если люди слышали, что я кричал во сне?..
ЕКАТЕРИНА. И что? Что будет? Успокойся!
ПАВЕЛ. Они же возьмут и поставят меня на учет, как эту...
Мордяльникову. Я не хочу... Если бы я сюда не попал, я бы
все-еще жил, как и прежде, но теперь...нет! Я сам согласился
сесть под это увеличительное стекло, сам!
ЕКАТЕРИНА. Да нет, что ты, как маленький? Успокойся, Паша!
И кофе пей! Остывает же!
ПАВЕЛ. Катя, тебе не кажется, что мы ожившие манекены,
нет? А мне кажется... Стояли мы себе, стояли в застывших позах,
и вдруг кому-то понадобилось вдохнуть в нас жизнь... Только
ничего-то путного из этого не вышло...Потому что задвигаться-то
мы задвигались, а вот внутри все осталось мертво... Манекены,
они и есть манекены... ( ЕКАТЕРИНА молчит.) Катя, как мы будем
жить дальше, когда выйдем отсюда, из этой клетки стеклянной?
ЕКАТЕРИНА. Как-как? Точно так же, как и раньше... Ты
будешь в школку свою ходить, а я по магазинам бегать, искать,
где что дешевле... Шопинг, я прочитала где-то, это же тоже, как
наркомания...
ПАВЕЛ. Катя, ведь я же учитель! Как я буду в глаза
смотреть детям своим? Имею ли я право после всего этого снова
работать в школе? Как я буду рассказывать им о жизни писателей,
об их героях, когда сам в витрине сидел? Ведь многие же такие
муки вытерпели и лишения, а себя не потеряли, а мы... а я...
ЕКАТЕРИНА. Да ведь уже давно обсудили мы с тобой это!
Зачем же снова к вопросу-то возвращаться этому? Пей лучше кофе!
Остыл уже совсем!
ПАВЕЛ. Да не могу я так - как на Западе! Тошнит меня от
всего этого... Не хочу! ( Опрокидывает поднос с кофе прямо на
диван и тут же выпрыгивает из-под одеяла.)
ЕКАТЕРИНА. Ты что делаешь-то? Что делаешь? Ведь пятна же
будут!? Ты не понимаешь?
ПАВЕЛ. Я не могу здесь больше! Не могу! ( Начинает ходить
из одного угла в другой, сложив руки за спиной.)Я тебе не
рассказывал? Когда я служил в армии, меня таскали в линейный
отдел - были такие ячейки КГБ в войсках. Не рассказывал? Так
вот, там я провел часа три-четыре, но мне показалось, я пробыл
там несколько лет. По крайней мере, я вышел оттуда совсем
другим человеком. Именно после этого, знаешь, у меня на правом
виске появилась седина. Там я понял, что они знают обо мне
практически все. Кто мои друзья, кто мои подруги, кому я пишу
письма, кому что говорю по телефону... На каждого, на каждого
там заведено целое дело... Добрый дядечка-майор предложил мне
дорогие сигареты - знаешь, как это подкупает, когда ты
прослужил всего лишь полгода? - и начал задушевный разговор.
Рассказал мне, куда я писал письма и что говорил, как
отзывались обо мне учителя. Там были такие характеристики,
каждая из которых могла стать мне тогда могильной плитой.
Например, была такая: "На уроках истории у нас с Павлом часто
возникали споры, в которых он подвергал сомнению основы
марксизма-ленинизма..." Представляешь, какая? Уже после армии я
пришел к этой историчке - она уже работала директором школы -
посмотрел ей в глаза и спросил: "Вы меня помните?" Она
затряслась в истерике. Значит, помнила, гадина. Ну а в армии...
В конце того разговора я написал под диктовку объяснительную, в
которой покаялся в грехах, которых не имел, и обещал не делать
этого впредь, а именно: не писать писем за границу, не водить
знакомства с иностранцами, не допускать вольных высказываний в
адрес членов правительства. Когда я оттуда вышел, я два дня не
мог придти в себя. У меня было такое ощущение, как у Штирлица,
который, знаешь, под колпаком гестапо Мюллера. Мне казалось,
что за мной следят сотни, тысячи, миллионы глаз... И даже когда
я ходил писать в туалет, и после этого мыл руки, я думал: "Что
скажу я, если меня будут допрашивать в КГБ и спросят "Зачем я
это делаю?"" И я тогда мысленно отвечал им: "Мою, чтобы убить
вредных бактерий, чтобы и дальше оставаться живым и
здоровым..." Понимаешь, чтобы и дальше оставаться живым и
здоровым?.. Зачем?
ЕКАТЕРИНА. Павел, успокойся! Ты что?
ПАВЕЛ. Я не могу здесь находиться! Не могу! Я не обезьяна
в зоопарке, чтобы на меня глазеть! ( Вскакивает и корчит рожи
зрителям.) Моя любовница - Мордяльникова! Какая она женщина,
ох, какая женщина! А какая она в постели! О! Это же просто
огонь, а не женщина! А как в постели этот, Голодранцев? Ну им
же интересно - расскажи, - чего же ты? - расскажи!.. Это же вас
кормят этим говном? А вам нравится, да? Вы съедаете все и
просите добавки, да? ( ЕКАТЕРИНА пытается оттащить ПАВЛА от
стекла витрины. Он отпирается и гримасничает. )
ЕКАТЕРИНА. Он не в себе! Вы же видите, он не в себе!
Уйдите! Ну не надо смотреть! Ну чего вы? ( Она ведет его к
дивану, укладывает, укрывает мокрым одеялом и поет колыбельную
песню.)
ТРЕТЬЯ СЦЕНА. ( ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ )
Вечер. ПАВЕЛ лежит на диване в сером костюме, только
теперь уже мятом. Лежит прямо в ботинках. Он небритый, с
темными кругами под глазами. ЕКАТЕРИНА сидит рядом в красном
платье. Вид у нее тоже нездоровый, волосы растрепаны. Включен
телевизор.
ЕКАТЕРИНА. Вчера вечером они сказали, что эти обсуждают
вопрос, как расторгнуть с нами договор... Ты слышал?
ПАВЕЛ. Мне уже все равно...
ЕКАТЕРИНА. Они нас хотят кинуть, ты понимаешь? Мы
просидели здесь уже почти весь срок и, оказывается, зря... Мне
кажется, что у них так и было задумано... Они с самого начала
решили, что не заплатят нам за это ни копейки... Поэтому-то в
контракте было так много пунктов! Они рассчитали верно, что
хоть один из них мы обязательно не сможем выполнить...
ПАВЕЛ. Ну и плевать на них...
ЕКАТЕРИНА. Мне сразу же не понравился этот краснорожий
бугай, который у них главный... И фамилия у него Смердяев! А
как он пренебрежительно ручку нам свою давал золотую... Как
будто мы и не люди вовсе, а скоты... Да за одну такую ручку
можно купить десять таких гарнитуров, за который мы здесь
сидим.
ПАВЕЛ. Пусть подавится своим гарнитуром, Смердяков этот...
ЕКАТЕРИНА. Плевать! Пусть подавится! Ты такое больше не
говори! Будем бороться до последнего! Судиться с ними будем, до
самого президента дойдем американского, но своего добьемся,
если что не так. Есть же, я не знаю, разные правозащитные
организации, в конце-то концов, суд Линча...
ПАВЕЛ. Да ну их уже...
ЕКАТЕРИНА. Если бы не твой вчерашний бзик, может, все было
бы нормально. Ты хоть помнишь, что ты вчера вытворял после
своего джина?.. Нет? А я помню. Кривлялся в одних трусах прямо
перед стеклом, ругательства выкрикивал разные, трусы свои
стянул, попу оголил перед всеми, а потом упал прямо на пол и
зарыдал. Я тебя, Павел, конечно, не упрекаю. Мне самой тяжело
очень. Но нужно же было хоть как-то сдерживать себя, ведь там
же люди стоят, и нужно их хоть немного уважать... Они же так
забеспокоились за тебя, что все движение перекрыли...
ПАВЕЛ. За что их уважать? За что? За то, что стоят сутками
напролет и на нас, как на зверей каких, глазеют?
ЕКАТЕРИНА. Они ведь люди, Павел. Хотя бы за это. Это же
кто-то из них когда-то сказал: "Хлеба и зрелищ!" А мы чем не
зрелище? Выставлены на всеобщее обозрение. На центральной улице
крупного города. Сами себя обрекли на такие муки константовы.
Теперь уж нужно терпеть - немного осталось. По сравнению с тем,
что уже отсидели.
ПАВЕЛ. Какой это позор! Какой позор! Мы ведь выглядим-то
уже как бледные спирохеты... На наши жизни ведь это сидение в
витрине ляжет несмываемым пятном - грязным, грязным пятном. Это
будет значить, что мы продали свою честь. И даже цену
определили в один спальный гарнитур. Конечно, продают свое все:
кто - силу, кто - умственные способности... Но чтобы вот так
продаться со всеми потрохами?
ЕКАТЕРИНА. Ты что, не слышал вчера? Там же теперь новый
конкурс объявили! И желающих набралось уже больше двух тысяч! И
все они мечтают продаться, как ты говоришь, со всеми потрохами!
ПАВЕЛ. То они, а это мы с тобой. И мы с тобой сейчас жизни
свои обесценили. Моя это вина. В первую очередь моя. Наверное,
единственный смысл жизни - поступать и жить так, чтобы было
хорошо не только себе, но и другим, в первую очередь близким
тебе людям. Я с этой задачей не справился. Я этого сделать не
смог. Не смог! Простите меня, и ты, Катенька, и Антошка!
ЕКАТЕРИНА. Ну что ты, Паша, перестань! Как будто умирать
уже собрался! Не твоя ведь это вина, что в школе денег не
платят...
ПАВЕЛ. Моя это вина... Моя... О себе я думал... Нравилось
мне в школе работать с детьми чужими... А о своем сыночке я
даже и не думал... А был бы другим, давно бы уже вагоны
разгружал на вокзале... И ничего-то зазорного в этом нет! Если
можно сидеть в витрине, то отчего нельзя мешки таскать человеку
с высшим образованием?..
ЕКАТЕРИНА. Ничего. Отсидим. Полсуток осталось. Завтра
утром уже выйдем. Мебель получим эту... Пятна вот только теперь
на обшивке от кофе... И от ботинок твоих грязных... Но ничего!
Выведем! Сейчас в химчистке все делают, даже на дом приходят -
были бы деньги... Погрузим все на грузовик - я думаю, они
предоставят, должны, у них есть, приедем домой, увидим Антошку
нашего, расцелуем его в обе щечки, расставим всю мебель, как
удобно, чехлы пошьем, чтобы Тимофей не тягал, и снова заживем
долго и счастливо. Да сохранит нас судьба от хворей и
напастей!.. Ты будешь в школу ходить, ну или там на вокзал -
как решишь, я буду супы тебе варить с капустой свежей, какие ты
любишь... А, может, тоже пойду на работу - специальность же
тоже есть у меня... Знаешь же, математик я, как Софья
Ковалевская эта. Расчеты буду делать какие-нибудь. Может,
переучусь и стану экономистом. И будет у нас денег всегда
вдоволь... Купим машину, пусть не "Феррари" красного цвета, как
ты хотел, хотя бы "Окашку"-какашку, но можно тоже красную, если
выпускают... Купим квартиру новую в девятиэтажке, не замок,
конечно, не дворец хрустальный, зато жить можно будет, - и из
трущобы нашей хоть выберемся. На участке нашем дачном коттедж
построим двухэтажный и будем туда ездить на выходные на нашей
"Окашке". На огороде будем возиться с картошкой, жуков
колорадских собирать. В-общем, все у нас будет как у людей -
ничем не хуже... И мы навсегда забудем эту историю про двух
дурачков, которые заради какого-то паршивого гарнитура
согласились просидеть целых полмесяца, загородившись от мира
магазинным стеклом, спрятавшись за него, точно за ширму, только
ширма-то эта оказалась прозрачной, вот как! Ничего! Пройдет
время, все забудется, и нам не стыдно будет перед нашими
внуками и правнуками... Они поймут нас, - время было тяжелое,
жизнь человеческая ничего не стоила... А им нужно было как-то
выжить... И не просто выжить, а еще и жить дальше более или
менее достойно... Вот так-то!
ПАВЕЛ. Зачем все это? Зачем?
ЕКАТЕРИНА. Все будет в порядке, Павел! Все будет в
порядке! ( прикладывает руку ему ко лбу ) Ой, да у тебя же жар!
Эх ты, самокоп!..
ПАВЕЛ. Я в своей жизни мало хорошего сделал. Но я всегда,
ты слышишь, Катенька, всегда думал о вас с Антошей. Поэтому
простите меня за всю боль, которую я вам принес...
ЕКАТЕРИНА. Ну что ты говоришь? Что ты говоришь-то?
ПАВЕЛ. Катенька, время лечит все. Не хорони себя заранее,
ты молодая и вся жизнь у тебя только впереди... Прошу тебя,
береги нашего сыночка, вырасти его хорошим и достойным мужчиной
- не таким, как я...
ЕКАТЕРИНА. Ты что? Плохо себя чувствуешь? Вызвать врачей,
да? Ну ты что? Скажи! Только не молчи!
ПАВЕЛ. ( Вскакивает с дивана.) Все! Я решил! Так больше
