зашипит воздух и... Жора Апрятин думал о том, что, если тяжелые ящики с
образцами пойдут на дно, ему останется лишь застрелиться. А впрочем, не
понадобится... До любого берега триста метров воды и тонкого льда, никто не
уцелеет.
К утру они выбрались на узкую полоску незамерзшей воды. И теперь уж
приходилось плыть до конца, так как к берегу не пристать.
...Васька Феникс, сухой, жидкобородый, с прищуром всезнающих глаз,
остался один средь синего снега, черных кустов и длинных ночей. Он сделал
изобретение, потому что ему надоело рубить тальник. Ему вообще не хотелось
выходить из большой, служившей жильем и складом палатки. Феникс взял самый
большой кукуль, распорол его сбоку и вшил туда еще широкую полосу оленьего
меха. Внутрь этого, вовсе уж большого спального мешка, он вставил две
треугольных рамы. Получился домик из оленьего меха, где он и поселился. В
"доме" этом было жарко даже от свечки. Свечек имелся ящик. Примус работал
исправно. Васька Феникс читал толстый том нечестивого Лукиана, который
оставил ему Апрятин. Шевеля губами, Васька Феникс читал "О философах,
состоящих на жаловании".
"Мне кажется, я поступил бы хорошо, если бы подвергнул предварительному
обследованию те причины, которые приводят к обсуждаемому нами образу
жизни..." Смысл слов древнего классика ускользал от Васьки Феникса, и он
засыпал. Просыпался, выходил по нужде, зажигал свечку и снова читал. Феникс
с каждым днем зарастал грязью, диким волосом, покрывался оленьей шерстью из
мешка, который безбожно линял. Но он ждал терпеливо, так как знал, что
самолеты спецрейсом никогда в назначенный срок не прилетают, а прилетают
гораздо позднее и всегда неожиданно, когда уже перестанешь ждать.
В устье реки заберег не было, и люди Апрятина высадились на илистую
черную отмель. Лодки так и остались у воды. "А кто сказал, что мы не могем?
Ей-богу, могем! - крикнул Северному Ледовитому океану шурфовщик. - Могем, а,
начальник?"
- Могем, - утвердил Жора Апрятин.
Катер пришел утром и встал на хмурой воде в километре от берега. Ближе он
не мог подойти из-за отмели устья. Пришлось кое-как лейкопластырем залепить
лодки. На резиновые заплаты не имелось времени и терпения.
- Вперед, питомцы Юпитера, - сказал Жора Апрятин, последним садясь в
лодку. И поправил на поясе пистолет.
Один человек сидел на корме и насосом-лягушкой беспрерывно подкачивал
лодку, двое гребли по-индейски, остальные лежали на дне.
Три морячка с катера в линялых бушлатах серьезно, без усмешки смотрели им
навстречу. Трап они уже заготовили.
- Благозаконие и благолепие, - сказал Жора Апрятин, когда последний
тяжелый ящик был поднят на борт. Лишь после этого он разрешил подняться
людям.
- Кончился влажный жребий, - с усмешкой подтвердил Гурин.
Катер дрогнул от заработавшего дизеля и пошел резать воду. Жора Апрятин
запустил руку в полевую сумку и вынул бутылку спирта, хранившуюся весь сезон
для этого случая.
- В веру и душу, - сказал Жора Апрятин, - обмоем конец сезона.
- Начальник! - проникновенно вздохнул один из шурфовщиков. - Мы за тебя
хоть в воду. Хочешь брошусь за борт, начальник? - Железные зубы шурфовщика
сверкали в темноте кубрика.
Все выпили, лишь Гурин не притронулся к кружке.
- С твоего позволения, Георгий, я потом. В одиночестве, - сказал он.
Хмель мгновенно и сильно подействовал на Жору Апрятина.
- Выпей с нами, Доктор. Я понимаю, ты сильная личность. И Чинков твой
сильная личность. Но куда вы годитесь без работяг и образованных телят вроде
меня?
- Скушно излагаешь, Георгий. Тебе бы белокурой бестией стать. Комплекс у
тебя подходящий. - Турин взял кружку и вышел на палубу.
Морячки сразу отметили, что Гурин тут вроде отдельно. И бородка побрита,
и одежда другая, и твердый взгляд. Гурин сидел на носу катера, зажав кружку
с разведенным спиртом в коленях. Он смотрел на море, на тяжелые темные валы,
на низкие рваные облака, на усатые морды нерп по курсу. Старшина подошел к
нему, тронул плечо.
- Иди отдыхай. Место найдем. Отдыхай, а, геолог? Гурин лишь отвлеченно и
пусто ему улыбнулся.
- Чудной ты, - добродушно сказал старшина. - Вроде постарше всех, а
чудной. А, геолог?
- Когда я работал в Средней Азии, я трое суток шел на один перевал, -
ответил Гурин. - Кызыл-Арт. Ледовитый перевал, почти недоступный. Карабкался
трое суток. Чтобы выпить пятьдесят грамм коньяка, посмотреть сверху на мир и
подумать о бренности бытия. Потом вниз. Зачем я это делал, старшина? Как
считаешь?
Но старшина по привычке морских людей, не любящих терять лицо в
непонятном, уже вроде не слушал. Лишь скользнул по Гурину глазами, белыми на
черном изрезанном ветром лице, и, ничего не сказав, повернулся широкой
спиной.
- Ответ прост, как кочка. Заблуждение веков. Желание во что бы то ни
стало доказать свою самобытность. Я-де отдельный, оригинальный, а не такой,
как все. Между тем, старшина, все такие, как все.
- Погибнешь, - сказал старшина. Он повернулся к Гурину. Светлые глаза на
черном лице, - Погибнешь.
- О чем это ты, старшина?
- Так. Печать на лице.
- Ерунда, старшина. Самое главное - держать дистанцию. Соблюдай правила
судоходства в оживленных местах. Сигнальные огни и умение лавировать. В этом
секрет безопасности.
15
Машина остановилась при въезде в Поселок. Шофер высунулся и сиплым от
бессонной ночи голосом спросил:
- Тебе, парень, куда?
- А черт его знает, - сказал Баклаков. - Сойду здесь.
Он скинул рюкзак и выпрыгнул из кузова машины. Она тут же тронулась:
видно, шофер спешил в гараж, спешил к сковородке с консервами и каменному
сну до следующей ездки.
Баклаков втянул ноздрями дымный, пахнущий морем, железом и каменным углем
воздух. Отсюда Поселок виделся весь: грязно-розовые, грязно-белые и желтые
дома с обшарпанными ветрами и дождями стенами, между домами "короба".
Теплоцентрали здесь нельзя было спрятать в землю и их прокладывали сверху,
засыпали опилками, обшивали тесом - получались "короба", как поднятые над
землей дощатые тротуары.
Баклаков вышел на морской берег. На гальке лежали высохшие ленты морской
капусты. Пролетела измазанная в мазуте чайка. В порту визжал металл, ухало.
Были слышны отрывистые сигналы буксиров. Навигация!..
Два мужика, один в полушубке и морской фуражке, второй в пиджачке и
пыжиковой шапке, скрывшись от ветра за мертвой баржой, возились с бутылкой.
Пыжиковая шапка приглашающе помахала Баклакову. Знакомое что-то лицо.
- Да что вы, ребята, - сказал Баклаков. - Мне еще рано.
Идти ему, в сущности, было некуда. Вещи, дерматиновый чемодан молодого
специалиста, лежали в кладовке у завхоза управления Рубинчика - невеселого
человека, состоявшего из носа, ушей и печали. В управление сейчас все равно
не пустят - правила охраны соблюдались в "Северстрое" неукоснительно.
Баклаков шел к "бараку-на-косе", хотя знал, что барак наверняка занят. Но
свободная койка может найтись.
Он шел по "коробу", чувствуя, как прогибаются доски, и вдруг тундра и
дето, и все, что было связано с ними, отодвинулись, и Сергею Баклакову
захотелось хорошего костюма, бритвы, бани, выпивки, еды, громкой музыки;
душевного и шумного разговора. Он втянул ноздрями воздух Поселка и быстрее
зашагал к бараку, который нелепо маячил в тумане.
Баклаков обогнул барак и дернул дверь на себя. Вошел. Дверь наподдала по
рюкзаку, и Баклаков вылетел на середину, чуть не врезавшись в железную печь.
Забыл, что сам же привинчивал автомобильную рессору.
У печки на табуретке сидел скуластый парняга в телогрейке, наброшенной на
тело. Баклаков огляделся и тихо присвистнул. Койки стояли без проходов,
вплотную одна к другой. Под байковыми одеялами храпели, стонали и вздыхали
во сне мужчины.
- Ангелы ночи, - сказал парняга. - А ты зачем впорхнул?
- Жил здесь зимой. Хотел до утра перебиться.
- Возляг на мою. Я сегодня дежурный.
- Сергей! - Баклаков протянул руку.
- Валентин! Садись. - Парень придвинул Баклакову табуретку, а сам сел на
корточки возле печки.
- Ну ее к лешему. Еще насижусь за зиму. - Баклаков тоже пристроился на
корточках. Они помолчали.
- Не могу вспомнить, какой день, - сказал Баклаков. - В баню бы неплохо
сходить.
- Хойте вир хабен зоннтаг, - сказал Валентин. - Баня, как ей положено
быть, на ремонте. "Сахалин" на разгрузке. Последняя из коробок. Сходи в душ.
- Пропуска в порт нет.
- Скажи, для гигиены личности. Сообщи, что Валентин Григорьевич Карзубия
разрешил. Это я.
- Порядок, - согласился Сергей. - В магазин заглянуть?
- Загляни. Все равно до утра дежурить.
- А там что-нибудь есть?
- Радость Вакха! Сухой закон в этом году отменен.
- Пойду.
- Перемещайся. Я тут соображу. Тушенка есть, лук есть, сковородку имеем.
Кардинально!
- Иди ты к..! - вдруг заорал кто-то на дальней койке.
- Во дает! - усмехнулся Валька. - Часов тридцать вкалывали. Спят как
мертвые, Монтаньяры!
- А ты?
Тот молча освободил из-под телогрейки замотанную бинтом левую руку.
- Полпальца в море выбросил. Из-за незнакомства с системой тросов. Я с
прииска командированный на разгрузку. Как и все в этом бараке. Удел!
Баклаков нашел в рюкзаке шерстяной тренировочный костюм, кеды, тельняшку,
чистое полотенце, свернул в клубок.
- Возьми в головах полушубок, - сказал от печки Валентин. - Тут хоть и
южный берег, но другого моря.
...Затянутый ремнями охранник вышагнул навстречу Баклакову из проходной.
- На "Сахалин", помыться. Валентин Григорьевич мне разрешил, - сказал
Баклаков.
- Проходи, - помедлив, мотнул головой охранник. Видимо, соображал, кто же
такой Валентин Григорьевич.
В порту было затишье. По железному трапу он взбежал на борт "Сахалина".
Палубу заливал свет прожектора. Несколько человек в белых брезентовых робах
возились с сеткой, спущенной со стрелы. Прислонившись к надстройке, стоял
морячок в кожаной курточке на меху и фуражке с крабом.
- Где душ? - спросил Баклаков. Морячок оглядел его и неопределенно кивнул
лакированным козырьком.
- Чудеса! Бичи гигиену блюдут, - насмешливо сказал он. Сергей вошел в
низкую дверь и по металлическим переходам добрался до душа.
Сапоги, брезентовку и драные брюки он выбросил за борт. Не чувствуя тела,
летящим шагом он направился к магазину. Прекрасно, когда ты торчишь в своей
точке планеты, свой среди своих.
Продавщица Вера Андреевна узнала его.
- С возвращением, Сережа. Какой ты красивый, когда с бородой.
Он взял три бутылки "Двина" и только тут вспомнил, что деньги в
брезентухе, которую он выкинул за борт.
- Завтра принесешь, Сережа. Отдыхай. ...Они открыли консервные банки,
вывалили на раскаленную сковородку, насыпали грудой лук.
- Из снабженцев? - помешивая на сковородке, спросил Валентин.
- Похож?
- Не похож. Но говоришь, что коньяк получил в кредит.
- Из геологического управления.
- Техник?
- Инженер.
- Престижно! Тогда сейчас выпьем по капле, и я тебя подстригу. Не похож
ты на инженера. А бороду сбрей. На бича ты похож.
- Точно, - разливая по кружкам коньяк, согласился Баклаков. - А ты кто?
- Пролетарий. Родом из хулиганского предместья столицы Малаховки, -
Валька показал в улыбке нескладные зубы.
Они выпили, и Карзубин ловко подстриг его одной рукой. Потом они еще
выпили, и Баклаков побрился. В обломок зеркала на него смотрел двухцветный
человек: темная от загара верхняя часть лица и светлая нижняя.
- Теперь можно и говорить, - снова наливая кружки, сказал Валентин. - Не
люблю, когда за растительностью прячутся. Начинаю подозревать. Лорелея! Если
ты инженер, то почему тут зиму торчал?
- Не знаю, - сказал Баклаков.
