занимает большую часть мыслей. Властвует над снами. Даже мне, начавшему
совсем недавно, случалось видеть во сне Волчино с бумагами на ксерокс. Мне
снились трели телефона, голоса учительниц, физиономия Паскуале. И это было
только начало. Чтобы выжить, я должен буду работать всю жизнь - ведь я из
семьи рабочих, а рабочие не в состоянии платить взносы в университет, как
родители будущих топ-менеджеров. Я превращусь в такого же, как Волчино,
либо обзаведусь своим собственным неврозом, сдвигом или манией. Буду
возвращаться домой озверевшим от дорожных пробок, от проглоченных обид, от
стрессов, буду в кровь лупить своих детей, а потом -
падать в кресло и оглушать себя овердозой футбола и ТелеМайка.
19
- В твоем возрасте ты бы хоть машиной обзавелся. Их по телевизору
просто так дарят, а у тебя даже подержанной нет.
В офисе у меня был тяжелый день. Сотня ксерокопий, тысяча звонков,
Волчино вконец затрахал... Наконец-то я от всего этого отделался, так
теперь ко мне отец прицепился.
- Ты совсем не думаешь о карьере. Тебе надо было поступать на
Экономику и бизнес, создавать себе положение, а не возиться с цыганами.
Я был готов взорваться.
- У тебя даже девушки нет. Ты ненормальный. У всех в твоем возрасте
есть работа, машина и девушка, а у тебя ничего, ну ничего нет.
Если он будет продолжать в том же духе, это может кончиться плохо.
Очень плохо.
- Нормальные люди так не бреют голову. Нормальные люди думают, как
создать семью. Ты считаешь, что не похож на других, а сам только херней
страдаешь.
Херней, херней и херней!
- Каждый страдает херней по-своему.
- ЧТО ТЫ СКАЗАЛ ОТЦУ?
- Я сказал, что каждый страдает херней по-своему.
- Я НЕ СТРАДАЛ ХЕРНЕЙ НИКОГДА В ЖИЗНИ.
- Поздравляю.
- Я НЕ ПОЗВОЛЮ ТЕБЕ ГОВОРИТЬ, ЧТО Я СТРАДАЛ ХЕРНЕЙ. Я НИКОГДА В ЖИЗНИ
НЕ
ОШИБАЛСЯ.
Он был Господом Богом. Богом во плоти и крови, а я и не замечал.
- МНЕ НИКОГДА В ЖИЗНИ НИЧЕГО ПОДОБНОГО НЕ ГОВОРИЛИ. СПРОСИ СВОЮ МАТЬ,
СТРАДАЛ
ЛИ Я КОГДА-НИБУДЬ ХЕРНЕЙ, ЗАСРАНЕЦ!
Мать ставила кастрюлю на огонь.
- Не надо называть меня засранцем.
- ТЫ МОЙ СЫН, И Я НАЗЫВАЮ ТЕБЯ, КАК ХОЧУ.
Я поднялся и, упираясь руками в стол, стал на него надвигаться. В его
глазах пробежал злой огонёк.
- НЕ НАДО НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ЗАСРАНЦЕМ, ЯСНО?!
- ТЫ КРИЧИШЬ НА СВОЕГО ОТЦА?
- ДА, ЕСЛИ МОЙ ОТЕЦ КРИЧИТ НА МЕНЯ!
- РАНО ИЛИ ПОЗДНО ТЫ У МЕНЯ ВЫКАТИШЬСЯ ИЗ ДОМА.
- НЕ БЕСПОКОЙСЯ, Я ВЫКАЧУСЬ ИЗ ДОМА САМ.
20
Позже я позвонил тете Карлотте.
- Я решил уйти из дома.
- Хочешь, живи у меня.
- Нет, лучше буду жить один. Я должен учиться жить один.
- Ты уверен, что правильно поступаешь? Ты получаешь всего триста
тысяч.
- Обедать буду в столовой. Свет, вода и жилье будут даром.
- В каком смысле даром?
- Попрошу место в Доме Отказника. Там живут ребята, которые проходят
гражданскую службу, как я.
- Запомни: если тебе что-нибудь понадобится, я всегда готова помочь.
Не бойся, проси меня о чем угодно.
- Спасибо.
- Когда ты соберешься меня навестить?
- Скоро. Как только вещи соберу.
- Я тебя жду.
Я представил себе её спокойные, ясные, голубые глаза.
- Ладно. Не беспокойся.
Третья глава
1
Становилось по-настоящему жарко. Парфюм Ванни пах еще сильнее. Мы
сидели в его кабинете. Я говорил, глядя ему в галстук, он - в люстру.
- Значит, тебе нужно жильё поближе к работе?
- Ну да. Я живу на окраине, и трачу кучу времени, чтобы добраться до
центра.
- А ты никогда не думал, что можно у кого-нибудь пожить, а не
забираться в Дом Отказника?
Я-то понимал, куда он клонит.
- Да нет, я думаю, лучше учиться жить одному. Ну, понимаете, еду
готовить, белье стирать... Стать самостоятельным.
- Мой хороший. Послушай меня: я как раз ищу, с кем бы разделить свою
квартиру.
Она такая большая для одного! Там на троих места хватит.
Он улыбнулся.
- Честно говоря, я бы хотел испытать себя. Если найдется свободная
комната в Доме Отказника...
Ванни раздраженно раскрыл журнал.
- Ну конечно найдется, можешь заселяться. Но ты сам не понимаешь, от
чего отказываешься.
"Ага, - подумал я, - понимаю прекрасно."
2
Дом Отказника находился на последнем этаже здания, в котором
размещались также дом престарелых, школа для умственно отсталых и
общежитие для трудных подростков. В лифте воняло мочой. Моя комната
находилась в самом конце длинного плохо освещенного коридора с
облупившейся краской. Едва я открыл дверь, мне в нос так шибануло
затхлостью, что я застыл на пороге. Надавил выключатель.
Свет не зажегся. Наверно, люстру тоже закоротило от вони. Догадался в
темноте, где балконная дверь. Потянул жалюзи. Оно поднялось до середины и
застряло.
Огляделся по сторонам. Умывальник, кровать, стул, ржавый металлический
шкаф, столик и сервант, тоже весь в ржавчине. В шкафу и в серванте пусто.
Открыл окно, чтобы проветрить. В комнату ворвался смог. Балкон выходил
на оживленный проспект. Перила, белые изначально, покрылись, как патиной,
серой от выхлопных газов пылью. Белым был только птичий помет. В конце
концов, я всегда мечтал жить один. "И потом - ведь это даром," - подумал
я.
3
В закутке за туалетом я нашел швабру, совок, тряпки, спирт и
растворитель жира.
На этикетке бутылки растворителя был нарисован громадный черный череп.
Но я решил не кончать с собой, а немного прибраться в своей комнатушке над
головою у престарелых, хулиганов и неполноценных.
Я работал, как сумасшедший. Грязь не сдавалась, совсем как в рекламе -
правда, одного движения губки оказывалось недостаточно. Растворитель жира,
которым я оттирал пол, стал жидкой грязью. Продезинфицировал всё спиртом:
весь шкаф, весь сервант, вплоть до вентилей крана. Выгнал пауков. Поменял
пыльные одеяла и пожелтевшие простыни на принесенные из дому. Вымыл
балкон. Протер мокрой тряпкой с мылом стул и столик.
Наконец, я понял, что надо принять душ. Кажется, я видел его там же,
где и туалет. Я сложил швабру, спирт и всё остальное в закуток и пошел
взглянуть. Он был весь покрыт частыми брызгами коричневой грязи. Чистить и
его тоже я не стал.
Могу ополоснуться в умывальнике у себя в комнате. Тут мне захотелось
отлить. Я открыл дверь одной кабинки. Унитаз был без сиденья и, похоже,
намертво забит дерьмом. Я открыл дверь другой кабинки. Унитаз был без
сиденья и забит дерьмом.
Я открыл дверь третьей кабинки. Унитаз был без сиденья и забит дерьмом.
Я посмотрел на дверь последней кабинки. Предпочел её не открывать. Пописал
и кое-как ополоснулся в умывальнике у себя в комнате.
4
Сложнее всего, конечно, было со сраньем. Мне приходилось делать это в
офисе.
Поскольку готовить ужины я не умел, чаще всего я просто выпивал
один-два литра молока. Но эффект в моих кишках оно производило
смертельный. По утрам я просыпался с адской резью в животе. Пока писал в
умывальник, сжимал зад рукой, чтобы не наложить в штаны. Потом вбегал в
пахнущий уриной лифт и устремлялся на улицу к автобусной остановке.
Какое-то время почти всегда приходилось ждать.
Пятнадцать минут. Двадцать. Иногда больше.
Я шагал взад-вперед по тротуару. Пытался отвлечься на что-нибудь, всё
равно на что: подсчитывал проезжавшие машины, тщательно переваривая в
голове модели, цвета, число цилиндров. Я прикладывал просто
сверхчеловеческие усилия, чтобы только не обосраться на месте. Взывал к
Богу. Говорил сам с собой.
Свистел.
Старушки, ждавшие автобуса, опасливо на меня косились. Наконец, он
подъезжал.
Переполненный. На каждой остановке божьи одуванчики всё прибывали и
прибывали.
Когда мы проезжали мимо рынка, нас накрывала орда домохозяек, груженных
сумками, пакетами, детьми. Валы пота накатывали один за другим. Фрукты и
овощи второй свежести их дополняли. Я приезжал в СОБАК, почти теряя
сознание - обезумевший, посиневший. Ни с кем не здороваясь, несся в
туалет, чувствуя себя, как при месячных. Лишь там, наконец, разрешался.
Плюх. Плюх. Плюх. Плюх. Пока дерьмо падало, я возносился в небеса.
5
В какой-то момент, не помню точно когда, в газетах заговорили о
"Пантере"(25). Я не мог поверить, что кто-то действительно способен
захватить университет - хотя бы ради того, чтобы потребовать нормальной
работы библиотеки. В учебных заведениях никогда ничего толком не работает,
но я ни разу не слышал, чтобы кто-то выражал претензии по этому поводу
даже уборщице. Ленинистские комитеты вывешивали время от времени в
вестибюле дацзыбао, самое большее - с жалобами на рост платы за обучение.
"Единство и Либерализм" в ответ вывешивало своё - разумеется, с полной
поддержкой Министерства образования. Тогда ленинцы отвечали новым, ещё
большим, со множеством цитат из "Капитала". Ход был опять за "Единством и
Либерализмом": их воззвание начиналось с фразы, позаимствованной из
брошюрок преподобного Джуссани или кардинала Ратцингера. Так себе и шло
понемногу, а толпа студентов проходила мимо с лекций и на лекции, и
остановиться почитать ни у кого времени не было. Сам я не ходил на занятия
с начала моей гражданской службы. Если судить по газетам, начиналось
что-то вроде нового шестьдесят восьмого года - к счастью, не так
замешанного на разных опасных идеологиях... Я представлял их себе, авторов
этих статей, почти сплошь - бывших участников молодежных бунтов, ныне
ставших нормальными работниками, крепкими профессионалами, с их
повседневной гонкой за виллой на море, престижной машиной, эксклюзивными
турами... Если двадцать лет спустя результаты окажутся такими же - лучше
бы это не был новый шестьдесят восьмой год.
6
Раз университет захвачен, то он должен быть захвачен круглые сутки, и
однажды после работы я решил туда сходить. Я хотел своими глазами
посмотреть на этот новый 68-й. Едва повернув на виа По, я встретил
Кастрахана. Я не сразу его узнал. Он отрастил бороду и волосы. Вместо
вельветового пиджака носил кожаную куртку. Вокруг шеи у него была обмотана
куфия.
- Привет, Вальтер, - сказал он мне, - так ты тоже из наших?
- Нет, я первый раз иду, просто взглянуть. Я прохожу гражданскую
службу, мне не до университета...
- А я - всё время с "Пантерой".
Он поправил на шее свой платок палестинского партизана.
- Ты на какие-нибудь лекции сейчас ходишь?
- Ты что, шутишь? Нет никаких лекций. Мы всё блокировали.
Вид у него был очень революционный.
- Я сейчас домой, только перекусить, - добавил он. - Мне удобно, я
здесь рядом живу.
- Да, а где?
- На виа Рома, отсюда два шага.
Неплохо для революционера. Мы попрощались. Он сказал пять фраз, не
приведя ни одной цитаты из Аббаньяно. Работал больше на спецэффектах.
Я подошел к университету. Главный вход, освещенный неоном, казался
пустым.
Несколько человек кучковались у запасного выхода. Стояли, беседовали. Я
приблизился. Они замолчали. Я хотел войти, но чьи-то пальцы схватили меня
за рукав.
- Нам не нужны бритоголовые, - сказал владелец пальцев.
У всех были бороды, длинные волосы и куфии на шее. Я резко выдернул
руку.
- Да неужели?
- Мы не хотим, чтобы здесь были нацисты, - внес ясность другой.
- И не допустим провокаций, - уточнил третий.
- Я тоже, - сказал я.
Я попробовал войти. Самый здоровенный преградил мне дорогу.
- Тебе что здесь надо?
- Твою сестру. А вам что?
- Мы из службы охраны порядка. Никто не может войти без нашего
разрешения.
- А вы разве не боретесь за общедоступный университет?
Они переглянулись.
- Я записан на философский факультет. Бритый я или нет, у меня такое
же право войти, как и у вас.
Винни-Пух отодвинулся. Я переступил порог. Поднялся по лестнице. Стены
