так много и дружбы, и силы.
Ведь сейчас бы могли своротить даже горы мы,
Если б только друзья нас об этом просили.
Но не надо. Пускай эти горы стоят.
И пускай плещет море задорно и весело.
Никогда не забудем ни ты и ни я
Наши песни, орлятские песни...
Песни - как страницы дневникам записанного в памяти. Поешь пес-
ню - и вспоминаешь дни и дела. Вот эту пели, когда уходили в плава-
ние на теплоходе "Романтик", эта звучала, когда возвращались с ла-
герной "Зарницы", под эту строили Бруствер Славы - памятник тем, кто
погиб, защищая эту землю.
И вот пришла минута для "Звездопада" - песни прощания.
... Эта песня звучит иногда по радио. И у тех, кто был ког-
да-нибудь в "Орленке", в эти мгновения сильнее бьется сердце. Но
все-таки по радио эту песню поют не так, как у лагерных костров, и
пропускают очень важные слова. А все орлята их помнят:
Что пожелать вам, мальчишки, девчонки?
Встретиться снова бы в нашем "Орленке"...
Будет и солнце, и пенный прибой,
Только не будет смены такой...
Не будет...
Но она была!
Она, как яркий горячий огонек, останется в твоей жизни. Как ор-
лятский значок, похожий на маленькое пламя. Как звезда.
Саша отложил гитару и встал.
- Вот что, ребята, я хочу сказать... Жаль расставаться, да? Яс-
ное дело, жаль. Тут, как ни утешай, сколько слов ни говори, ничего
не поделаешь. Да и какие бы мы были друзья, если бы расставались без
сожаления?.. Конечно, сначала письма будем писать друг другу. Часто.
Потом пореже. Потом кто-то совсем перестанет. Дома у каждого свои
дела, свои товарищи. Своя жизнь. Но пусть останется между нами ни-
точка, которая не оборвется никогда... Смотрите: видите созвездие
Большой Медведицы?
Подняли ребята головы и сразу отыскали глазами звездный ковш.
Это по нему они находили дорогу в лагерь, когда шли с ночной вылазки
во время "Зарницы".
- Видите верхнюю правую звезду в чашке ковша?
- Видим...
- Это альфа Большой Медведицы. Мы возьмем ее себе на память...
И каждый месяц пятнадцатого числа в десять часов вечера, пусть каж-
дый взглянет на эту звезду и вспомнит друзей-орлят. В этот миг мы
всегда будем думать друг о друге. Пускай каждый, глядя на звезду,
спросит себя: честно ли я живу? Не изменил ли орлятскому званию?
Алька стоял рядом с Димкой и смотрел на звезду. Ему стало хоро-
шо и спокойно, но грусть его не прошла.
Завтра эта грусть станет еще сильнее. Когда начнут один за дру-
гим уходить автобусы. Последний взмах руки, последнее обещание пи-
сать каждый день (в этот миг ты веришь, что так и будет). Может
быть, ты даже заплачешь. Это бывает. Не только девочки, но и маль-
чишки плачут иногда при расставании. Тут уж действительно ничего не
поделаешь.
Но стоп? Сквозь собственные слезы подумай, Алька, о том, кому
сейчас еще горше, чем тебе.
Подумай о вожатом. Тебе повезло: ты и представления не имеешь,
что значит остаться в пустом лагере, когда разъехались ребята.
Опустела, замерла звонкоголосая страна. Темный вечер над корпу-
сами. Окна светятся редко-редко, одно из десяти. Где-то бренчит ги-
тара, но не так, как обычно, а потерянно и сиротливо.
Идет вожатый по палатам, мимо кроватей, которые еще, кажется,
хранят тепло ребячьих тел. Идет и думает: вот здесь Алёшка лежал,
здесь Саша, а здесь Валерка. А здесь маленький Андрейка в первую
ночь плакал, по дому заскучал. А это Володина кровать, вон под ней
еще шнурок от его ботинка валяется...
Шагает вожатый по палатам, один. Не идет к товарищам. Потому
что у товарищей тоже невесело на душе. Каждый вспоминает своих -
тех, к кому за этот месяц, сердцем прикипел.
Опустел лагерь. На целых три дня. Потом снова придут автобусы,
полные шумных незнакомых пассажиров, и все начнется сначала. Ты ду-
маешь, эта мысль утешает вожатого? Не очень. Он полюбит тех ребят
так же, как полюбил тебя, и Димку, и всех твоих друзей, но эти ребя-
та не заменят ему вас. И он не забудет вас. Так же, как и всех дру-
гих.
Я слышал не раз от вожатых в "Орленке" и в лагерях, похожих на
него:
- К черту! Нельзя же так! Каждый раз сердце пополам раздираешь.
Последнюю смену работаю и ухожу!
Они не уходят. Потому что они очень нужны тебе и таким, как ты,
Алька. Они очень нужны, комиссары в красных галстуках, им нельзя
уходить.
Им вообще многое нельзя. Нельзя хмуриться и быть скучным, если
даже очень скверно на душе. Ведь если хмурится вожатый, сразу неве-
село делается отряду. Нельзя уставать. Нельзя ни на минуту забыть,
что он' вожатый, командир. И что бы там ни случилось, в восемь утра,
на линейке, когда раздается команда "Барабанщики - марш!", вожатый
стоит в шеренге сводного комиссарского отряда. Ему открывать сейчас
торжественный марш дружины, ему начинать день.
И никто не догадается, что Саша Гнездов поссорился вчера с Олей
Поляковой , вожатой девятого отряда, которую считал самой лучшей де-
вушкой на свете; что у другой вожатой, Зины Кругловой, всю ночь бо-
лел зуб, а Сереже Косицкому, который командует юными моряками, приш-
ло с заочного факультета письмо с грозным напоминанием о несданных
контрольных работах.
Трудная это наука - не показывать, что тебе трудно.
Вот и сейчас подымается с камня Саша Гнездов и говорит:
- Ну, орлята, время кончилось. Пора спать. И дело не в режиме,
не в дисциплине, а в том, что все равно надо когда-то расходиться,
гасить последний костер. И кто-то должен сказать об этом. Трудно, а
должен.
...Из речки принесли мальчишки в пилотках воду. Зашипел и умер
огонь. От углей в глазах танцевали зеленые пятнышки.
- Ну что же... Пора уходить.
Пора - значит, пора. Все дружно поднялись. Но еще с полминуты
стояли они и смотрели на край звездного ковша, на яркую звезду -
альфу Большой Медведицы.
Потом не раз - осенью и весной, когда небо совсем черное, и зи-
мой, когда небосвод бледнеет, отражая снежный блеск земли, и летом,
когда над прозрачными облаками сливаются зори, - ребята будут смот-
реть на эту звезду.
Подумайте, как это здорово!
Взглянуть на звезду и знать, что в этот же миг смотрят на нее
синие веселые глаза Димки Снежкова, золотистые и ласковые - Светы
Колончук, темные и строгие - маленькой Галки Снегирёвой из девятого
отряда (ведь Димка завтра ей расскажет про звезду). Саша Гнездов то-
же смотрит, и еще многие - те, кого ты здесь полюбил.
Может быть, в такую минуту тебе опять станет грустно, только в
грусти твоей не будет горечи. Потому что ты знаешь: на свете очень
много хороших людей, твоих товарищей. Одни - близко, другие - дале-
ко. Тех, кто далеко, ты не можешь увидеть, не можешь улыбнуться им,
но в радостные дни, когда вы были вместе, вы подарили друг другу
очень многое. Вы подарили друг другу ощущение крепкого пионерского
братства. Братства смелого, чистого и боевого. Это - на всю жизнь.
Ведь недаром ты, Алька, в прощальной лагерной стенгазете напи-
сал такие строчки:
Ты уедешь вечером поздним,
Я - пораньше. Время спешит.
Но оставим мы в нашей Звездной
Навсегда частицу души.
До свиданья, товарищ. Пора мне.
Жаль, что смена так быстро прошла.
Огонек орлятского пламени
Пусть не гаснет в твоих делах...
Главное - чтобы не гас.
Владислав Крапивин
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ НЕ ПЛАЧУТ
Рассказ
У Володьки пропала собака. Все мальчишки с маленькой улицы
Трубников знали, что у него пропала собака. И жалели. Жалели рыжего
Гермеса, потому что привыкли к нему очень давно: еще до того, как он
стал Володькиным псом. Жалели Володьку, потому что он был неплохой
парнишка, хотя немного плакса.
Впрочем, о том, что он плакса, мальчишки сами не догадались бы.
Это сообщил Володькин дядя Виталий Павлович, тоже проживавший на
улице Трубников. Он подвел Володьку к ребятам, которые у соседних
ворот колдовали над разобранным велосипедом, и сказал:
- Послушайте, доблестные рыцари. Возьмите этого отрока в свою
компанию. Он человек неплохой. Правда, немного плакса, а все осталь-
ное на уровне.
Сашка Пономарев (Володька тогда еще не знал, что его Сашкой зо-
вут) вытряхнул на масляную ладонь подшипники из втулки, посчитал ше-
потом, затем рассеянно глянул на дядю и на племянника:
- А пускай, - сказал он. - У нас приемных экзаменов нет.
Дядя Витя коротко сжал Володькино плечо: "Оставайся", - и ушел.
Он считал, что суровые законы мальчишеской компании пойдут Володьке
на пользу.
Но никаких суровых законов не было. Вольдьку попросили подер-
жать колесо, пока собирали втулку и надевали цепь, потом дали прока-
титься на отремонтированном велосипеде (все катались по очереди).
Потом спросили, как зовут.
И уж совсем потом, когда был вечер, маленький Сашкин брат Артур
спросил без всякой насмешки, а просто с любопытством:
- Почему твой дядя Витя говорит, что ты плакса?
Володька увидел, как Сашкина ладонь поднялась для подзатыльника
глупому Артуру, но нерешительно остановилась. Мальчишки молчали. И
было непонятно, осуждают они неделикатного Сашкиного брата или ждут
ответа.
И Володька ответил просто и честно:
- Я знаю, он сердится. Я при нем разревелся, когда с родителями
прощался. Они в Крым уезжали, а меня сюда отправили... А он слез не
любит.
Нельзя было смеяться над таким прямым и беззащитным ответом.
Ребята помолчали немного. Сашка все-таки шлепнул Артура по шее и
небрежно утешил Володьку:
- Ничего, привыкнешь...
- Наверно, - откликнулся Володька. Ему захотелось еще сказать,
что привыкнет он обязательно, он умеет привыкать. Весной он распро-
щался с Юриком Верховским, и первые дни после этого тоже скребло в
горле, а потом уже не скребло. Только иногда. А с Юркой они были
всегда вместе еще с детского сада... Но ничего такого Володька гово-
рить не стал, потому что иногда вредно тратить много слов...
Собака у него появилась через неделю после этого разговора.
Женька Лопатин, который жил через два дома от Володьки, рано утром
стукнул в его окошко. Подтянулся на высокий подоконник и спросил:
- Вовка, можешь взять собаку? Хоть не насовсем, а на время?
Сонный Володька спросил, конечно, что это за собака, и что он с
ней будет делать. Оказалось, что делать с ней ничего не надо, только
кормить и поить, чтобы не померла с голоду и не взбесилась от жары.
Раньше этот пес жил у Женьки, а еще раньше у многих других ребят. Но
подолгу он не жил нигде. Все родители ругались и прогоняли собаку.
Сторож из нее был никудышный, а лопала она, как хорошая свинья.
Женькины слова не обрадовали Володьку. Но неудобно было отказы-
ваться, да и жаль собаку.
- Ну, давай, - сказал он, предчувствую неприятности.
И Женька привел на веревке Гермеса.
Пес был величиной с овчарку, но лопоухий. Рыжий, клочкастый и
тощий.
- Сидеть, - велел ему Женька. Гермес зевнул, сел, глянул на Во-
лодьку светло-коричневыми лукавыми глазами и вдруг замахал репьистым
хвостом. Взлетели с земли клочки газеты и щепки, а по ногам прошелся
пыльный ветер.
- Он, вроде бы, совсем не злой, - заметил Володька.
- В том-то и дело, - вздохнул Женька. - Он всех людей считает
своими, потому что настоящего хозяина у него не было. Со щенячьего
возраста живет беспризорный... Но он хороший. А ты собак любишь?
