумал я, глядя в окошко напротив. До окошка было
метра два с половиной и, естественно, ничего, кроме неясных очертаний
крыш, стрел кипарисов и стремящейся вверх горы я увидеть не мог. Но в этой
картинке - а пейзаж за окошком очень напоминал акварель в рамке под
