ожидании неизбежного конца.
Однако на этот раз все стало слишком уж реально. Сон кончился.
Гомонили пассажиры, временами сквозь шум прорывался крик кондуктора.
Пахло огуречным лосьоном и "беломором", рублями и трешками, а еще
керосином. Потом запахло чем-то трудноопределимым. Этот непонятный запах
вскоре заглушил все остальные.
И тут же Клобу наступили на ногу. Он вскрикнул. Открыв глаза, увидел,
что это гнусное действие произвела огромная старуха в синем трикотажном
костюме, и дернул ногой, пытаясь освободиться. Лицо старухи дрогнуло, но
чудовищная галоша не сдвинулась ни на миллиметр.
- Слушайте! - крикнул Клоб. - Отпустите мне ногу! Ну я прошу вас! Ну
что вам стоит! Я же вам ничего плохого не сделал!
Однако старуха стояла непоколебимо. И длилось это целую вечность, за
которую Клоб успел с сожалением подумать, что когда-то она была красивой
девушкой. И конечно же, ее кто-то любил, ночей не спал... И черт возьми,
до чего же ей трудно поверить сейчас, что все это когда-то было. И конечно
же, катастрофа - ощущать, как стройное, нежное тело, постепенно, но
неотвратимо изменяется. Выпадают зубы, волосы, нет уже гладкой-гладкой
кожи. И мужчины не провожают взглядами. И тогда начинаешь понимать, что
это старость.
Да, ей можно посочувствовать. Но я-то почему должен страдать? Ой, как
больно!
Трамвай остановился. Клоб дернулся, попытался опереться спиной о
стенку и столкнуть нахальную старуху свободной ногой, но не тут-то было.
Больше ничего придумать он не успел. В трамвай хлынула толпа. Клоба
стиснули. С одной стороны небритый дядька в помятой мушкетерской шляпе и
зеленом фраке, с сеткой пустых бутылок в руках, которую сразу же попытался
поставить на голову Клобу, но промахнулся и водрузил на спинку сиденья.
С другой стороны к Клобу прижался двухметровый кузнечик, в черных
очках и с японским зонтиком.
- Люди! - взвыл Клоб. - Погибаю! Спасите!
Но было поздно. Трамвай тронулся. В окне мелькнуло покосившееся
здание театра отпора и берета, потом голубые башенки дворца
звукосочетания, увенчанный треуголкой усатый солдат с вилами наперевес.
Замелькали полосатые столбики. Трамвай мчался и мчался...
Клоб понял, что погиб окончательно, и закричал:
- Люди! Рятуйте! Матка боска! На помощь! Спасите ветерана двух
картофелеуборочных кампаний!
Трамвай резко остановился. Все, кто стоял в проходе, в том числе и
чудовищная старуха, рухнули друг на друга и покатились к передним дверям.
Клоб ощутил, что свободен, и резво сорвался с места. Выскочив на
улицу он врезался в толпу, окружавшую водителя, который осматривал правую
переднюю трамвайную ногу.
Вдоволь на нее наглядевшись, он закурил сигарету и пробормотал:
- Так я и знал. Опять заноза.
По толпе пробежал шепоток. А кто-то довольно громко и негодующе
сказал: "Ну, это надолго".
Клоб плюнул и, прихрамывая, пошел домой. Свернув, для того чтобы
сократить путь, в проходной двор, он чуть не налетел на какое-то громадное
существо. В руке оно сжимало граненый стакан, наполненный на одну треть
беловатой жидкостью.
- Лазают тут всякие, - проворчало существо. - Не дают людям проходить
курс лечения. Ишь, шляпу напялил, шары твои бесстыжие.
Клоб трусливо прошмыгнул мимо и побежал, слыша за спиной какие-то
малопонятные ругательства. Пробегая через арку, он задел ногой аккуратную
горку стеклопосуды, и она отозвалась веселым звоном.
Выскочив на улицу и припустив со всех ног, он едва не затоптал
процессию полосатых, покрытых длинным мехом гусениц, во главе которой шел
чрезвычайно важный дятел. Поневоле сбавив ход, Клоб стал оглядываться,
выискивая знакомые ориентиры.
Так, все верно. Вот шарманщик с побитой шарманкой. Несомненно -
хорошо знакомый. И шарманка у него та же, как и жалостная песня:
"Жили-были три бандита".
Потом книжный киоск, все полки которого заставлены "Справочником по
ремонту швейных машин". В киоске сидела толстая неопрятная продавщица,
отгородившись от всего окружающего "Современным бушменским детективом".
Потом - спортзал, на одной из колонн которого белел листок с
объявлением: "Открыт набор девушек в секцию борьбы за жизнь, по системе
"Принимаю окружающий мир таким как есть, не забывая, что он такой до тех
пор, пока является таковым в моем сознании, значительно расширенном именно
такими методами, которые приводят к таким же результатам".
Тут Клоб нырнул во второй проходной двор, промчался сквозь него,
ворвался в арку и, благополучно ее миновав, очутился на следующей улице,
где, наконец, и увидел свой дом.
Осторожно проскользнув в темноту подъезда, Клоб стал крадучись
пробираться по лестнице, нащупывая в кармане ключ...
Да так и замер.
Площадкой выше разговаривали двое.
И тут же Клоб почувствовал, что какая-то опасность прячется в темноте
подъезда. И может быть, не сама опасность, а так, некий намек на нее.
Хулиганы?
Тут Клоб себя пожалел. Хотя и понимал, что жалеть, в общем-то,
нечего. Кто он? Маленький человечек, ничем не отличимый от тех сотен
муравьев, исчезающих каждый день, не оставив после себя даже воспоминаний,
а лишь ощущение, что здесь, на этом месте, что-то было. Вроде бы живое. Но
вот оно исчезло и невозможно вспомнить - что.
Правда, сам он отличался от других умением делать слова.
И некоторое время, стоя на пыльной лестнице, он цеплялся за эту
мысль, хорошо понимая, что без нее не было бы даже надежды.
А наверху говорили и говорили, надежде стало скучно, и она ушла. Клоб
же понял, что искусство делать слова не такое уж большое достоинство.
Осознав все это и почувствовав, что стал пустым и безвольным, он
двинулся наверх, мечтая, чтобы все побыстрее кончилось. Но тут появилась
злость и напомнила, что в кармане у него что-то лежит.
Точно, там была металлическая расческа с длинной, тонкой и острой
ручкой. Он сжал ее и пошел дальше, но тут же задел носком ботинка пустую
бутылку, и та, со звонким шорохом прокатившись по бетонной ступеньке,
упала вниз и разбилась.
Клоб замер и прислушался.
Хулиганы разговаривали.
- А что это? - спросил сиплый, прокуренный голос.
- А так... Вот тут нажмешь, он и сработает. Как надо сделает. А? Как
надо... И план у нас сразу даже выше, чем думали, чем объявляли, на что
можно было надеяться. Словил? А? - радовался кто-то тонким голосом.
- "А-а", - передразнил прокуренный. - Тебе бы "а-а", а объект не
появляется. Вот скотина. И чего это он? Ведь всегда же приходил вовремя. А
сейчас, когда вдруг понадобился - нет его. Ведь время выходит. Где же он,
идиот?.. Ну ничего. Даже если он кое-что заподозрил, мы его достанем.
Теперь Клоб поднимался почти не таясь, думая о том, что предстоит...
Обычное дело. Рулетка. Пан или пропал? Они тебя или ты их?
Мешало только чувство сожаления. Вот ведь, была же самая обыкновенная
жизнь... Может, неяркая и событий было маловато, но зато не надо особенно
думать: все известно заранее. А теперь же он падал в неизвестность
стремительно и неудержимо.
Ступеньки кончились. Он повернулся и увидел площадку. Здесь имелось
окно, в которое проникал скудный свет, и это давало возможность разглядеть
серьезного мужчину с огромной мясорубкой в руках. А из-за спины выглядывал
кто-то, почти совершенно скрытый в полутьме. Виднелись только меховая
шапочка, круглые любопытные глаза и остренький носик.
- Ну, иди сюда, - сказал мужчина и взял мясорубку поухватистей. Тот,
кто прятался за его спиной, сдавленно захихикал.
Во рту у Клоба пересохло, он шагнул вперед.
Этажом выше открылась дверь. На лестницу хлынул свет. Нетрезвые
голоса затянули:
И тут она ему сказала:
- Ко мне, сердечный, не ходи!
Сквозь это пение прорывался чей-то бас: "А мы по-простому. Раз вы для
нас ничего делать не хотите, то и мы совершенно ничего..."
Человек с мясорубкой заметался, пытаясь запихнуть ее в клеенчатый
футляр. Женщина, теперь ее хорошо было видно, вдруг подпрыгнула, мгновенно
уменьшилась и исчезла в кармане его плаща.
А на лестнице уже топталось множество ног. Штиблеты и импортные
кроссовки, белые лодочки и чулки-сапоги на платформе надвигались на
владельца мясорубки.
Тот перепугался еще больше и, судорожно замотав свое снаряжение в
футляр, сиганул по лестнице вниз. Клоб еле успел посторониться.
А потом ему в лицо шибануло портвейном, "Шанелью", сивухой, тройным
одеколоном, шашлыками "по-карски", ливерной колбасой и ананасами.
Все эти запахи, к своему удивлению, Клоб уловил и разложил по
полочкам. Но зато те, что прошли мимо него, слились в какую-то пеструю,
кричащую, лопочущую, визжащую массу, которую невозможно было расчленить на
составляющие части. Она пронеслась, отшвырнув его к самой стене, и
ринулась вниз.
Клоб успел заметить только ночной горшок на тоненьких ножках, из
горловины которого торчал стебелек ромашки. Горшок перепрыгивал через две
ступеньки, прилагая бешеные усилия для того, чтобы успеть за своим
хозяином.
Некоторое время топот удалялся, потом хлопнула дверь подъезда и
наступила тишина.
И только тогда, прижимаясь лопатками к надежной и холодной стене,
Клоб почувствовал, что рубашка у него на спине мокрая. Он расслабился,
сунул расческу в карман и на ватных ногах поднялся к своей квартире...
Закрыв дверь и привалившись к стене, Клоб стал вслушиваться. А не
скрывается ли и в квартире что-нибудь опасное?
Но нет, все вроде в порядке.
Повесив пальто в шкаф и мягко ступая по облезлому ковру, он прошел к
зеркалу. Терпеливо подождав, пока отражение закончит чистить ногти и
обратит на него внимание, махнул рукой.
Отражение вздохнуло и, сокрушенно покачав головой, передвинулось
ближе. Встав как положено, оно еще раз вздохнуло и стало принимать облик
Клоба. Секунд через десять контуры отражения определились, и оно даже
попыталось копировать движения Клоба, правда, довольно вяло.
Если верить отражению, он выглядел еще неплохо и даже мог кое-кому
понравиться. Особенно эти пышные, моржовые усы! Ах, бедные дамы, эти усы
вас погубят! Ах, ах... Ну ладно, хватит.
Он прошел на кухню и сделал несколько бутербродов. Потом кинул
домовому за батарею кусок сахара, а тот высунул голову и пожаловался на
соседа, который "увел у него мировую подругу", причем лишь благодаря
умению танцевать брейк.
Посочувствовав, Клоб посоветовал сейчас же приступить к освоению
этого престижного танца и, вынув из холодильника бутылку молока, сел
завтракать.
Дожевывая последний кусок, он немного погулял по потолку, размахивая
руками для улучшения пищеварения, потом, опустившись в продавленное
кресло, стал думать о том, какой сегодня был отвратительный день. Сначала
старуха, потом хулиганы... И что это за жизнь такая пошла?
Он думал об этом и думал, а потом закрыл глаза и тотчас же увидел
что-то похожее на... Нет, дождем это быть не могло. Разве может он литься
такими удивительными струйками, которые переплетаются, схлестываются в
узелки и поднимаются вверх?
А память уже подсказывала, что это не дождь, это все, что накопилось
за недавнее время. Чувства, мысли, образы - они были здесь. Ужас и
отчаяние, страх и надежда, злость и жалость к себе. Стоило только
протянуть руку, ухватить эти нити и сплести их в единое целое.
Он торопился, он очень торопился. Пальцы не слушались, нити легко
обрывались, но несмотря на это, через полчаса на столе лежало свежее,
абсолютно готовое слово. Затвердевая, оно слегка подрагивало, рассыпая по
