взбитых подушках лежал мужчина средних лет, еще не старый, но и не молодой
уже, огромного роста и атлетического сложения, исхудавший и страшно
истощенный. Лицо и часть открытой груди, шея и руки представляли из себя
одни только кости, покрытые пожелтевшей кожей. Из под нее выступали
вздувшиеся жилы, словно веревки опоясавшие этот живой скелет. Худые,
впалые щеки заросли темной, начинавшей уже седеть, давно не бритой
бородой, от которой отделялись большие и пушистые шляхетские усы. Эта
жесткая щетинистая растительность закрывала нижнюю часть лица, а в верхней
части приковывали внимание быстрые, неспокойные, широко раскрытые глаза,
блестевшие огнем, если не жизни, то лихорадки. Прекрасный, большой лоб еще
увеличивала лысина, едва прикрытая редкими волосами.
Лицо это, видимо, сильно измененное болезнью, сохранило от прежних
дней выражение мужества, энергии и стоического терпения, превозмогавшего
боль. При каждом вздохе грудь тяжело поднималась, а руки беспокойно
хватались за одеяло, то натягивая его, то отталкивая его от себя.
Доктор, склонившись над больным и взяв его за руку, следил за
дыханием и считал пульс, не обнаруживая впечатления, которое производили
на него эти наблюдения. Внимательно следившая за ним женщина по выражению
его лица скорее могла бы вывести успокоительное заключение, чем угадать,
что он сам утратил всякую надежду.
Так и было в действительности, но доктор Клемент имел многолетнюю
практику и умел владеть собой. Придворный врач знатного, избалованного
пана, он всегда умел найти слово утешения даже тогда, когда сам
сомневался. Медленно выпустив руку больного, он спокойно заявил, что
лихорадка была не сильнее обыкновенного. Больной пристально вглядывался в
лицо доктора своими черными глазами, как будто хотел что-то сказать ему, с
другой стороны к нему пытливо приглядывалась женщина.
Доктор, избегая их взглядов, видимо, искал предлогов отвлечь от себя
их внимание.
Он попросил принести не очень холодной воды, чтобы сделать для
больного лимонад, а два лимона вынул из своего кармана.
Пани сама пошла принести ему все необходимое для этого, а больной
живым движением руки подозвал его к себе.
- Не говори ничего моей жене, - таинственно сказал он. - К чему ей
раньше времени огорчаться и тревожиться. Довольно ей будет горя и потом. Я
уж знаю, что мне не поможет ни лимонад, ни другие лекарства! Разве только
Бог один, - но да будет свята его воля. Fiat voluntas tua! - слабеющим
голосом прибавил он.
- Это все твои фантазии, - возразил доктор, - еще совершенно нет
ничего угрожающего!
- Э, что ты там мне говоришь! - нетерпеливо задвигавшись, сказал
больной. - Я это чувствую лучше, чем ты, мой дорогой доктор! Все напрасно,
мне никто не поможет, - гроб меня ждет!
- К чему забивать себе в голову такие мысли? - шепнул доктор. - Ну, к
чему это?
- Ты думаешь, что я боюсь? - возразил больной. - Вовсе нет! Мне жаль
жену, о ней я беспокоюсь; одна, как перст, на свете. Правда, сын уже
взрослый, но совсем еще неопытный в жизни... Что она будет делать! Ах,
Боже мой!
Он глубоко вздохнул.
- Сама-то она еще как нибудь проживет, но Тодя как раз теперь
нуждается в опеке...
Услышав стук отворяющейся двери и шелест платья, больной умолк и,
меняя тон, прибавил:
- Я бы лучше выпил огуречного кваса, чем этого твоего лимонада.
Доктор Клемент пожал плечами и невольно рассмеялся:
- Вот он польский шляхтич! - пробормотал он, идя за стаканом, чтобы
приготовить питье для больного.
Когда он отошел от кровати, женщина приблизилась к больному, оправила
подушки и, слегка приподняв его голову, положила ее удобнее. В глазах
больного засверкали слезы, он схватил белую руку жены и страстно прижал ее
к губам.
Глаза женщины тоже наполнились слезами, но, не желая показывать их,
она отошла к окну. Доктор Клемент, приготовив лимонад, попробовал его и
отнес больному, которого сам и напоил, потому что у того дрожали руки.
- Ну, теперь ты отдохни и засни, а я попрошу пани дать мне кофе и,
может быть, приготовлю еще лекарство на ночь.
Больной действительно, как будто в конец утомленный этою беседой,
прикрыл глаза и стиснул зубы, словно удерживая судорожное рыдание. Жена
его, отойдя от окна, провела доктора в приемную комнату.
Эта низкая, довольно обширная комната с окнами, выходившими во двор,
имела очень странный вид: она была, видимо, заброшена, заставлена простою
и уже сильно подержанною мебелью; но среди нее виднелись кое-где по углам,
как бы остатки лучших времен - изысканная мебель и дорогие безделушки,
покрытые пылью. Как сама пани рядом со своим мужем невольно возбуждала
мысль о соединении двух совершенно различных существ, принадлежащих к
разным слоям общества, только случайно связанных судьбой, так и эта
комната имела две несходные между собой внешности: одну простую, бедную
шляхетскую, другую составленную из остатков и обломков былой роскоши. И
эта другая стыдливо пряталась и нигде не высовывалась на передний план -
словно чувствовала себя здесь в гостях, не соответствующей общему тону.
Несколько саксонских чашечек, шкафчик с бронзовыми инкрустациями,
прекрасной работы, столик с поломанной ножкой - все это было засунуто так,
что трудно было заметить эти предметы за неуклюжими стульями и столами.
Пани торопливо отдала приказание служанке, появившейся в дверях, и,
повернувшись к доктору, устремила на него полные слез глаза. Старик
сначала немного смутился, но, быстро овладев собой, придал своему лицу
спокойное выражение и принялся расхаживать по комнате, поправляя свой
парик.
- Скажи мне правду, - заговорила Беата, и в голосе ее звучали
сдержанные рыдания. - Я чувствую, что ему все хуже, я умею страдать и ко
всему готова: но я хочу знать, что меня ожидает, чтобы подумать о своем
будущем...
Доктор еще ниже опустил голову - но молчал. Тогда она заговорила с
ним по-французски: она владела этим языком в совершенстве, как человек,
говоривший на нем с детства.
- Поверьте мне, - пораздумав начал доктор, - что мы, бедные врачи,
часто знаем о жизни и смерти не больше, чем люди, не изучавшие медицины. Я
сам видел сотни случаев, когда больные, осужденные на смерть целым
факультетом, выздоравливали. Природа располагает чудесными средствами, и
мы даже понятия не имеем о ее силах. Врач должен до последней минуты не
терять надежды - и я тоже надеюсь!!
- Ты утешаешь меня, - с покорностью вымолвила Беата, - но из твоих
речей, мой добрый друг, я ясно вижу, что надеяться можно только на чудо
Божие, но кто же достоин чуда?
Она отвернулась, отирая платком глаза.
- Я жду сына, - тихо сказала она, - он должен был приехать еще вчера,
но его нет! Письмо я отправила по почте уже давно...
- По почте! По почте! - прервал доктор. - Почему же вы не переслали
его мне? Я попросил бы Бека; послали бы его с эстафетой от гетмана в
Варшаву и дошло бы скорее!
Беата покраснела и живо возразила:
- Вы знаете, что я не могла прибегнуть к этому посредничеству.
Клемент покачал головой:
- Но ведь не вы, а я устроил бы это дело, и никто бы не знал, кто
послал письмо...
- Да, но знали бы к кому! - сказала пани, - и это главное. Спасибо
тебе, доктор, но я не имею и не могу иметь никаких сношений с двором пана
гетмана.
Доктор хотел сказать еще что-то, но, заметив нахмуренное лицо своей
собеседницы, прибавил только:
- Вы... упрямы.
Служанка, принесшая кофе, во-время прервала эту тягостную для обоих
беседу.
В сервировке кофе была заметна та же двойственность, как и во всем
доме. Кофе подавался в простом кофейнике на старом, потертом подносе, но
тут же стояла саксонская чашка и лежала тонкая салфетка. Служанка, уже не
молодая, в простом крестьянском платье, видимо, не употребляла ни малейших
стараний, чтобы скрыть от людских глаз недостатки хозяйства. Сама она была
босая, с засученными рукавами, в грязноватом переднике, наводившем на
мысль, что она только что побывала в хлеву у коровы.
Клемент, не ожидая, чтобы ему налили кофе, принялся сам хозяйничать,
стараясь принять более веселый вид.
- Я уж, право, не знаю, как вас и благодарить, - печально сказала
хозяйка, присаживаясь к столу. - Я понимаю, как вам трудно хоть на минуту
уехать из Белостока, там всегда кто-нибудь болен, и вы там всегда нужны. Я
надеюсь, что вы не скажете, что были у меня, не признаетесь в этом
преступлении... Я очень прошу вас об этом, мой старый друг, - прибавила
она дрожащим голосом, подавая ему руку. - Я не хочу, чтобы там упоминали
обо мне, пусть не знают, что со мной!
- Будьте спокойны! - живо возразил Клемент. - Отсюда недалеко до
Хорощи, а там у меня есть больной - бургграф, которого очень любит
гетманша. Мой визит к вам - на его счет.
С минуту длилось неприятное молчание; доктор поглядывал на хозяйку,
но та устремила застывший взгляд в стену, а в глазах ее все еще стояли
слезы. Несколько раз она хотела заговорить, но не решалась сказать того,
что лежало у нее на душе.
- Я бы очень хотела, - шепнула она, наконец, опустив глаза на стол, -
чтобы Тодя поспешил и успел застать его. Он так желал видеть его... и...
меня...
И она взглянула на доктора заплаканными глазами.
- Скажи мне, а если он не успеет приехать сегодня?
Клемент смутился и нетерпеливо задвигался на месте.
- Ну, что вы, - сказал он, запивая смущенье глотком кофе, - что за
мысль, ведь еще нет ничего угрожающего!
- Тодя должен приехать с минуты на минуту, - прибавила она,
отвернувшись к окну. - Я знаю его сердце, оно горячо, нежно любит своего
доброго отца. Только бы он получил письмо! Но отдадут ли ему вовремя?
Найдут ли его?
- Ведь он был у Пиаров? - спросил Клемент.
- Я не знаю; науку он окончил, - сказала пани Беата, - но ксендзы
задерживали его; ксендз Копарский находил, что он мог бы быть им полезным,
поступив в монастырь, но мальчику не нравится черная одежда. Он хотел
устроиться при дворе... Не писал мне, однако, где и у кого.
- Без протекции, один... Я сомневаюсь, чтобы его где-нибудь приняли.
- Если его не найдут у Пиаров, - прибавил в утешение ей доктор, - то
там уж будут знать и укажут, где он находится. Письмо, вероятно, дошло, но
я ручаюсь, что, если бы оно шло через мои руки, то пришло бы скорее.
Женщина задумалась и не ответила. Доктор Клемент взглянул на часы и
встал с места.
- Посмотрим еще на нашего больного, - сказал он. - Я дам ему порошки;
на всякий случай я захватил их с собой, чтобы не пришлось посылать за ними
в Белосток.
Говоря это доктор Клемент вынул из бокового кармана маленький,
завернутый в бумагу, пакетик, от которого по всей комнате распространился
сильный запах мускуса.
Вошли в комнату больного. Еще в дверях они услышали тяжелое дыхание
как будто спавшего человека, но потом послышался вздох, кашель и
беспокойный голос спросил:
- А Тоди все еще нет? Боже мой, как я хотел бы еще увидеть его!
Вместо ответа доктор Клемент взял руку больного и задержал ее в
своей.
- Мы дадим вам порошок, - сказал он, - и он вам поможет.
- Я уже чувствую его запах, - отвечал больной, - но... разве это
необходимо?
Жена, предупреждая доктора, воскликнула умоляюще:
- Если Клемент советует, значит, необходимо, а я прошу.
Больной закрыл глаза, помолчал немного и послушно шепнул:
- Ну, разве для того, чтобы дождаться Тоди!
Доктор сам дал больному первый порошок и, пожав его руку, простился с
