нашему уставу, службу будете начинать рядовым стрельцом". "Ничего, - успокоил
меня пан Корчинский, - посмотрите на Устима, даже его опыт и военное образование
не помешали ему дослужиться до сотника. Ваши перспективы прямо зависят от того,
насколько основательно Вы сможете забыть все, что знали прежде".
Как говорилось, так и сбылось. Свою абхазскую кампанию 1993 г. я начинал уже в
ранге хорунжего УНСО. Было лето 1993 г., основные силы отряда УНСО "Арго" вели
тяжелые бои в городке Шрома. Я со своим подразделением занимал позицию справа от
Шром - поселок Апианда. Каждый день со стороны Шромы мы слышали канонаду, а
ночью над горами вставало зарево пожарища - это горел город. У нас было
сравнительно спокойно. Мы держали под контролем брод через Восточную Гумисту. На
другом берегу разместилось село Ахалшени. Там уже были россияне. Справа над
Апиандой нависала гора, вся покрытая лесом, как медвежьей шкурой, судя по карте
- 920 м над уровнем моря. Вот с этой горы и начались наши неприятности.
Постоянных постов - ни наших, ни противника - на ней не было, но время от
времени появлялся какой-нибудь бродячий отряд и надоедал нам обстрелами с горы
наших позиций. Огонь вели одиночными выстрелами с автомата по всему, что
двигалось, включая коз и собак. Снайпер, к нашему счастью, был неопытен, но на
нервы действовал и, в конце концов, кто-то на пулю таки нарвался бы. За
несколько дней наблюдения мы обнаружили двухэтажный домик, хорошо
замаскированный лесом. Скорее всего, он использовался противником как база. На
следующий день, взяв с собой одного автоматчика и прибившуюся к отряду собаку, я
двинулся на ту гору. Подойдя к дому, мы натолкнулись на колючую проволоку. Нею
местные селяне ограждали свои огороды от диких животных. Перекинули через
ограждение собаку, сверху на проволоку бросили плащ-палатку и перелезли сами.
Пес - хорошо обученный курцхар, незаменимая для разведки в лесу собака - тихо
рычал, повернувшись по направлению к дому. Стало ясно - в доме чужие люди.
Оставив своего стрельца прикрывать главный вход, я тихонечко обошел домик,
подпрыгнул, подтянулся и залез на террасу, которая тянулась вдоль всего второго
этажа. Больше всего я боялся, что подо мной обвалятся подгнившие балки. Тихонько
подошел к окну.
В середине разговаривали, густо пересыпая слова матами. Грузины практически не
употребляют матов, да и у нас русская ругань была строго воспрещена, кроме всего
прочего еще и потому, что ночью стреляют на голос. Так что, национальная
принадлежность людей в середине не вызывала сомнений.
Раз так, выдернул кольцо, посчитал до двух, и Ф-1 полетела в окно. Оторванные
взрывной волной двери просвистели над головой, едва не зацепив подбегавшего к
дому моего стрельца. Я вскочил в дом, ведя автоматный огонь. На фоне окна в дыму
и поднятой пылюке я увидел силуэт человека и последней очередью резанул по нему.
Он плавно завалился назад в комнату. В то, что осталось от дверей, влетел мой
запыханный автоматчик. Пес предусмотрительно остался внизу.
В комнате кисло пахло взрывчаткой; перекинутые кровати; стол; на полу четыре
фигуры. Двое подают признаки жизни. Нас удивило, что на поясах у всех были
приспособлены наручники. Ними мы и заковали тех, кто остался в живых. В
нагрудных карманах нашли удостоверения. Вот это да! Рижский ОМОН! Насколько мне
известно, они много сала за шкуру залили прибалтийцам, теперь, выходит,
перебрались сюда. В этот момент по окнам брызнули автоматные очереди. Мы
выскочили из дома, вытянув за собой обоих ОМОНовцев. По кучности стрельбы было
ясно, что стреляло человек 12. Пока что нас прикрывал дом, от которого аж щепки
летели. Пригнул к земле автомат стрельца: "Ты что, сдурел? Как только начнем
стрелять, они сразу поймут, что нас только двое. Тогда конец. Расстреливаем
ментов и убегаем". ОМОНовцы лежали молча. Это были люди, которые никого не
щадили и хорошо понимали всю бесполезность просить пощады для себя. Забрать их с
собой мы не могли, оставить в живых тоже. Это были наемники, у которых руки были
по локти в крови. Но сердце моего стрельца дрогнуло: "Что хотите делайте, пан
хорунжий, но пленных расстрелять не могу".
"Хорошо, - говорю, - забирай собаку и убегайте, я догоню". Но выполнить приказ
было невозможно - не было, кого забирать - умный пес уже выглядывал из-за
деревьев с другой стороны ограды. "Ну, давай, догоняй своего Серка" - подтолкнул
стрельца в спину. Через полчаса я догнал их уже в лесу. Он посмотрел на меня и
все понял. Обстрел наших позиций прекратился.
БОЙ ЗА ШРОМУ
РОЕВОЙ "ЯВИР"
Дорога простреливалась тяжелыми пулеметами. Россияне торопливо перетягивали
огневые средства с других площадок. Появились первые раненые. Первый и второй
номера нашего пулемета были ранены и отправлены в тыл. Среди союзников было
несколько убитых.
Чтобы спасти положение, комбат приказал: "УНСО, вперед!" У нас была возможность
прорваться через обстреливаемый участок дороги, но это привело бы к 30-40 %
потерь личного состава. После получасового спора удалось убедить союзников в
том, что во время боевых действий необязательно передвигаться по дорогам. После
того, как мы получили свободу действий, отряд лесом обошел Шрому. Мы вышли к
обрыву высотой метров 200. Ни россияне, ни грузины не могли даже представить,
что тут может пройти более-менее значительное подразделение, поэтому какого-либо
серьезного наблюдения за этим участком не велось. На веревках мы спустились вниз
и спустили все вооружение и боеприпасы. Было еще темно, так что сделать это было
не легко, но, к счастью, обошлось без жертв. Внизу мы очутились на расстоянии
35-40 метров от российских окопов. Запрещено было курить и разговаривать.
В горах рассвет наступает неожиданно, как будто кто-то крутит ручку реостата. В
5 ч. 10м. солнце выглянуло из-за гор и залило все своим светом. В то же время
послышалась команда: "Гранатами - огонь!" Бесполезно даже пытаться нарисовать на
бумаге картину почти одновременного взрыва 46 гранат Ф-1 (справка: граната Ф-1
теоретически - разлет осколков до 200 м, практически - на 50-60 м сметает все
живое). Это надо видеть. Читатель, поверь на слово, картина впечатляющая. Ни до,
ни после этого я ничего подобного в жизни не видел. Правда, сотник говорил, что
после американских бомбардировок во Вьетнаме у него остались более сильные
впечатления. Поднятая взрывами пыль и земля еще не успели упасть, как прозвучала
команда: "Вперед!" Почти не прикрываясь, с криком "Слава!" отряд рванул вперед.
Автоматно-пулеметное стрекотание, взрывы ручных гранат и над всем этим усиленное
эхом в горах - Слава! Слава! Слава! Россияне растерялись, начали убегать. Мы
прошлись по городу, как разгоряченным утюгом. Врываясь в дома, мы видели
брошенные на полу клоунские казацкие нагайки, намыленные кисточки для бритья, а
в одной из комнат - святая святых для москаля - недопитая бутылка водки. Все это
говорило про паническое бегство. Добравшись до центра города, мы с сотником
поднялись на чердак трехэтажного строения школы. Оттуда было видно дорогу на
Новый Афон, по которой панически откатывались россияне. Дорога была забита
пехотой, легковыми и грузовыми машинами, среди которых был даже красный
"Икарус". Если бы в это время ударила грузинская артиллерия, разгром был бы
полный. Но поразило меня не то, что молчали грузинские пушки, а количество
отступающих - их было не меньше 600 человек. Позднее, уже в госпитале в Тбилиси,
сотник признался: "Если бы я знал про количество человек в гарнизоне Шромы, то
вряд ли б отважился атаковать город с полусотней стрельцов".
Россияне, увидев, что их никто не преследует, переформировались, отправили
наиболее деморализованные части в тыл и, получив в помощь батальон ДШБ, перешли
в контрнаступление. Действовали они нерешительно, прощупывая нашу оборону. Это
скорее напоминало разведку боем. У нас катастрофически не хватало людей для
обороны всего города, тем более, у россиян был перевес в том, что они 6 месяцев
просидели в городе, замечательно знали округу, каждый кустик, калитку, переулок.
Отдельные группы автоматчиков начали просачиваться нам в тыл. В этих условиях
сотник принял решение создать на господствующих высотах огневые точки, которые
могли бы перекрестным огнем накрывать улицы между ними. Как раз пригодилась
грузовая машина с мешками соли, которую бросили отступающие россияне. С помощью
этих мешков, дома на горбах, занятых нами, быстро были переделаны в доты. Попав
под перекрестный огонь наших пулеметов, россияне отступили и сегодня нас больше
не беспокоили. Всю ночь на наших позициях кипела работа. Все, что можно было
заминировать - заминировали, сарайчики были превращены в маленькие крепости, а
между ними в тяжелом скалистом грунте были выдолблены пути сообщения. Утром при
поддержке минометов москали начали наступление. Атаки шли одна за одной, как
волны прибоя, и точно так же, разбиваясь об нашу оборону, откатывались назад. У
меня была возможность еще раз убедиться в том, что у россиян нет ни капли
жалости даже к своим солдатам. Лопоухих кацапчат их же командиры гнали просто на
наши пулеметы. Как командир роя связи, я находился на главном командном пункте
вместе с сотником, когда в разгаре очередной атаки в двери ввалился роевой Рута.
Стряхивая с себя пыль, он, немного нервничая, начал докладывать: "Пулеметы от
непрерывного огня разогрелись, к дулу невозможно рукой прикоснуться, а москали
все прут и прут. Что делать?" Потянувшись до хруста в суставах, сотник ответил:
"А вы, украинули, поставили б возле пулеметов ведерки с водой, мочили б в них
тряпочки и так остужали стволы. Мы же не можем обмануть надежды российских ребят
погибнуть за родину".
Больше всего нам докучала батарея ротных минометов. Россияне разместили их за
трехэтажным домом так, что мы своими РПГ-7 никак не могли их достать Помог
случай, точнее совпадение. На противоположном от наших укреплений боку
маневрировал танк Т-80, прикрываясь домами. Он достаточно тщательно обстреливал
нашу оборону. На второй день боев поручик Байда засек российские переговоры.
Какой-то капитан Лисицин в истерике кричал: "Я отказываюсь атаковать в третий
раз, это не грузины, это или украинцы, или какие-то наемники с Западной Европы".
Мы поймали волну. На следующий день, выяснив квадрат, с которого били российские
минометы, сотник вышел в эфир на русском языке и от имени капитана Лисицина
начал кричать, что в квадрат 14 (расположение российских минометов) прорвались
украинские автоматчики, надо немедленно накрыть их огнем. Наш старый знакомый,
танк Т-80, среагировал мгновенно, развернул башню и врезал по своим минометам.
Минометный огонь сразу стих, а эфир, казалось, стал мутным от российского мата.
Танкистов крыли вдоль и поперек. Они явно растерялись и подставили нам бок, а
наши хлопцы первым же выстрелом из ПТУРС подпалили эту надоевшую нам железную
коробку. Горел он, как сноп соломы. Никогда раньше не мог себе представить, что
железяка может так гореть, но, как сказал поэт: "Жизнь продолжается, идет
война".
Несмотря на постоянные требования сотника, подкрепления нам не давали, а на
третий день боев приостановилось обеспечение боеприпасами и продовольствием.
Сотник на машине, которая в то время смутно напоминала "Волгу", по
простреливаемой дороге прорвался в штаб корпуса. Там его снова накормили
"завтраками", пообещав все, но не сейчас, а в ближайшее время. Перессорившись с
командованием и набив машину всем, что удалось вырвать у интендантов, сотник
Устим уже в темноте вернулся в Шрому. Перед отъездом поставил ультиматум: если
завтра подкрепления не будет, в 18-00 начнет выводить УНСО из Шромы.
Ситуация действительно сложилась очень сложная. Противник пристрелялся, наша
система обороны не позволяла нам маневрировать, по этому нас достаточно метко
накрывали огнем. Днем что-либо принести на позиции или вынести раненых было
