знобящей ватой. Когда вода опустилась к коленям, он побежал, высоко
вскидывая ноги, выскочил на узкую полоску песка за перекатом и без остановки
вломился в кустарник. Весь облепленный узкими ивовыми листьями, вырвался на
небольшую, с пятнами снега поляну. На полянке сидел заяц и смотрел на него.
"Привет, братишка", - на бегу сказал Баклаков. Заяц даже в сторону не
отскочил, только сделал следом несколько прыжков, любопытствующий, непуганый
житель реки Ватап. Баклаков проломился через кустарник и остановился
ошеломленный. Могучий речной поток в всплесках водоворотов катился перед
ним. Вода мчалась и в то же время казалась неподвижной, застывшей в какой-то
минувший давно момент. Она тускло сверкала. На миг Баклаков почувствовал
себя потерянным. Среди сотен безлюдных километров. Тундровых холмов. Речных
островов. Темных сопок. Под низким небом. Один!
...Ночью пошел сильный снег. Он падал крупными влажными хлопьями, и
потолок палатки провисал все больше и больше. Земля была мокрая, в Баклакова
сильно знобило. Если бы он взял спальный мешок, он мог бы залезть в него и
спать несколько суток, не расходуя продуктов. Если бы он взял винтовку,
можно было сидеть у костра и жарить оленину или тех же зайцев.
Полотнище палатки оседало все ниже и ниже, и вдруг его осенило: мокрая
бязь не будет пропускать воздух. Если бы даже он был мастером спорта по
плаванию, это не помогло бы ему в здешней воде. Может быть, поможет палатка.
II все росло и росло томительное чувство необходимости. Выхода нет, а
значит, зачем откладывать?
Снег все валил и валил. Было тихо, и даже шум воды шел как сквозь вату.
Баклаков скатал палатку. Вытащил из рюкзака шнур и плотно перевязал его в
двух местах. Не раздеваясь, перешел перекат. Сапоги стали очень тяжелыми. У
следующей протоки он тщательно вымочил палатку в воде. Пока он ее мочил,
руки закоченели. Баклаков взметнул палатку как сеть-закидушку и быстро
собрал в горсть дно. Получился большой белый пузырь. Он вошел в воду и
положил щеку на влажную бязь. Одной рукой он держал дно палатки, собранное в
горсть, другой - греб. Он слышал, как шипят выходящие сквозь ткань пузырьки
воздуха, как слабеет под щекой воздушная подушка, слышал холод, сжимавший
грудь. Берег исчез. Быстро и бесшумно мчалась вода. Водовороты скручивались
вокруг него. Страха не было.
Пузырь палатки все слабел и слабел. Он перехватил левую руку повыше и
стал быстрее грести. Но палатка как-то сразу вздохнула, и голова ушла в
воду. Баклаков схватил палатку зубами и начал грести обеими руками. Но
белесая, как привидение, ткань метнулась к животу, спутала руки. Он разжал
зубы, и тут же его потянуло вниз - палаточные растяжки захлестнуло за
сапоги. Течение несло его куда-то вниз, бесшумно и очень быстро, как во сне.
Баклаков нырнул, чтобы распутать ноги. Шапочку смыло. Пеньковая веревка
мертво держала ноги. В это время рядом с ним возник сморщенный бог-старичок.
"Нож, - сказал он ему. - Успокойся, у тебя нож". Баклаков снова нырнул и
просунул лезвие между спутанных ног. Сразу стало легче. "Скинь рюкзак, -
сказал ему старичок. - Не бойся". Палатка колыхалась рядом. Баклаков погреб
по-собачьи. В левой руке был мертво зажат нож. В телогрейке еще держался
воздух, и плыть было легко. Впереди на воде мелькнуло что-то темное. "Куст
застрял, отмель", - сообразил Баклаков. Он поймал метавшуюся рядом
палаточную растяжку, просунул ее сквозь лямку рюкзака, опустился,
оттолкнулся от дна и скакнул вперед, снова опустился и снова оттолкнулся
вперед...
По отмели он прошел вверх, буксируя по воде рюкзак и палатку. Телогрейка
и одежда казались неимоверно тяжелыми. Он вышел на остров, впереди была
другая протока, но мордовский бог был рядом, и Баклаков без колебания вошел
в воду.
...Снег шел все гуще, и Баклаков боялся потерять направление. Он вытащил
из кармана компас, но внутри его была вода, и стрелка прилипла к стеклу.
Буксируя палатку, один за другим он пересекал и пересекал мелкие острова и
протоки, казалось, им нет числа.
Коренной берег он угадал сразу. "Вот так-то, товарищ Чинков! Клизма без
механизма!" - сказал Баклаков. Снег шел. Баклаков выжал телогрейку. Отжал
портянки. Судя по весу, вода в рюкзак почти не попала. Сейчас его лучше не
трогать. Пленка в футлярах, фотоаппарат и дневник замотаны. У него
оставалась коробка спичек, залитая парафином. НЗ в нагрудном кармане. Ее
тоже трогать нельзя. Пятьдесят спичек - пятьдесят костров в сухую погоду.
Есть нож, есть вата в телогрейке, а кремни найдутся. Продукты, кроме сахара,
высохнут.
Баклаков надел сапоги, телогрейку и побежал. Берег тянулся ровный,
засыпанный снегом, вода рядом с ним была темной, как глубокий колодец. Он
бежал очень долго, пока не наткнулся на другую воду среди белого берега. Это
был приток Ватапа, и по нему надо бежать вверх, в Кетунгское нагорье. "Вот
так-то, товарищ Чинков", - на бегу повторял Баклаков. Он знал, что ему надо
бежать, пока не кончится снег. Снег кончится, он найдет топливо для костра,
и снова жизнь будет прекрасна и удивительна. Вот так-то, товарищ Чинков.
Он шел всю ночь, угадывая дорогу, как зверь. Где-то в рассветный час река
совсем сузилась, вода исчезла, и Сергей, проваливаясь, скользя и падая, полз
по развалам заснеженных каменных глыб: вперед и вверх, вперед и вверх. Один
раз он услышал в метели стук копыт и тяжелое дыхание убегающего, видимо,
больного оленя. Потом в животе родился горячий ком, поднялся в грудь, в
голову и все заслонил. Несколько раз Баклаков ударялся коленом об острые
углы каменных глыб, но боли не чувствовал. Когда жаркий ком ушел, он увидел,
что снег перестал, над горами на горизонте полоска синего неба, и он идет по
склону сопки, по бараньей тропе, идет по темным, сильно метаморфизированным
сланцам. "Все, Серега, - сказал он самому себе. - Пришли". Гранитный массив,
первый из трех намеченных, был рядом. Баклаков чувствовал это. Он вошел в
зону контакта. "Дошел-таки, клизма без механизма", - прошептал Баклаков. Но
радости не было. Хотелось лежать. В узкой закрытой долинке Баклаков кое-как
натянул палатку. С юга, с сопок нагорья неотвратимо и беззвучно ползла новая
черная туча. "Немного полежу и буду работать, - твердил он. - Немного полежу
и пойду дальше. Хочу полежать". Баклаков, не раздеваясь, лег на мокрый
бязевый пол палатки, сунул ладони между коленями, положил голову на мокрый
рюкзак. Голова оперлась об острый угол пистолета, лежавшего сверху. Он
передвинул голову и провалился куда-то. Очнувшись в очередной раз, он
услышал шуршание снега о палатку. Потолок палатки провис, и когда он
коснулся его щекой, щеку как будто полоснуло раскаленным железом.
Баклаков заставил себя высунуть голову из палатки. Камни вокруг были
покрыты пеленой мертвого синего снега. Напротив палатки опять сидел заяц и с
интересом смотрел на него. Воистину зайцы преследовали его. А может, это уже
бред?
- Сиди! - громко сказал Баклаков и пополз за пистолетом. Рюкзак не
развязывался. Он перерезал шнуровку, вынул пистолет и передернул, загоняя
патрон. Заяц все так же сидел на месте. Сергей поднял пистолет обеими руками
и долго водил его. Ствол прыгал от зайца на метр в ту и другую сторону. Заяц
сидел неподвижно, и косые ведьмины глаза его жутковато поблескивали.
Баклаков закусил губу, остановил ствол и нажал спуск. Оглушительно грохнуло,
и дымящаяся гильза упала рядом с ним. Заяц бился на снегу, сучил длинными
ногами. "Врешь, товарищ Чинков", - пробормотал Баклаков, взял зайца за
мягкие теплые уши и отнес в палатку. Он кое-как ободрал зайца длинным ножом
и стал есть теплые кусочки мяса, стараясь тщательно прожевывать их. Так он
съел всю заднюю часть зайца. Затем Баклаков выкинул оставшиеся
окровавленные, облепленные волосом куски мяса из палатки и снова лег, прижал
подбородок к коленям. Ему не было холодно, только он все время поднимался
наверх по крутому и рыхлому песчаному склону, песок осыпался, и он
оказывался внизу и снова полз. Песок был серый, свинцового цвета. "Мое время
впереди, товарищ Чинков, - шептал Баклаков, поднимаясь по серому склону. -
Ты нас, вятских, не знаешь. Где надо, мы буравом ввинтимся, где плечом
шибанем, где на цыпочках прокрадемся, где дураками прикинемся. Мы, вятские,
все такие".
5
Старый человек по имени Кьяе сидел на заснеженном тундровом пригорке в
странной позе - плотно сомкнутые ноги были вытянуты перпендикулярно
туловищу. Европеец не высидел бы подобным образом и пяти минут. Но Кьяе поза
не доставляла затруднения - привык с детства. Считалось, что так лучше всего
отдыхают ноги и позвоночник. Снег, падавший на плечи и непокрытую голову,
также не мешал ему. Более того, снег напоминал, что скоро придет зима -
лучшее время для пастуха. Подумав о зиме, Кьяе шевельнул плечами, руки
выскользнули из широких рукавов вовнутрь меховой рубашки. Тепло. Уютно. Он
втянул ноздрями холодный и влажный воздух. Запах дыма исчез - снег потушил
верховой пожар. Остались гореть лишь торфяные ямы. Но чтобы загасить их,
требуется затяжной дождь. Потом в эти ямы будут проваливаться и ломать ноги
олени. Потом их затянет льдом.
Стадо лежало спокойно. В первый день снегопада, избавившись от комаров и
жары, олени паслись почти круглосуточно. Он специально заранее пригнал их
сюда на невыбитое, но маленькое пастбище. Пастбища хватит на неделю - как
раз до новых комаров. Подумав об этом, Кьяе удовлетворенно хмыкнул. На
старости лет он угадывал предстоящую погоду почти безошибочно. II потому
выбирал точное место для стада. Сейчас стадо спокойно лежит, набирает вес. А
он спокойно, не тратя сил, сидит на пригорке. Он снова обманул старость.
Кьяе думал о Времени. Когда он думал о веренице прожитых лет, о том
времени, когда не было еще самого Кьяе, но уже был отец, о еще более раннем,
когда не было и отца, по был народ Кьяе, он всегда представлял себе вереницу
холмов в тундре. Холмы в аналогии Кьяе были событиями, которые в сущности
составляют Время. Без событий нет Времени - это Кьяе знал твердо. Если даже
представить нечто отдаленное как шепот умершего, то и тогда были события, а
значит, было и Время. Холмы составляют тундру. Тундру можно сравнить с
жизнью, с безбрежным ее пространством.
Такова была схема жизни, пространства и времени, выработанная пастухом
Кьяе, и она вполне устраивала его. Одни холмы затеняют другие, из-за ближних
не видно дальних холмов, точно так же обстоит дело с событиями. И между
холмами существуют закрытые отовсюду низины, а вовсе дальние холмы исчезают
в воздухе, как теряется, слабеет и тонет дальняя память.
Земля, где родился и состарился Кьяе, всегда лежала в стороне от истории,
изучаемой в школе. Сюда не дошло влияние древних культур Востока.
Европейская или, как ее иногда называют, христианская цивилизация узнала о
Территории позднее, чем о народах южных морей. Захватившие в свое время
Восток проповеди буддизма и мусульманства также обошли Территорию стороной.
Сюда никогда не добирались миссионеры. То ли холод и дикая репутация
Территории пугали их больше, чем жара и стрелы туземцев тропических стран,
то ли земля ее заранее считалась нищей и непригодной для жизни, а потому
вовсе ненужной церкви.
Тем не менее предки Кьяе здесь жили тысячелетия. Существует теория о том,
что где-то на рубеже каменного и бронзового веков волны миграции зашвырнули
сюда группу бродячих охотников и откатились обратно, оставив их на берегу
покрытого льдом океана средь снежных холмов. Они называли себя "люди", или,
точнее, "настоящие люди", "недлинные люди". Великая рациональность
