порожденного уверенностью. Я выпалил наугад, и вдруг подумал,
что в этом что-то есть. Не исключено, что даже истина.
-- А что ты делал сегодня утром, после нашей первой
встречи? -- Я это и так знал, просто хотел наводящими вопросами
помочь ему разобраться.
-- Пробовал писать. -- В этом раунде я был безоговорочным
победителем, настолько жалким он казался. -- Ты знаешь, у меня
впервые что-то получилось. Не много, правда.
-- Один абзац?
Он кивнул.
-- Последний?
Он посмотрел на меня:
-- Какой последний?
-- Последний, который я передал тебе этой ночью. Не
помнишь, что ли?
-- Не знаю. Я еще не читал твоего.
-- Он еще не читал! Жалкий воришка! Ведь это и твое
произведение. Но сейчас не об этом. Я тоже пробовал писать, и у
меня тоже получилось. Уверен, что мы написали одно и то же. И
если мои догадки верны, то мы сможем делать это дальше
совершенно независимо. У нас с тобой один талант на двоих, и
полноценно использовать его можно, только если сочинять вместе.
Здесь, на нейтральной территории. Ты понял?
-- Не совсем. Но почему бы не попробовать? Ты хочешь прямо
сейчас?
-- Да, немедленно. У тебя есть, чем писать?
Он протянул мне карандаш. Я подошел к белой стене и
принялся за работу. Даже не смотря на то, что продолжение еще
не проигрывалось в уме, задумываться не приходилось. Только
писать на стенке было неудобно, пришлось ограничить
прямоугольником область как бы листа бумаги. Двойник стоял за
моей спиной и так напряженно что-то обдумывал, что казалось, в
воздухе вот-вот начнут трещать электрические разряды. Наконец
он прервал меня:
-- Довольно. Тебе пора вставать.
-- Вставать?
-- Да, болван. Ты забыл, что ты спишь? И вообще для пробы
достаточно...
Он куда-то исчез, и все это пространство пропало. Кто-то
тряс меня за плечо. Я открыл глаза и обнаружил себя в пустом
вагоне. Дежурная по станции будила меня:
-- Конечная! Выходите, молодой человек! Вы что, пьяный?
Выходите, выходите!
Я поднялся наверх, купил бутылку пива и чипсы. Забавно,
подумал, дежурная оказалась как бы права во времени, идущем
наоборот. Неподалеку находился парк, где можно уединиться и
перекусить. Летом я там часто посиживал с пивом; сейчас,
правда, прохладно, но тем меньше людей. Я почувствовал, что
сильно проголодался.
Усевшись прямо на землю, подальше от дорожек, я открыл
бутылку и разорвал пакетик. Пиво должно было сбить инерцию
мышления. В голову приходило много занятных соображений о том,
что происходит, и как держаться в этой ситуации. Кроме того,
что мне совершенно необходимо получить, было в ней еще немало
просто любопытного. Такое случается не каждый день, и грех не
воспользоваться. Как -- пока не ясно, но идея бродила где-то
около, только не давалась в руки. В конце концов я рассудил,
что само Мироздание, которому тоже не по душе этот парадокс,
распорядится единственно возможным образом. Хотя, судя по тому,
о чем я на тот момент знал и додумался, даже столь
могущественные силы сами слепо тыкаются в поисках этого пути.
Но теперь и у меня был свой план, ничуть не хуже того, какой
пыталось провести Время. Интересно, если оно поступает вполне
по-человечески, похожи ли его ощущения от раздвоенности на мои?
Или оно просто корчится, как разрубленный лопатой червяк, в
тщетной надежде восстановить целостность?
Сделав последний глоток, я поставил бутылку на видное
место. Ее тут же поднял невесть откуда взявшийся бомж.
Когда я вернулся домой, Лиз тщательно разглядывала свое
лицо в зеркальце. Не прерывая этого занятия, она произнесла:
-- Драконом дышишь?
-- Неужели бутылка пива превращает меня в дракона?
-- А куда ты ездил?
-- Никуда. Просто вышел попить пива.
-- Один? Ты выглядишь так, будто сегодня утром узнал, что
у тебя есть родной брат, которого сегодня вечером повесят.
Шуточка была вполне в моем духе, за годы совместной жизни
Лиз переняла эту манеру. Но ей гораздо чаще, чем мне, удавалось
попадать своими шутками в точку. Понятия не имею, что
отразилось у меня на лице, в любом случае необходимость
отвечать отсутствовала.
-- Я угадала? -- она сказала это почти утвердительно, но
что имела в виду?
-- На восемьдесят процентов. Кого из нас повесят вечером
-- неизвестно. Может, меня.
Наверное, я ответил слишком серьезно. Не смотря на усилия
превратить все в шутку. Лиз попыталась докопаться, но я просто
не мог ничего сказать. Не про время же, с его чертовыми
рукавами! А то, что мне снится брат-близнец, никаким образом не
объясняет синяка на руке.
-- Я тебе потом расскажу. И мы вместе посмеемся.
-- Почему не посмеяться сейчас?
-- Потому что сейчас не смешно. Ну хорошо. У меня примерно
то, что у тебя каждый месяц.
-- Раньше я за тобой этого не замечала.
-- Раньше этого не было. Сегодня в первый раз. И в
последний.
-- Ну, тогда тебе действительно нелегко.
Я по привычке уселся за компьютер и понял, что никакую
работу делать сейчас не буду. Сама мысль о том, чтобы тратить
время на "Августу" казалась нелепой. Как будто это не моя
мысль, а... например, моего двойника. И тут пришел на память
сон в метро. Я ведь написал кусочек текста, и непременно надо
проверить, чем опыт закончится.
Руки зависли над клавиатурой, помедлили секунду, и... за
пару минут воспроизвели надписи на белой стене. Из интереса я
проверил скорость набора: она была такой же, как когда
набиралась чужая рукопись, даже чуть выше средней. Если бы не
пиво, я, думаю, превысил свой рекорд -- ведь сейчас не
приходилось заглядывать в оригинал.
Вместе с тем, первым абзацем у меня теперь имелось почти
три тысячи знаков моего текста. Около двух машинописных
страниц. Но больше не выдавливалось ни слова. Их не было.
Я повторил эксперимент еще два раза -- сначала воспроизвел
уже написанное с точностью до последней запятой, а потом
попробовал внести правку. Результат меня приятно удивил: я мог
обращаться со своим творением как вздумается. Весь вечер я
провел, перелицовывая фразы, дополняя и слегка варьируя смысл
фрагмента. Получился занятный рассказ; вырванность его из
другого произведения ничуть не ощущалась. Интересно, а чем в
это время занималось мое второе Я?
Затем я стал готовиться к осуществлению своего плана.
Плана А. Была спокойная уверенность, что В, С и прочие не
понадобятся. И даже где-то таилось сомнение, нужен ли А. В ту
сторону, куда я собирал силы двинуться, меня толкало, как
пробку.
Весь вечер я вел себя подозрительно активно. Даже пошел
гулять с дочкой по своей инициативе. Поначалу Лиз поддевала
меня, но чем дальше, тем более странной становилась. Мне даже
деле, а в каких-то других образах, не знаю, как объяснить, --
аллегорически, что ли. Как в вещем сне: вам снится дерево, и
это означает прибавку к жалованью.
Я не удержался и показал рассказ Лиз. Он прочла и сказала:
-- Интересно. Но у меня такое чувство, что я это где-то
читала.
Реплика пришлась хуже, чем пощечина. Еще бы не читать,
когда мои книги разбросаны по всем измерениям, как осенние
листья в парке!
Уложив дочку, мы долго занимались любовью. Это была
последняя часть подготовки к моему плану. Я собирался устать
так, чтобы спать, как убитый. Тогда, возможно, я проснусь позже
двойника. Мне почему-то казалось, что тот из нас, кто уходит с
нейтральной территории последним, имеет какие-то
преимущества... например, оказывается в лучшем из миров... или,
по крайней мере, оставляет за собой право выбора. В общем,
хорошо смеется.
Лиз чувствовала, что я ее просто использую, но виноватым я
себя не ощущал. Да и сама она была в стороне от наших объятий.
Это был последний раз, когда мы были вместе.
Уснул я быстро, и тут же появился двойник. Выглядел он
так, будто пришел на встречу исключительно из чувства долга.
-- Сам не знаю, что мне от тебя нужно. Наверно, я слишком
добрый, и хочу помочь тебе... стать таким же везучим, как твоя
лучшая половина.
Я не дал ему распоясаться:
-- Я знаю, почему ты здесь. И вовсе не потому, что тебе
что-то понадобилось. И в прошлые разы ты приходил не по своей
воле. Твоя роль вообще очень маленькая. Ты -- двойник, мой
жалкий анахронизм. Двойник -- и этим все сказано. А я --
первый... во всяком случае, теперь. И я позвал тебя, потому что
я хочу тебя видеть.
Он понимал это, и у меня не было желания унижать его
дальше. Я спросил:
-- Ты пробовал писать?
-- Что? Писать?.. Ах, да... Да, то есть -- нет.
Попробовал, но все это чепуха. Писатель у нас ты. Меня вполне
устраивает старый добрый способ...
-- Он больше не сработает. Ты оказался дураком, коль скоро
подумал, что можешь вытворять всякие фокусы. Провидение слепо,
раз поставило на тебя, но теперь моя очередь. Ты готов
выслушать, что тебе предстоит сделать?
-- Кончай ты вещать! Ты говоришь, как Зевс в греческой
трагедии.
Я понял, что на самом деле выгляжу глупо, и сбавил
обороты:
-- Ладно. Но все это не шуточки. Мы довольно разные, и
каждый плодит вокруг себя свою чуму. Это мешает нашим
измерениям объединиться. И знаешь, что я считаю нужным сделать?
-- Знаю. -- Он выглядел совершенно подавленным. -- Ты
думаешь, что это пройдет?
-- Должно получиться. Я все подготовил, хотя, когда делал
это, чувствовал себя пешкой, которая силится переползти на
соседнюю клетку и не знает, что через пару минут ее туда
переставят, даже не спрашивая, было ли у нее в мыслях
что-нибудь подобное. Ты не чувствовал ничего такого?
-- Но я не хочу. И вообще я думаю, что у тебя ничего не
выйдет. Мне случалось просыпаться раньше, и я всегда оставался
собой.
-- Давай попробуем? -- я стал приближаться, а он даже не
сопротивлялся, только неубедительно просил:
-- Нет, нет...
Я потряс его за плечо, потом за подбородок, и ласково
произнес:
-- Вставай! Пора уже. Проснись. Просыпайся же!
Пальцы мои сомкнулись -- двойник становился туманным,
слегка нереальным в этом мире -- или междумирии -- и вовсе
исчез. А я погрузился в глубокий сон, изредка прерываемый
самыми обычными сновидениями.
Если вам когда-либо доводилось быть женатым, и вы
отваживались на такой поступок, как, забрав детей, убраться на
недельку с глаз вашей супруги куда-нибудь подальше -- в другой
город или сельскую местность, -- и она шесть дней посвятит
исключительно себе и отдыху от вас, но на седьмой подготовит
вам такую встречу, что, не исключено, вы задумаетесь, не
повторить ли все это при случае, -- если нечто подобное
случалось, вы меня поймете.
Лиз разбудила меня довольно поздно. Ничего удивительного,
я сам довел себя накануне до изнеможения, но удивительным было
все. Во-первых, как бы поздно я ни просыпался, случаи, когда
Лиз вставала раньше можно пересчитать по пальцам. И даже если
это происходило, ей не пришло бы в голову будить меня. Я этого
не люблю и никогда не считал нужным скрывать. И в тот момент,
уже готовый выразить негодование, открыл глаза и заткнулся.
Все было как всегда. Это был мой дом, но такой, будто я в
нем давно не был. Причем мое отсутствие явно пошло на пользу --
он помолодел. Ощущение очень странное, что-то вроде дежавю
наоборот.
-- Доброе утро, дорогуша. Ты уж совсем сегодня...
Лиз выглядела лучше, не в том смысле, что моложе. Как раз
на свои тридцать, а моя Лиз всегда была как подросток.
