жить нельзя! Я выхожу! Я буду жить теперь другой, осмысленной
жизнью!
ЕКАТЕРИНА. Не вздумай! Павел! Не вздумай!
ПАВЕЛ. Я не буду больше жить за стеклом! Я теперь буду
только по другую сторону, но не среди них, нет, я буду там, где
леса, реки, горы... Я буду там, где природа!..
ЕКАТЕРИНА. Не делай этого, Павел!
ПАВЕЛ. Я начну новую жизнь! Начну с нуля! ( Изо всей силы
бьет кулаком по стеклу. И раз, и два, и три. Слышны лишь глухие
удары. Он стонет от боли, зажимает правую руку между ног и
прыгает. Падает на пол и плачет в бессильной ярости.)
ЕКАТЕРИНА. ( Склоняется над ним.) Оно же
пуленепробиваемое, дурачок... Его же так просто не разбить... И
не надо было на людях-то... Не надо...
ПАВЕЛ вскакивает, дико вращает глазами и снова бросается
всем телом на стекло. Слышны треск и звон. Он вываливается
прямо на тротуар, где недавно стояли отбежавшие в ужасе
любопытствующие зрители. Слышно завывание сирены. То ли это
запоздало сработала сигнализация, то ли это едут машины скорой
помощи и милиции. ЕКАТЕРИНА бросается к лежащему без движений
мужу.
ЕКАТЕРИНА. Павел! Не умирай!
Неизвестно откуда появляются санитары, водружают ПАВЛА на
носилки и уносят. ЕКАТЕРИНА бежит за ними. Мигает проблесковый
маячок. Звучит тягучая музыка. Затемнение.
Занавес.
КОНЕЦ.
Сергей Кузнецов.
Кошкин дедушка
c Copyright Сергей Викторович Кузнецов,
620067, Екатеринбург, ул. Уральская, 60 - 68. Тел.41-18-47.
E-mail: sergsmith@dialup.mplik.ru
Пьеса-монолог.
Екатеринбург июнь 1995 г. - август 1997 г.
ВПЕЧАТЛЕНИЕ.
Иногда случается, что проходя по улице
Паталогоанатомической, которая находится в городе
Староверовске, я, один из тридцати шести тысяч его жителей,
предаюсь воспоминаниям. Я вспоминаю, что когда-то, больше
двадцати лет назад, по одну сторону такой же узкой дороги
стояли новенькие серенькие пятиэтажки из панельных блоков, а по
другую - почерневшие от времени и униженно вросшие в землю
деревянные избы, стыдливо прикрытые полусгнившими заборами и
трухлявыми воротами.
И в выходные дни было странно замечать простыни и
пододеяльники, белыми флагами вывешенные на балконах по одну
сторону, и сизый дым из ржавых труб бань - по другую. Словно
какая-то неведомая демаркационная линия разделяла день
сегодняшний и день вчерашний, и в этих временных измерениях
сосуществовали два мира и два полярных уклада жизни -
деревенский и городской.
Черные избы давно уже снесли, и теперь на их месте
возвышаются современные двенадцати- и девятиэтажные здания из
красного кирпича, а серые пятиэтажки как стояли, так и стоят до
сих пор. Только теперь уже эти дома, названные по имени
великого градоначальника прошлого бурчеевками, готовы
провалиться сквозь землю от стыда перед своими рослыми
соседями. И на самом деле рядом с ними они кажутся еще более
убогими и серыми на фоне зеленых тополей-исполинов, разросшихся
в их запущенных дворах. Дует ветер, тополя шумят, и иногда
кажется, что эти серые фантомы когда-нибудь свинцовыми
коробками встанут на могилах своих стареющих жильцов.
Но вороны, все чаще и чаще вьющие себе гнезда в ветвях
здешних тополей, лучше многих людей знают, что и другим
жильцам, недавно вселившимся в новые дома, отметившим новоселье
и прописавшимся в домах на улице Паталогоанатомической,
радоваться недолго. Пройдут те же двадцать лет, пепельные
пятиэтажки полягут очередным культурным слоем и на их месте
вознесутся какие-нибудь двадцати- или тридцатиэтажные монстры
из стекла и бетона... И что же тогда останется пожилым жильцам
по другую сторону дороги? Стареть - точно так же, как стареют
сейчас жильцы срамных пятиэтажек. Да, только стареть, вспоминая
былую любовь, да-да, стареть, страдая от одиночества, стареть
и... умирать... Это жестоко... Это несправедливо... Но иного не
дано... Такова тяжелая поступь времени... Она давит и калечит и
слабых, и сильных...
ДЕЙСТВУЮЩЕЕ ЛИЦО:
ВЕНИАМИН АЛЕКСАНДРОВИЧ - мужчина преклонного возраста,
худой, сутулый, с седыми волосами, одетый в поношенные
брюки и рубашку, передвигается с помощью костылей, а, в-общем,
по большому счету - его внешний вид не имеет никакого значения.
ВРЕМЯ И МЕСТО ДЕЙСТВИЯ:
Начало лета. Как я уже говорил, небольшой город
Староверовск, названный, видимо, в честь протопопа Аввакума.
Улица Паталогоанатомическая. Однокомнатная квартира. От порывов
ветра хлопает открытая балконная дверь и в комнату влетает
тополиный пух. Он вьется и падает на протертый паркетный пол. У
ближней к двери стены скопилось уже много пуха. В комнате
пахнет лекарствами и вещами, в-общем, старостью. Обои на стенах
выцветшие и драные. На табуретке - клетка с попугаем. Скудная
обстановка указывает либо на излишний аккуратизм хозяина, либо
на переживаемую им нищету, а скорее всего, и на то, и на другое
одновременно. Мужчина с помощью костылей меряет шагами метры,
стучит костылями по паркету и дымит, не выпуская изо рта
сигарету. Подходит к столу у окна, отставляет один костыль и
правой рукой зло тушит сигарету на коробке от торта. Снова
ходит и стучит по паркету.
ВЕНИАМИН АЛЕКСАНДРОВИЧ. Ну где она? Сказала, в магазин
только, сейчас приду... Полчаса уже нет, час, два... Что
делать, не знаю... Может, случилось чего? В милицию, что ли,
звонить? Или в морг? ( Бьет костылем по паркету.) Больше всего
меня раздражает, что я и больным-то уже вроде как не считаюсь.
Медсестра сегодня: "Подержите!" И тянет эту...баночку с
анализом. Как будто я могу?! ( Плюет на ладони, растирает,
берется за костыли и идет по прихожей.) Каждый только о себе
думает! А для меня в туалет сходить - как подвиг точно
совершить... Да всем наплевать глубоко на это! ( С трудом
протискивается в туалет, бросает костыли и грохается на крышку
унитаза.) Ух ты! Еще эта... ( Приподнимается, опускает крышку
под седалище и приспускает штаны.) Как там отец мой говорил?
Человек, говорил, у которого естественные отправления
происходят регулярно, тот счастливый человек. А сам-то он в
последний год... Господи! ( Замечает что-то в помойном ведре,
стоящем справа от унитаза.) Что это? Ведь это же... Я не знаю,
что такое. Как она могла? Ну нельзя же так!? Пусть чужие... Да
не такие они и чужие... Совсем даже не чужие... Как она могла!
Как могла... ( Выгребает из ведра целую груду пожелтевших
фотоснимков.) А вдруг и тебя также, после смерти, в помойное
ведро, а? На помойку, и в контейнер? В контейнер с мусором...
Ну нельзя же так... Это же люди! И сколько лет их знали... И в
ведро! Ведь это память! Нужно сохранить, говорил ей, память.
Разве можно, память - в ведро? А ей хоть бы хны! Ушла куда-то,
не сказала, куда... В магазин, наверно, куда еще? Тогда почему
так долго? Хлеба нет, ничего нет, а она ушла... А фотографии
эти лежали там, на шкафу... Кому они там мешали? Вечно у нее
зуд... Руки чешутся... Так ведь все можно выбросить, и что
останется? А, что? ( Кипу фотографий кладет у ног. Встает,
поднимает штаны.) Ух ты, черт! ( Щупает трусы.) Как же я так? (
Опершись на стену, стоит и думает. Опускается и аккуратно
складывает фотографии в стопу, затем берет и зажимает пачку
зубами. Выходит из туалета. Садится на диван в комнате.
Раскладывает фотографии. Рассматривает.) Не съездил ведь... Так
и не съездил... В прошлом собирался, в позапрошлом, и все
никак... На велосипеде, думал... Потому что туда транспорт - с
кольцевой только... Пешком далеко, а на велосипеде сразу!.. (
Молчит. Перебирает фотографии. Курит.) Эх, Елена Сергеевна,
Елена Сергеевна... Он ведь тебя довольно частенько на курорты
брал на южные... Да кто сейчас вспомнит это? Одни снимки
остались пожелтевшие... Много их... Много... Осталось...
Удостоверение участника войны еще сохранилось, новехонькое
совершенно... Ого! А я думал, выбросили!.. Удостоверение
отличника советской торговли... Ах да, он ведь плановиком был.
Значки еще, по-моему, были где-то. Нужно в ведре поискать,
наверно, тоже выбросила... Ну и еще какие-то вещи после них
оставались... Сейчас вспомню, какие... А, проигрыватель такой
старый, допотопный, в чемоданчике. На нем еще Елена Сергеевна
свою "Принцессу из цирка" слушала. Книги еще какие-то. Про
капитана Бляда, кажется, про графа этого, как сигареты его
назвали, Монте-Кристо. Ее это. Все ее. Он ведь не читал такое.
Печка какая-то оставалась, духовка электрическая, где-то она
сейчас, наверно, на помойке - ни разу так и не пользовались. И
всякое барахло. Два сундука. В кладовке. Я картошкой их
заполнял, когда была еще. А тряпье уже все. Или, может, часть
еще там, если она не выбросила... Как могла она? Ну где она там
ходит? ( Кричит попугай. ВЕНИАМИН АЛЕКСАНДРОВИЧ собирает
фотографии.) Ну-ну, Тотоша, сейчас она придет!.. ( Находит на
столе пустую коробку из-под конфет и складывает фотографии.)
Эх, такие люди были... Столько уже прошло, а будто вчера... Как
там говорили эти... римляне, которые в Древней Греции жили?
Времена меняются и мы остаемся в них. Даже те понимали, что
память - это святое, а она... Да она, видать, совсем не
понимала, что делает своими руками... ( Закрывает коробку.
Снова открывает и рассматривает фотоснимки.) А ведь здесь, в
этом доме, мы и познакомились. Они раньше жили где-там, во
Дворянском гнезде, да пришлось, видать, перебраться в район наш
Пролетарский. У них был свой дом деревянный. Как они сюда
попали, до сих пор ума не приложу. В кооператив наш ведь не
принимали тех, у кого свое жилье. Ну а когда они сюда, в дом,
въехали, я же сантехником был, отопление пускал. Получилось
как-то осенью, что надо пускать, а пускать некому. Это же
сложное дело - распредузлы там всякие. И вот я стал
сантехником. А до этого я никогда с ними не контачил, мне
просто про них говорили... Ну и стал я, значит, по квартирам по
всяким шастать, у кого течет, у кого что. Все устранял. Особо в
начале много было неполадок. Ну а как уж с ними в первый раз,
даже не помню. Болела, видать, тогда Елена Сергеевна, потому и
выглядела плохо. Я только позже красоту-то ее раскусил
особую... Ну вот, на почве сантехники этой вначале, а потом они
такие интеллигентные, оказалось, у них же отец бухгалтером был
до революции. Ну и они, короче говоря, по хозяйству ничего не
могли, допустим, вилку в розетку или там еще чего, ну а у меня
это все - совсем другое дело. А тут еще выяснилось, что Елена
Сергеевна - интереснейшая женщина, и очень приятно с ней
разговаривать. А Анатолий Сергеевич этот был довольно-таки
неразговорчивым, ну не то что неразговорчивым - сдержанным. (
Кричит попугай.) Чего, интересно, да? Или ты хозяйку свою
зовешь? Ничего, сейчас она придет - все магазины только до
единого оббежит и вернется... А Анатолий Сергеевич этот ведь
еще что? Он ведь был в плену. Но скрывал это все тщательнейшим
образом. Вот его билет военный, ну и прочие бумажки. Он
интендантом был во время войны, по-моему, даже младшим
интендантом. У него много удостоверений разных, а самих медалей
почему-то нет. Когда он еще болел и после, как я сунулся,
значков каких-то много было, а самих медалей почему-то не было.
Подозрительно это все, по-моему. Здесь что-то каким-то образом
враль. Эх, если бы не он, если бы Елена Сергеевна была одна...
А так ведь все в доме знали - брат и сестра. Да и я так думал,
