- Труп найден мною шестнадцатого июля на склоне... - начал Жора.
- Это вы доложите майору, - поморщился Чинков. - Докладывайте о
результатах.
- Все идет как положено, - пожал плечами Жора. - Карты на базе.
- Самолет сможет там сесть? - спросил майор.
- Исключено.
- Пешком?
- Двое суток. - Жора глянул на оплывшую фигуру майора.
Чинков тяжко и медленно шел по косе у воды, разглядывал отмель. Лениво
вполоборота махнул, чтобы Апрятин и майор шли на базу. Майор пожал плечами и
строго сказал Жоре: "Ведите на базу, товарищ начальник партии".
...В палатке Будда тяжело уселся на стул и невозмутимый смотрел на стол.
Гурин при виде вошедших встал, коротко кивнул и снова улегся с излюбленным
французским романом (на обложке матадор и девица). Жора за ствол подал
майору наган с позеленевшими патронами в барабане и завернутую в полотенце
полевую сумку, вернее, ее остатки. Но майор все косился на Гурина. На задней
обложке девица была вовсе без ничего и блеск ее ягодиц на глянцевой обложке
кощунственно освещал палатку. И сам Гурин в свежем тренировочном костюме, в
каких-то кедах с белой непачкающей подошвой выглядел кощунственно. Не
палатка геологов, а приют иностранных туристов.
- С какой целью вы ведете канавные работы, Апрятин? - тихо спросил
Чинков.
- При заброске партии с самолета были замечены развалы кварца. Решили
проверить канавами.
- И что показал ваш кварц?
- Жилы пустые, - сказал Жора. - Низкотемпературный молочный кварц и...
более ничего.
Майор все косился на Гурина, закрывшегося обложкой, как будто
происходящее его не касалось.
- Кто это у вас валяется на койке, Апрятин? - скрипуче спросил Будда.
- Андрей! - окликнул Жора. Гурин сел.
- Как ваша фамилия?
- А ваша?
- Я Чинков. Главный инженер управления, где вы работаете, - монотонно
сказал Будда.
- Андрей Игнатьевич Гуран. Инженер-геолог.
- Если вы действительно инженер-геолог, будьте добры к столу, - Чинков
отвернулся от Гурина. Майор засунул наган в полевую сумку. Сверток с
бумагами придвинул к себе.
- Вы приняли решение? - спросил Будда у майора.
- Пусть захоронят. Составят акт, - вздохнул майор, - Дело ясное.
- Проверьте, прошу вас, как с техникой безопасности на базе Апрятина.
Майор вышел.
- Почему пусты канавы, Апрятин?
- Думаю, что наш лист находится в переходной зоне от золотоносных
областей Реки к оловоносной провинции Территории, - единым дыханием
выговорил Жора.
- Что вы скажете о золотоносности вашего района? - быстро спросил Будда.
Жора только пожал плечами.
- Мы ведем геологическую съемку. Отто Янович выбрал наш район чем-то
вроде печки, от которой будут танцевать...
- Меня не интересует, что замышлял Отто Янович, - Чинков встал, и лицо
его налилось кровью. - Здесь не полигон для научных изысков. Слушайте
приказ, Апрятин: к осени вы дадите мне полный отчет именно о золотоносности
вашего района.
- У партии существует утвержденный проект, - тихо сказал Жора.
- Мне наплевать на проект. Я его отменяю, - яростно ответил Чинков.
Гурин выдвинулся вперед, локтем задвинул Жору за свою спину и весело
сказал:
- О чем, собственно, спорить? Мы ведем работу в основном в горной части.
Надо спуститься в тундру. Прошлиховать верховья основных водотоков. Шлихи
мыть быстро. Лишь на тяжелую фракцию. Канавные работы прекратить. Канавщиков
перевести на шурфовку. Две-три обзорных линии в устьях главных ручьев. Не о
чем спорить!
- Разумно! - по-человечески вздохнул Чинков. Он благосклонно глянул на
Гурина и медленно вышел из палатки.
- Статуя командора, - пробормотал Гурин. - Мыслящая статуя командора.
Это было невероятно, но Чинков услышал его. Он медленно всем корпусом
развернулся к Гурину, разлепил губы на чугунном лице и вдруг белозубо
улыбнулся.
- Спасибо, что хоть мыслящая, Гурин, - медленно сказал он.
- Доктор. Моя здешняя кличка Доктор, - улыбнулся в ответ тот. Чинков
благосклонно кивнул головой.
В это время Жора Апрятин вышел из-за спины Гурина. Дергающейся
напружиненной походкой он подошел вплотную к Чинкову. Все еще улыбаясь,
Чинков смотрел сверху вниз на темя Апрятина, а Жора смотрел в землю.
- Прошу вас, - с бешеной официальностью произнес Жора, - никогда не
кричать на меня. Во-вторых, прошу дать точные указания о поисках золота.
- Раз вы инженер, то должны знать это, - Чинков, казалось, забавлялся.
- В-третьих, прошу дать письменное указание об отмене проекта. Без этого
я не могу изменить план работ.
Чинков молчал. Гурин с нескрываемым любопытством поблескивал очками,
переводил взгляд с Чинкова на Апрятина, с Апрятина на Чинкова.
- Скажите, - вдруг благодушно спросил Чинков. - А на черепе у того
товарища не сохранилось волос?
- Нет, - растерянно сказал Жора. - По-моему, нет.
- Если светлые волосы, значит, Гагин. Мой однокашник.
- Я не понимаю, какое отношение...
- А тут нечего понимать, Апрятин. Инженер-геолог не просто инженер. У
него есть кодекс чести. Ваши коллеги погибли именно во время поисков золота
Территории. Результаты работ неизвестны. И для того чтобы выполнить
элементарный товарищеский долг, вы требуете бумажку. Вам не стыдно,
Апрятин?
- Демагогия... - с трудом начал Жора.
- Демагогией занимаетесь вы. Приказ вам известен. Как его выполнить, вам
расскажет Гурин. Вашему деду стыдно должно быть за вас, Апрятин.
Чинков развернулся и монументом поплыл прочь от базы. Жора так и стоял с
опущенной головой.
- Вот это босс! - с восхищением сказал Гурин. - Ах, как красиво он тебя
обыграл, Георгий. Умница! Монстр!
- Он плохой человек, - сказал Жора.
- Тебя высекли. Прими это как мужчина, Георгий. Ты с ним знаком?
- Второй раз вижу.
- Значит, и он тебя видит второй раз. Но как он тебя угадал! Личного дела
для этого мало. Результат: приказ его ты обязан выполнить. Иначе он тебя
высечет еще раз. Если же ты завалишь проект - никаких бумажек он тебе не
оставил, Тебя высекут другие.
- Я не буду заваливать проект Отто Яновича.
- Этого он и хотел. С одной мышки две шкурки.
- У меня есть свидетель. Ты.
- Ни черта ты в людях не понимаешь, Георгий. Неужели ты видишь во мне
жлоба-свидетеля? Клянусь говорить правду, и только правду. Это мне
унизительно.
- Значит, ты за него?
- Я - единичный философ. Следовательно, во всех случаях я за себя. Но мы
с тобой в одной партии. Из классовой солидарности беру на себя всю работу по
проекту. Ты выполняй задание Чинкова.
- Может быть, поменяемся?
- Не делай из меня холуя. Тебе дан приказ. Он великий, Георгий. Я это
сразу понял.
- В чем ты видишь его величие? В хамстве?
- Есть цель. Есть ум. И абсолютно нет предрассудков, именуемых этикой.
- У меня другие понятия о величии.
- Величие столь же разнообразно, как и порок. Кстати, тебе великим не
быть. Нет в тебе нити. Посему исполняй приказы.
- А тебе быть?
- Я в этом не нуждаюсь. Отмаялся величием в юности. Кстати: страдальца
того я схороню. Чин чинариком все исполню с помощью раба Феникса. Крест или
столбик прикажешь поставить?
- Решай сам.
- Ты более велик, чем я. Я исполняю твои приказы. Я более велик, чем раб
Феникс. И буду приказывать ему. Видишь, как уютно все получается?
- Циник ты, Андрей. Противно.
- Я не циник. Я единичный философ. Мне не противно, а просто смешно.
11
Баклаков очнулся, будто вышел из темной заброшенной комнаты. Обнаружил,
что одет в пыжиковые штаны и рубашку. Под ним была шкура и над головой, и ко
сторонам все тот же олений мех. Чувство уюта сливалось с благостным чувством
выздоровления. Баклаков сел. Передний край полога был подвернут. Снаружи
доносились мягкие шлепки. Он высунул голову из-за полога и увидел тундру,
залитую желтым светом. Справа от входа на корточках сидела девушка. Она была
в тренировочных брюках, но без рубашки. Баклаков видел смуглое плечо и
острую грудь с маленьким темным соском, край темной от румянца щеки и ухо,
полускрытое прядью длинных прямых волос.
Девушка месила тесто. Скатывала его в тутой клубок, отрывала часть,
расшлепывала и пальцем выдавливала углубления в лепешке. Она почувствовала
взгляд Баклакова и медленно повернулась. Несколько мгновений они смотрели в
глаза друг другу. Девушка разжала темные, как бы запекшиеся губы, улыбнулась
и, повернувшись к Баклакову спиной, подняла валявшуюся рядом рубашку. С
каким-то расслабленным изумлением он смотрел на тонкую спину, непостижимо
расширяющуюся к бедрам и выступы позвонков под кожей и беззащитную шею.
Потом он опомнился и исчез за пологом.
...Кьяе долго переводил глаза с Тамары на Баклакова и снова смотрел на
Тамару. Глаза старика походили на два темных сучка, спрятанных в старом
выветрившемся дереве, Тамара варила лепешки в нерпичьем жиру. Жир кипел в
котле, распространяя запах подгоревшей рыбы. Леп°шки лежали друг на друге
золотистой грудой. Кьяе вытащил из угла кожаный мешок, вынул из него кипу
полуспрессованных стеблей табака и принялся строгать табак на дощечке. Набив
трубку, Кьяе выкурил ее до конца, затем из того же мешка вытащил пачку
махорки и сделал себе самокрутку. Выкурив самокрутку, Кьяе все из того же
мешка вытащил начатую пачку "Беломора" и бережно размял пальцами папироску.
Баклаков не выдержал и рассмеялся.
- Если сразу папиросу курить, то потом невкусно, - пояснил Кьяе.
Булькал нерпичий жир в медном котле, росла груда лепешек, бесшумно и
быстро двигалась Тамара. В раскрытую дверь яранги виднелся кусочек тундры.
- Сейчас зарежу оленя, - сам себе сказал Кьяе. - Буду тебя кормить. Утром
ешь, днем ешь, вечером, ночью ешь. Как силу почувствуешь, так иди.
- Да, - сказал Баклаков. - Конечно, надо идти.
Кьяе сам варил мясо по стародавнему кочевому рецепту. Нарезанное тонкими
полосами оно клалось в несоленую холодную воду и вынималось сразу, как
только вода закипит.
Баклаков ел. Он вгрызался в оленьи ребра, сдирал с них мясо, проглатывал,
почти не жуя, тонкие длинные полоски. По подбородку и рукам тек сок,
внутренность яранги была заполнена паром от запаха бульона, мяса, костного
мозга.
Когда Кьяе пошел к стаду, Тамара ушла вместе с ним. Баклаков сидел у
тлеющего костра, слушал шум ветра над ярангой, ел оленину и пил чай. Он
засыпал на короткое время, точно проваливался в темную бесшумную яму.
Просыпался от голода и снова ел. Он пил бульон через край котла, и лицо,
борода и руки его покрылись черной сажей. У стенки все это время неторопливо
и деликатно грызла кость Умичка - крохотная оленегонная лайка. Каждый раз,
просыпаясь, Баклаков встречал ее по-человечьи смышленный взгляд. Глаза у
собаки были разноцветными, один коричневый, второй голубой.
...Многие годы спустя Баклаков придет к выводу, что он стал взрослым
мужчиной именно тогда, в яранге старика Кьяе. Жизнь до болезни походила на
школьную подготовку, на незамысловатое сочинение, изложенное на тетрадке в
косую линейку. И смутные мечты на песке у речки, текущей возле их лесного
разъезда, и хитрая дурашливость институтских лет, и пот тренировок, и вера в
то, что геология есть единственная достойная профессия на земле. Даже
встреча с Чинковым и это глупое геройство при переправе через реку Ватап -
Серая Вода. Все это было в одной плоскости и черно-белом изображении.
Баклаков часто вспоминал изрезанное морщинами, не знавшее мыла лицо Кьяе,
обнаженную девичью спину, глубокий, как шурф, взгляд из-за плеча и связанное
со всем этим благостное чувство выздоровления. Жизнь приобретала объем,
запах, цвет и теряла однозначность твердых решений. Баклаков навсегда
