если у тебя есть хоть капля привязанности ко мне... Никогда, слышишь,
никогда не обращайся к деду!!
Он выговорил это с большой страстностью, но потом, видимо, сообразил
что-то и прибавил в объяснение:
- Не думай, что я сохранил к нему дурное чувство: я давно уже простил
и ему, и всем другим; но старик - вспыльчив и необуздан. Я не хотел бы,
чтобы ты услышал от него какую-нибудь клевету на твою мать. Воеводич ничем
не стесняется, и если вобьет себе что-нибудь в голову, то уж оттуда трудно
выколотить. Не ходи к деду и ни о чем не проси его, я прошу тебя об этом,
а если нужно, то и приказываю!!
- Я исполню твое желание, - отвечал несколько смущенный юноша, - но
ведь пан гетман очень ценил твои услуги, батюшка, любил тебя и относился к
тебе с большим уважением... Даже и тогда, когда ты оставил двор...
При имени гетмана бледное лицо больного облилось румянцем; кровь
ударила ему в голову и сжала грудь; он сильно закашлялся и не скоро
успокоился.
- С гетманом я порвал навсегда, заговорил он, справившись с кашлем, -
и верь мне - не без причины!.. Ни я, ни мать твоя знать его не хотим!
Всякое сближение с ним было бы неприятно мне, но еще больше - твоей
матери... Она не допустит до этого, я тоже!..
Теодор печально опустил голову.
- Гетман, - с горечью прибавил больной, - ведет себя как кролик, и
забывает, что он человек. Гордость и барская распущенность испортили его
сердце.
- Ну, довольно о нем, а при матери ни слова!!
Когда он говорил это, послышались шаги Беаты, и муж с насильственным
смехом обратился к сыну:
- Ну, расскажи мне о своих успехах в Варшаве. Я очень интересуюсь.
- Я тоже не успела ни о чем еще расспросить его, - подхватила Беата.
- Знаю только, что ученье он окончил, и что с помощью ксендза Конарского
надеется получить место.
- И даже очень выгодное, - сказал Теодор, - но я без всякого
сожаления готов отречься от всех этих надежд и обещаний, если только могу
быть полезным отцу.
Родители переглянулись, как будто спрашивая друг у друга, как
ответить ему, и, наконец, отец, подумав, сказал с горькой улыбкой:
- Что же это за блестящие надежды? Если они основаны на каких-нибудь
милостях магнатов, то не забывай, что этому нельзя особенно доверяться.
- Да я и не особенно на них рассчитываю, - почти равнодушно возразил
Тодя, - дело в том, что ксендз Конарский, пользующийся большим влиянием у
князя канцлера и русского воеводы, рекомендовал меня молодому
князю-генералу, как полкового секретаря. Мне помогло еще и то, что я,
благодаря матушке, научился бегло говорить и писать по-французски. Так как
теперь, по-видимому, у князей много работы, то меня обнадежили, что меня
возьмет к себе сам князь-канцлер. У него многому можно научиться, так как
он имеет теперь большое влияние в государственных делах Речи Посполитой.
Во время его речи родители взглядами переговаривались друг с другом.
Беата вздрогнула, но не от радости - лицо ее отражало внутреннее
страдание, муж был, по внешности, более спокоен.
- Что же ты на это скажешь?
Мать покачала головой, но не решилась высказаться прямо.
- Одно только портит мою радость обещанного почетного назначения, -
прибавил Теодор. - Служа интересам "фамилии" я несомненно должен бы был
оказаться в неприязненных отношениях с паном гетманом, потому что, хотя
граф женат на племяннице канцлера, отношения между Волчином и Белостоком,
как слышно, ухудшаются с каждым днем.
Не подумав, Беата живо и гневно воскликнула:
- У нас нет никаких обязательств по отношению к гетману!
Беспокойный взгляд больного остановил жену, которая смешалась и не
могла продолжать.
Сын, стоявший ближе к матери, заметил в ее глазах искорки гнева и
сильного волнения.
Больной, опустив голову, задумался.
- Придворная жизнь имеет свои темные стороны, - тихо договорил он,
потому что силы его все слабели... - Там, пока ты нужен, тобой дорожат, а
на маленького человека все взвалят - всю работу, правда и то, что человек
чистый и дорожащий своей репутацией из всего сумеет выйти незапятнанным,
но к чему лезть в грязь, если рядом есть сухая дорога?
- Не может быть, чтобы ты не чувствовал в себе рыцарской крови и не
имел призвания к воинскому делу. Вместо того, чтобы сидеть в грязных
канцеляриях, не лучше ли было бы служить в войске под каким-нибудь
литовским знаменем?
- В коронном войске мне бы не хотелось тебя видеть, - прибавил
больной.
- И я тоже, - подтвердила мать, не объясняя причины. - Я бы не
позволила тебе этого...
Тодя сидел в задумчивости.
- Я ничего не имею против службы в войске, - возразил он, - но мне
казалось, что она будет для меня не по средствам. Бедняка нигде не примут;
ведь я должен был бы иметь свою свиту, а я ни в каком случае не хотел бы
вводить родителей в расходы.
- Мы с радостью сделали бы это для тебя, - с глубоким вздохом
отвечала мать, - но в настоящее время это было бы... невозможно. У нас нет
ничего, кроме Борка, да и тот весь в долгах.
- Ну, тогда лучше всего, - воскликнул юноша, вставая и с веселым
лицом целуя руку матери, - лучше всего совсем об этом не думать. У меня
еще есть время! Никто меня не торопит! Пусть сначала батюшка поправится, -
докончил он, - а потом мы подробно все обсудим.
Все замолчали. Мать обняла его за голову. Больной закрыл глаза,
утомленный разговором и, видимо, желая уснуть. Беата с сыном на цыпочках
отошли от кровати. Мать задернула занавеску у окна и вышла вместе с сыном
из комнаты.
Когда под вечер приехал верный приятель, доктор Клемент, больной
спал.
Доктор очень сердечно поздоровался с юношей и с чрезвычайным
вниманием стал приглядываться к нему, как будто несказанно обрадованный
видом этой расцветающей юности. Он целовал и обнимал его, оглядывал со
всех сторон, ощупывал и на некоторое время забыл ради него даже о своем
пациенте.
О нем напомнила ему сама пани, склонившись к его уху и что-то шепнув
ему, после чего он поспешил к больному.
В этот день приход их не обеспокоил спящего. Они подошли к кровати, и
доктор, осторожно взяв руку больного, начал щупать пульс. Больной не
открывал глаз. Он тяжело дышал, в груди у него что-то хрипело. Лицо
Клемента нахмурилось, прежде чем он успел сообразить, что выдает этим
себя.
Он отошел от больного и с минуту стоял в молчании, вероятно,
обдумывая, чем бы модно было помочь здесь.
Беата ждала, что он скажет ей, когда Клемент сделал ей знак рукой,
что не хочет больше тревожить спящего, и стал со смущенным видом
подвигаться к дверям.
Когда они вышли на крыльцо, Беата спросила с беспокойством:
- Что же теперь с ним делать?
- Пока ничего, - отвечал доктор. - Теперь, когда мы исчерпали все
средства, какие знает наука, предоставим все благодетельной природе и не
будем ни в чем мешать ей. Больной спит; пусть он успокоится; может быть, в
этом его спасение...
Потом он начал расспрашивать, не слишком ли взволновал больного
приезд сына? Не утомил ли его разговор с ним?.. И кончил тем, что теперь
должно последовать облегчение. Но говорил он это с таким видом, что Беата,
хорошо его знавшая, не решилась расспрашивать больше, и лицо ее приняло
выражение страдальческой покорности судьбе.
Доктор, который обладал большим тактом, перевел разговор на
посторонние темы, потом он подошел к Тоде, подсел к нему, а когда хозяйка
вышла на минутку, чтобы приказать приготовить для него кофе, он быстро
наклонился к уху юноши и шепнул ему:
- Когда я буду уезжать, проводи меня, пожалуйста, до ворот. Мне нужно
переговорить с той отдельно.
Тодя встревожился, но не мог расспросить более подробно, потому что
мать уже возвращалась, и доктор тотчас же перевел разговор на Варшаву.
- Ну, как здоровье его величества?
- Не знаю, - отвечал юноша, слышал только, что силы его слабеют. А
доказательством служит то, что он отменил любимую свою охоту и ограничился
стрельбой в цель и во псов.
- Ну, - заметил Клемент, - дал бы только Бог здоровья нашему министру
Брюлю и пану коронному маршалу, тогда мы не пострадаем от немощи его
величества. Он не может пользоваться охотничьим развлечением, но за то
может бывать каждый день в опере и доставлять себе всякие другие
удовольствия.
Задав юноше еще несколько вопросов о Брюле, его сыновьях и о
различных особах, по своему положению стоявших близко ко двору и, наконец,
о французском министре-резиденте пане Дюране, о котором Тодя не мог
рассказать ему ничего нового, доктор пошел пить кофе и, заканчивая
разговор, заметил:
- Мы здесь, в Белостоке, поджидаем всех этих матадоров на св. Яна, в
том числе и французского резидента.
За кофе разговор шел о весне и о различных посторонних вещах, в
присутствии пани Беаты доктор не упоминал больше ни о Белостоке, ни о
придворных делах. Торопливо докончив свою чашку, Клемент взглянул на часы
и схватился за шляпу...
- Я не хочу закармливать больного лекарствами, - обратился он к
хозяйке. - Но если бы он, проснувшись, попросил лекарства, можно ему дать
вчерашний порошок. Самое главное, чтобы он ничем не волновался и не
утомлялся - пусть природа делает свое дело.
Все это не уменьшило беспокойство Беаты. Доктор, видимо, спешил
ехать, и она не смела задержать его; все трое вышли на крыльцо, и Тодя,
послушный желанию доктора, пошел проводить его до коляски. Здесь Клемент
завязал с ним живую беседу и так увлекся, что приказал кучеру ехать за
собой, а сам пошел пешком за ворота, непрерывно разговаривая с Тодей.
Мать осталась ждать сына на крыльце. Между тем доктор, пропустив
вперед коляску с кучером, замедлил шаги и, очутившись уже за воротами,
взял юношу за руку...
- Ну, милый мой пан Теодор, ты уже взрослый мужчина, и я должен
поговорить с тобою прямо, - сказал он изменившимся голосом. - Отец твой...
не переживет этой ночи; этот сон - последняя борьба жизни со смертью. Силы
уже истощились. Будь готов к тому, что тебя ожидает. Не показывай матери
своей тревоги, ты должен успокоить и подбодрить ее!
Приговор этот, произнесенный тоном лихорадочной решимости и видимо
стоивший больших усилий доброму французу, произвел на Тодю ошеломляющее
впечатление; он испуганно оглянулся назад в сторону матери, словно боялся,
не услышала ли она этих слов, или не догадалась ли о значении их
таинственного перешептывания.
- Будь мужествен, дорогой мой пан Теодор, будь мужествен, - все так
же торопливо говорил доктор Клемент. - От матери нельзя этого требовать,
но твой долг - овладеть своим горем и успокоить ее. Ты начинаешь жизнь в
тяжелых условиях, но что делать - никто не избавлен от страдания!
Теодор все еще молчал; тогда доктор заговорил менее решительным
тоном:
- Ты знаешь, что я всегда был и останусь верным другом вашего дома;
знаешь, что я высоко ценю все достоинства твоей матери и был бы рад
избавить ее от всяких, малейших даже неприятностей. Самая смерть эта будет
для нее страшным ударом... Я говорю с тобой, как друг; я знаю, что в доме
у вас нет сбережений, а смерть - дорогой гость... В первую минуту вам
будет трудно думать о деньгах, а на свете, к сожалению, приходится платить
за все! Вот тут у меня деньги, которые мне совершенно не нужны, но избави
тебя Бог сказать ей, что ты их взял у меня! Скажи, что хочешь, ну, хоть
то, что ты привез их с собой из Варшавы...
Говоря это, Клемент насильно всунул сверток золотых дукатов в руку
