стали проступать пятна веснушек.
Я выволок ее из сарая и усадил в сугроб, как мешок, придержал за
плечо. Набрал полную пригоршню снега и принялся, не разбирая, тереть
лоб, нос, щеки. Голова ее моталась из стороны в сторону под моей ру-
кой.
Когда подтянула она наконец ноги к животу и стала оттирать ладонью
лицо и отплевывать снег, подбирая пальцем пряди волос, я присел рядом
на корточки.
Ее лицо было все красное и вовсе не такое молодое, она смотрела на
меня с испугом.
- Господи, - сказал я, - да ведь я тоже испугался, слушайте, у вас
бывает такое?
- Нет. А что было? Я ж спала. Но тут какая-то тетка стала кричать,
и таким грубым голосом, чтобы скорей убиралась отсюда! Убиралась ско-
рей отсюда.
- Валя!! - Я услышал, как зовет меня оробевшая баба Фая, но поче-
му-то совсем близко. - Никого нет... Валя!!- Выходит, она тоже пошла
вокруг, но только с той стороны. - Анюта! Анюта...
Я приподнял Аню за локти из сугроба. Потом передал Фае и вошел -
еще раз проверить - в картошку.
В полутьме я обшаривал сарай, поскользнулся и зашиб ногу, наконец
вылез, безнадежно мотая головой.
Когда мы вдвоем помогли Ане сесть в машину, я, еще прихрамывая,
влез внутрь, стиснул руль и посмотрел, прищурясь, на ключ зажигания.
Потом на рычаг скоростей. Так надо, кажется?
А ведь я до сих пор помню, как плакали бабы: "Смотрите - дети!"
Мы шли стриженые и в оборванных ватниках, а бабы плакали: "Дети..."
Мы, городские, были высокие, но сзади шли маленькие, деревенские,
без шапок. Действительно, дети. В команде призывников никому еще не
было восемнадцати в сорок третьем. Все ведь были когда-то детишками из
последнего поколения войны.
Надо было, конечно, чтобы они не поняли, что мне нельзя доверять
машину. Я посмотрел искоса на Аню рядом, она сидела без платка, с зак-
рытыми глазами, втянув голову в плечи.
Я включил зажигание и тронул рычаг. Нет, сперва надо нажать на пе-
даль сцепления. Сколько же лет я не водил машину?
Мы отъехали наконец. Но... как мне сказать, чтобы она вместо меня
смотрела по левую руку? Я ехал покамест медленно.
Но все-таки главное: куда?
- Я даже на колени, верьте, становилась, - сказала вдруг, открывая
глаза, Аня. - Просила, я просила... - Она ко мне не поворачивалась.
- Кого просили?
- Мужа. Чтобы маму не травил, чтобы...
- Ой, милая, - наклонилась к ней Фая сзади, трогая за плечо. - Она
ж не в себе, она говорит, что ты ее бьешь в городе!
- Аня, пожалуйста, - перебил я, - пожалуйста, смотрите по левую ру-
ку. Я слева не так хорошо вижу.
- Остановитесь! - Она затормозила сама, резко, и, через меня перег-
нувшись, застучала костяшками пальцев по стеклу. - Дедушка!.. - закри-
чала она. - Дедушка, остановитесь!
Я тоже всмотрелся, приспуская стекло: остановился большой дед с бо-
родой, в шапке с ушами нарастопыр, опираясь на палку, в обтрепанном
полупальто, явно перешитом из шинели.
- Дедушка, вы тут женщину не встречали, дедушка...
Дед, не двигаясь и не отвечая, исподлобья глядел на нее.
- Да чего ж ты не отвечаешь, а, дед? - спросил я с досадой.
- А пошли б вы к Евгенье Марковне, - сказал наконец дед устало. -
Надоен ли! - И отмахнул палкой, чтоб скорей проезжали мимо. - К Ев-
генье Марковне. Фьию! Я-то чую, где ночую. Пошли!
Аня отодвинулась от окна и убито поглядела на меня. Я слышал, какое
прерывистое, жалкое у нее дыхание, ее лицо было совсем близко...
Винтовая лестница в квартиру моего молодого французского коллеги в
провинции была без перил, узкая, а кругом белые-белые, гладкие сте-
ны... "Осторожно, закружится голова". Он хорошо говорил по-русски.
Лестница вздымалась, и мы бесконечно, все поворачиваясь, вонзались,
поднимаясь вверх...
Дом был старый, похоже, шестнадцатого века, с улицы двухэтажный, на
фасаде деревянные косые кресты. А тут ступени покрыты пластиком, и
квартира современная, с компьютером, стоящим в кабинете на столе.
Я прошел вдоль книжных полок и заглянул в окно во двор. Как в
яму...
Тут мы были не на втором - на четвертом этаже! Двор внизу был такой
же, как и наши дворы, со строительным мусором, с почтовыми ящиками на
всех дверях. Под нами из одного окна в другое была протянута веревка,
на ней, обвиснув, сушились джинсы.
- Спокойно. Давайте спокойно, - сказал я, отодвигаясь наконец от
нее. - Дорогие вы мои женщины, Аня, давайте спокойно... - И, стянув с
головы свою нелепую вязаную шапочку, вытер изо всех сил шерстью лоб,
изо всех сил замотал головой.
Потом натянул ее обеими руками на уши, эту рогатую вязанку с над-
писью Ski - лыжа, и тронул машину.
- Спокойно, прошу вас, пожалуйста! - помню, еще раз повторил я.
Теперь я двигался получше по проселку, хотя все так же взглядывал,
сощурясь, влево. Становилось как-то все сумеречней, хотя вокруг белели
снега. Темнело очень рано. Было, наверное, всего часа четыре или даже
половина четвертого.
Я помню, как меня когда-то выбросило толчком из кузова: грузовик
задом сползал к реке под пулями с горки, но я ведь только почувство-
вал, как тряхануло! И вот я уже стоял: я стоял на земле! Да. Это было
чудо. Я не лежал, не упал, я стоял на земле!
Впереди виднелись дома поселка, кое-где огни в окошках. Четвертый
дом, как показала пальцем баба Фая, это и была милиция.
Я остановил, не доезжая, машину, и, попросив бабу Фаю постеречь, мы
пошли с Аней пустой улицей, платок цветастый она держала в кулаке и
пыталась, не поспевая, приспособиться вприпрыжку к моему шагу.
- Так вы надеетесь, да?.. - Губы у нее сильно потрескавшиеся, а нос
вздернутый забавно, и сережки как точки зеленоватые, вроде под цвет
глаз.
Но я ответить не успел: у водоразборной колонки заплясали, уверты-
ваясь друг от друга, какие-то мальчишки взрослые с клюшками. Они руби-
ли наотмашь непонятно кого длинными клюшками изо всех сил по лицу, по
голове. И - враз разбежались. Двое остались лежать неподвижно на за-
топтанном снегу.
Было это, может, какие-то секунды, я понял, что стою, расставив ру-
ки, ее закрывая, она сзади прижимается ко мне.
Потом один начал медленно приподыматься. Он встал, качаясь, и под-
нял клюшку. Второй на коленях ощупывал лицо.
Да, верно: секунды. Когда глянул я, услышав голоса на крыльце, как
сбегают, топоча, из милиции в незастегнутых шинелях, обернулся снова,
было уже пусто. Лежала только клубком большая кошка, прибитая.
Толстый лейтенант, нагнув голову, тронул ее носком ботинка, наконец
двумя пальцами в перчатке поднял за ногу. Это была кроличья шапка.
- Подонки, - сказал лейтенант, плюнув в снег. - Постойте... - Он
поглядел на меня, на Аню. - У вас, кажется, машина? В больницу отвезе-
те, у нас раненый. У нас "уазик" неисправный.
Он крикнул, сложив ладони рупором. Но человека уже вели, лицо у не-
го было серое, рот открыт, он был в распахнутом светлом тулупе, с об-
мотанной кровавыми тряпками рукой. Сзади милиционер тащил по снегу за
ремень зеленый ящик.
- Как отвезете, - распоряжался лейтенант, - так возвращайтесь, ваш
вопрос мы разрешим.
Я хорошо помню, как меня опускали в узкую ванну. Потом добавляли,
макая термометр, укрытый в деревяшке, тяжелую, такую зеленоватую воду.
Она была теплая, доходила уже до подбородка. Это и был покой.
Я понял наконец, что умираю. А ведь во всем отделении госпиталя я
был самый младший! Меня все называли "сынок". Я забился, расплескивая,
я закричал.
Не надо. Нет! Считайте, что и предыдущее, до этого, фронт, я забыл.
Такое чувство, что вовсе не со мной было. Или в моей другой жизни.
Но все ж таки... То, что навсегда:
Ночь. Вдруг очень близко автоматная очередь. Еще ближе отстрелива-
ются, это винтовки, и тра-та-та-та-та из пулемета.
Дверь в палату нашу, лежачих, открыта, мы видим в коридорном окне,
как уходит в небо осветительная ракета. Огненные трассы, грохочущий
лай крупнокалиберного пулемета...
Кто-то бежит, теряя шлепанцы, по коридору в госпитальном белье, с
гипсовой рукой-"аэропланом", он кричит, срываясь: "Победа! Победа! По-
беда!" Я смотрю, не могу встать.
Она опять сама села за руль, я рядом.
Человек в тулупе иногда постанывал сквозь зубы за спиной, он там
умащивался возле Фаи, и крепко пахло оттуда овчиной, потом, снегом.
Милиционер напоследок еще впихнул к нему на сиденье зеленый ящик на
подшипниках.
Аня включила фары. В свете фар мельтешил быстро-быстро мелкий снег.
Все молчали. Аня резко переключала скорость.
Сугробы по бокам уже мчались бешено навстречу, потом она свернула
вправо в узкую, тоже расчищенную дорогу (о ней нам пояснял лейтенант).
Я видел ее профиль со злобно закушенной губой, курносый. Она приг-
нулась, стиснув яростно руль, и тут нас так встряхнуло, что я головой
едва не стукнулся о крышу машины, а сзади охнул, застонал "тулуп".
- Да что ж ты делаешь! - крикнула Фая. - Человек больной!
- Человек... - пробормотала Аня, не поворачиваясь и не сбавляя ско-
рость.
"Не надо, - хотел я сказать, - никто не виноват ведь". Но промол-
чал.
Потом была развилка, еще развилка.
"А он говорил близко", - подумал я о лейтенанте. Мы ехали теперь
все медленней.
- Да-а, грехи наши, - вздохнула сзади баба Фая. - Ну, ну. Это ж те-
бя кто, а, Володя? Воло-дя!
- Нарекли Сергеем, - сквозь зубы отозвался "тулуп". - Попрошу не
тыкать.
- Ну пусть Сергей, - согласилась Фая. - А чего ж это ты в штатском,
а?
- Оттого, что не милиционер, - процедил Сергей.
- Все! Приехали, господа. Все!.. - с ненавистью сказала Аня, оста-
навливаясь, потом дала задний ход, озираясь, придерживая одной рукой
руль.
- Кто скажет, куда ехать? - наконец затормозив, спросила она непри-
ятным голосом. Бревна впереди топырились как противотанковые ежи. -
Вот вас попросим, товарищ Сергей.
- Не знаю, - пробормотал Сергей. - Я не местный.
Аня потушила фары, чтоб не слепило, и, дернув дверцу, выглянула.
Объездной колеи не видно было, хотя, может, и не ездили тут больше.
Я тоже распахнул дверцу. Мороз был слабый, но, правда, задувал ве-
тер, и поле в сумерках дымилось снегом. Справа, далеко, оно подходило
к темному перелеску. Что-то кучкой бежало туда по снегу.
- Собаки, - предположила Аня тихо, - одичавшие. Слышите лай?
Я кивнул.
- Анюта, - начала сзади баба Фая очень подобострастно. - Может, об-
ратно к развилке, а?..
- Да, да! К раз-звилке, - сквозь зубы поддержал Сергей. - Поехали,
поехали! К раз-звилке!
Голос у него был как будто знакомый, как и все эти тоскливые поля.
- Паспорт, - усаживаясь напротив, приказал опер. - Вы тут з-зачем?
Мы приехали с самого утра, поезд они называли "теплушкой": три-че-
тыре вагона всего. Мордовия, Потьма, Явас, 70-й год.
Но был уже вечер. Теплушка ходила два раза в сутки: утром туда, ве-
чером обратно. Вдоль всех лагерей.
- Если бы вас попросила женщина помочь привезти мужу на свиданье
поесть, вы отказались бы, капитан?
Мы ехали заново от развилки - сугробы тянулись почти по плечи сов-
сем близко с обеих сторон.
"Этот дурак, конечно, не опер. Молодой еще", - подумал я.
- Кровь. Смотрите, кровь течет! - зашептал он мне прямо в затылок.
- Смотрите, опять кровь течет! Рыба...
Он там качался из стороны в сторону, прижимая обмотанную ладонь к
животу.
- Нет рыбы, милый, ми-лый, потерпи, - прошептала быстро баба Фая. -
Нет рыбы, милый!
"Чокнулся, что ли?" - подумал я.
- Только лунку высверлил во льду, - пробормотал он, икая, - оп-пус-
тил леску, хотел на ящик сесть, по-нимаете?! Клюнула! Тащу длинную,
ка-ак змея, только она с зуб-б-бами! Вырвалась и - напрочь! По-нимае-
те?! Откусила мне пальцы напрочь! Понимаете?! Пальцы мои напрочь!
- Милый ты мой, ми-лый, потерпи!!
Мы уже въезжали в открытые ворота, над ними железная арка с над-
