говорит, землю, где люди те живут: леса у них мало и лошадки маленькие. И
говорят они ему такое: мы здесь в пятый раз, каждый раз по пять лет бываем,
и дорога сюда и обратно - по два с половиной года, и вот идут к нам те, кто
сменить нас должен, и хотели они здесь быть вроде как к 38-му году, да не
ладится у них с дорогой, поломалось что-то, а мы, говорят, ждать тоже больше
не можем - припасы кончаются, так уж ты, мол, передай от нас тем, что мы
попросим, да молчи об этом... Хорошо помню, Валерий, что Перепетуя говорила
об этом после смерти мужа, то есть году в 47-м. Ну а в ту пору в деревне не
всякий и черно-белое-то кино со звуком видел, вот и было бабке Перепетуе в
диковинку - что, мол, за "маленькое кино" Паршин видел. Из этого да из
рассказа его о "каравае" и вывела она, что он с ума сошел...
- Но он согласился передать что-то тем? - спросил я.
- Точно сказать не могу. Сама бабушка умерла в 53-м году, я с ней еще раз
беседовал в 51-м, сразу как из армии пришел, но разговор у нас тогда шел о
другом - она ведь многое знала. Сын ее после смерти матери переехал
куда-то... Впрочем, бабка Перепетуя говорила мне, что после того случая муж
ее, как он священнику признался, передавал этим газеты...
Дружественные отношения, возникшие между нами, тихий вечер, свет и тепло
костра совершенно успокоили Александра Петровича; он говорил, не опасаясь,
что его неверно поймут, высмеют. Я наслаждался его простой и здоровой речью;
так говорили те, кто жил здесь; их язык был доступным и емким.
О Русь моя! Из меня, как из куска русского железа, в городах наших,
пропахших духом иноземным, соблазнившихся на него, пытались выковать
нерусское изделие; и я совсем уже было продался: забыл то, чего не давали
мне знать, ушел оттуда, где не был; я не смотрел на сокрытое, не вслушивался
в неслышимое, не стучался в запертые кем-то двери... Почти, уже почти я
принял за тебя, Русь, городской суд о тебе, гордость за тебя почти променял
на чванство тобою. Но где ты была? Что от тебя оставили?.. Где жители твои?
Где леса и чистые воды? Где мудрость и святость? Мудрейших истребили.
Останки твои, как мощи, ссыхались средь невежества и дикости, в осмеянии,
презрении и поругании.
И вот пришел я поклониться мощам твоим. Пришел в урочище, где жили "химеры".
Не видно мне смердящих городов отсюда. Какой год? Какой век на дворе? Не
знаю я... Здесь травы и ветви, птицы и насекомые все те же, что и тысячу лет
назад. Как снаряд, брошенный огнем в поднебесье, одолевает земное тяготение,
лишь пока он быстр, так и мы, ослепленные и упоенные движением, оставляем
землю, пока огонь молодости мчит нас, но приходит раздумье, предтеча
мудрости, и стремимся мы обратно, и льнем к оставленному, припадаем к ключам
твоим после дальнего пути.
Так и я вернулся туда, где не был, и спала с меня инородная окалина, и,
падший, взирал я на древние тлевшие небеса и текущие туманы. Прости меня,
мать. Я у ног твоих...
* * *
Невероятно длинный день сказывался: утомление прекратило наш разговор,
умиротворение заполняло нас, делая слова ненужны-
ми. Мы смотрели в огонь. Кричал коростель. Поздний ужин был готов, но я не
смел нарушить задумчивость Гусева. Становилось прохладно.
- Ну что, Валерий, пора ужинать - да на покой...
Мы зашевелились, принесли из домика посуду, разложили в нее варево. Я сел,
но Александр Петрович продолжал стоять в какойто нерешительности.
- Садись, Александр Петрович...
- Да вот, - смущенно проговорил Гусев, - не знаю, как ты отнесешься к
этому... Давно я здесь не был... Может, отметим немного приезд? Есть у
меня...
- А что ж... Давай, Александр Петрович.
Гусев сходил в избушку.
- Не попробовать ли нам шпунтика? - спросил он.
- Что это такое?
- А вот раньше здесь напиток такой применяли, чтоб и не хмельному быть, и
согреться как следует. Давай кружку. - Гусев бросил в кружки по кусочку
сахару, влил горячий чай и добавил водки. - Ну, за что же выпьем?
- За твое возвращение, Александр Петрович...
- ...и за начало работы!
Мы чокнулись. Со шпунтика, действительно, захмелеть было трудно: вкус
напитка не воспалял стремления поглощать его, но в животе разгорелся и
пополз по жилам огонь, снявший усталость и отогнавший ночную прохладу...
10
Утром встать пришлось в четыре часа. Александру Петровичу отправляться с
причала нужно было на два с половиной часа раньше, чем мне, но до самого
причала идти нам, конечно, следовало вместе. Перед этим нам предстояло
позавтракать и отобрать пробы верхового торфа.
На озере было тихо. Выведя лодку из заливчика, мы прошли мимо плывунов -
скоплений полузатопленного дерева, образующих островки с собственным
перегноем и даже растительностью. Минут через двадцать мы причалили к
западному берегу.
Идея датировать момент падения предполагаемого метеорита по слоям торфа
принадлежала астроному Анатолию Огневу. На протяжении длительного времени он
разрабатывал методику определения количества космической пыли по ее
отложениям в торфяниках. Дело было новым и интересным. Скорость образования
торфа в среднем - 1 миллиметр в год. Отобрав метровую колонку торфа, можно
было отследить интенсивность выпадения на определенный район Земли
космической пыли на протяжении 1000 лет! Если учесть, что на Землю каждый
год этой самой пыли вываливается из космоса не менее 40 000 тонн и что
"пылят", сгорая в атмосфере, метеориты и более крупные тела, негативное
воздействие которых на историю жизни на Земле признается все большим
количеством исследователей, работа эта представляла большой интерес. Нас в
данном случае не интересовал животрепещущий вопрос, почему вымерли
бронтозавры. Задача была более узкая. Наш "метеорит", по рассказам, прежде
чем врезаться в осарки, прошел над озером, предположительно с западной
стороны Там же имелись и отложения верхового торфа Достаточно было отобрать
колонку торфа в 15 сантиметров высотой, чтобы астрономы, разделив ее на
сантиметровые "бутерброды", могли определить пылевой фон с 1840 года; если
бы оказалось, что в слое 1890 года количество пыли больше, то...
Солнце уже поднялось, но стояло за лесом. Александр Петрович снова греб. Я
не спеша сделал четыре снимка на память. Срезав колонку торфа, мы
отправились обратно. Теперь греб я. Спустя некоторое время мы, вновь пройдя
рядом с плывуном, причалили к топкому берегу. Еще раз засняв Гусева на
берегу, я быстро отнес фотоаппарат и торф в избушку, где стояли собранные с
вечера рюкзаки, и возвратился на озеро. Не спеша мы умылись. Время подходило
к семи часам; в половине восьмого мы решили отправиться к причалу, уделив на
дорогу времени с запасом, поскольку возвращаться нужно было по неизвестному
нам участку дороги, который мы обошли, заблудившись по пути сюда.
"Что же это я забыл?" - подумалось мне. Чувство неустроенности, которое
испытываешь, когда точно знаешь, что забыл что-то, но никак не вспомнишь -
что, все усиливалось. Я поглядел на Гусева. Он тоже стоял в задумчивости.
Было бы чертовски обидно оставить здесь что-то, может быть, весьма нужное.
Опустив руки в карманы, я проверил документы, деньги и ключи Все было на
месте. Но чувство неустроенности не только не исчезло, но, напротив,
усилилось до тревоги. Мы стояли на зыбучих кочках, с недоумением глядя друг
на друга. Судя по изменившемуся лицу Гусева, он тоже чувствовал что-то
неладное. "Да что же это? - подумал я - Уж не зверь ли рядом?" Стоя спиной к
озеру и лицом к Гусеву, я всматривался в заросли, отделявшие нас от избушки.
Солнце поднималось над лесом. Все было залито его прозрачным светом, но мы
оба стояли, ожидая чего-то неладного.
Чувство тревоги нарастало. Я взглянул на Гусева - и только сейчас понял, что
его неподвижный взгляд устремлен не на меня, а на ЧТО-ТО ЗА МОЕЙ СПИНОЙ. Он
медленно поднял руку, указывая на ЭТО пальцем. Сделалось страшно. Я
обернулся. Ярко освещенная вода озера слегка волновалась. "Что же он
увидел?" - промчалось в голове.
- Вон, вон! Видишь?
Бросив взгляд по направлению его пальца, я увидел недалеко от плывуна, в
тридцати метрах от нас, черное лоснящееся тело правильной формы в виде яйца
высотой сантиметров в пятнадцать с какими-то "ушками" по бокам, на тонкой
шейке высовывавшееся из воды. На "яйце" сидела большая чайка. Заметив
направленные на нее руки и взгляды, она, сильно оттолкнувшись ногами,
взлетела в воздух. "Яйцо" не шелохнулось.
Глядя на огромный, залитый солнцем пейзаж, в который была воткнута
одна-единственная крохотная черная точечка, излучавшая страх, я вдруг ощутил
ирреальность происходящего. Тягостная тишина давила. Это было как сон.
Ерунда, подумалось мне. Ничего такого просто не может быть. Это обыкновенная
коряга. Хватит трястись!
- Александр Петрович, давай подплывем к ней...
- Нет!
Я глянул на чертово яйцо невероятно правильной формы, поймав себя на мысли,
что, предлагая Гусеву плыть, я рассчитывал на его отказ. Да, плыть к этой
гадости не хотелось. Но что это было? Вдруг.
- Александр Петрович, я поплыву один.
- Нет!
- Подожди, я сбегаю за подзорной трубой - Я рванул к домику и, выдрав трубу
из рюкзака, через минуту был на месте. Стоя на качающейся кочке,
разгоряченный бегом и атакуемый тучей комаров, я, несмотря на движения
трубы, рассмотрел объект детально, поскольку через оптику он был виден как с
трех метров. Идеально точная форма, четко выделяющаяся на светлой воде. "Шар
с ушами" "Шар на тонкой шее" Вот он, перед нами! Что же это я маху дал.
- Александр Петрович, подержи... - Я сунул товарищу трубу и вновь бросился к
домику за фотоаппаратом, проклиная себя за несообразительность.
Возвратясь, я заметил, что Гусев отошел от берега. Шар изменил свой вид.
Возможно, он развернулся: "ушки" уже не были заметны. Теперь он выглядел как
яйцо с торчащим в правую сторону цилиндрическим "носом". Черт побери, мы же
дважды буквально через него должны были проплыть, а ничего не заметили!
Открыв и настроив фотоаппарат, я уже хотел было заснять шар, когда раздался
новый возглас Гусева.
Клянусь всем, еще две минуты назад этого не было! Почти на одной линии с
шаром, в двадцати градусах левее, в сотне метров от южного берега озера ярко
блестел на воде еще один объект, необычайно светлый! Схватив в руки трубу, я
впился в него взглядом.
Объект был из светлого материала типа алюминия. Основная его часть
представляла собой вертикально стоящий цилиндр размером больше
двухсотлитровой бочки. Слева к цилиндру был пристроен как бы плоский длинный
ящик, еще более светлый по виду. Стоявшее слева солнце бросало на цилиндр
два ярких блика. Отражение объекта на воде колебалось в невысоких
протяженных волнах, но сам он стоял жестко.
- Это корабль, Валерий. Надо уходить.
Слова, произнесенные Гусевым с полной уверенностью, потрясли меня. Все это
было невероятно! Мысль о каком-то сне под сверкающим небом вновь прошила
меня. "Это контейнер для научной аппаратуры, - сказал я сам себе. - Кто-то
специально поставил его здесь. Надо узнать у руководства зоны". Трезвая
мысль не помешала волне страха продраться меж лопаток.
- Валерий, надо уходить.
Я взглянул на Гусева. На лице его тоже был страх, но, в отличие от моего, на
нем не было сомнений. Старик точно знал, ЧТО он видел. Я вскинул фотоаппарат
и, вогнав оба объекта в кадр, сделал два снимка. Оставалось еще три кадра;
при таком наплыве чертовщины они могли пригодиться при переходе через лес.
