шевелится. Может, загнулся, может, еще отойдет, но не скоро...
Надо дергать, уносить ноги, пока не взяли с поличным. Ну и рванул бегом
вниз по лестнице. А на четвертом этаже моя серебряная рыбка дверь в свою
квартиру открывает. Я ничего не хотел, не собирался даже, оно само все
получилось. Бросился я за ней, вломился в прихожую, дверь захлопнул и стою с
прутом в руке... Ну и дальше все само собой вышло. Она подумала, что я ее
изнасиловать хочу, видно, эта мысль мне и передалась, а раз она сама
готова... И не сопротивлялась даже, ни капли, видно, от страха... А потом
вдруг сама в раж вошла, и кричала, и подмахивала, инстинкты у нее, видать,
сильные, над разумом верх берут...
...Валерия дочитала до того места, где контрабасист нарезается в полный
умат, и закрыла книгу:
- Ты ничего себе не воображай. Я тебя не звала, ты мне сто лет не нужен.
- Я и не воображаю.
- Мне нужно выйти в уборную.
- Только вместе, - сказал я.
- Тогда я никуда не пойду.
- Не иди.
- Ты что думаешь? Ты кто тут? Ты все насильно сделал!
- Прям-таки. И первый раз, и второй, и третий?
Валерия спустила ноги на пол, розовые теплые ноги под коротким фланелевым
халатом, гладкие колени, я даже вспотел. Хотел завалить ее в очередной раз,
но ей же в сортир надо...
- Ладно, иди, я в коридоре постою.
Она посидела немного, помотала головой и говорит:
- Нет, я не хочу, чтобы кто-то сидел рядом и прислушивался.
- Ладно. Небось не чужие. Если мы поженимся, ты тоже стесняться будешь?
- Дурак.
- Почему дурак? В жизни всякое бывает. Ходишь с парнем, он тебе цветы
дарит, а потом раз! И посадил в каталажку! Или наоборот: ворвался человек,
вот так, как я - и на всю жизнь счастливы. Я тебя, если хочешь знать, давно
люблю.
- Мне в туалет надо!
Прежде чем пустить ее в уборную, я все осмотрел там, чтобы никаких
колющих и режущих. Нашел отвертку на полке, спрятал в карман. Сливной бачок,
кстати, был сломан, и я со злорадством подумал о Петровском: каков урод,
трахнул девушку, а бачок не отладил. Пока я стоял и ухмылялся, Валерия
неожиданно толкнула дверь и заперла на задвижку с той стороны.
- Сиди там, женишок! - говорит. - Оттуда тебя и в загс отведут. Под
конвоем.
Ей бы лучше сразу схватить табуретку и бросить в окно, чтобы привлечь
людей. Или поджечь занавески, а самой отвлечь меня, пока не разгорится как
следует... Но вместо этого она, как воспитанная девочка, побежала в гостиную
набирать "02". Даже дверь уборной не подперла.
Я выбил замок с первого раза, при моих-то габаритах иначе и быть не
могло. Она успела набрать "О" и смотрела во все глаза, как я приближаюсь.
Огромные темно-серебристые глаза, откуда только они у нее такие? Я положил
одну руку на рычаг телефона, другой схватил ее за плечо, тряхнул. Халат с
нее слетел в два счета, а под ним ничего и не было, она даже руками
закрываться не стала, смотрела обреченно, и все. Но я же не насильник!
- Одевайся. Если схитришь еще раз, я тебя на цепь посажу.
Потом сводил ее куда хотела, привел обратно в комнату.
- Ладно, - говорю. - Читай дальше.
...Погода вчера стояла мерзкая, даже не стояла, а скорее висела -
холодной, мокрой, грязной занавеской. Я перед тем, как бомжа замолотить,
сделал последнюю попытку уладить все по-хорошему: позвонил из автомата
Родику Байдаку. Своему старинному корефану.
- Родь, - сказал я ему, - вот мы с тобой не первый год друг друга знаем,
я видел, что сделали с Метлой, и знаю, что хотели сделать со мной вчера на
вокзале... Только ты не говори, что не имеешь к этому ни малейшего
отношения.
- Я и не говорю, - сказал Родик спокойно. - Ты откуда звонишь?
- Какая тебе разница... Я как друг тебе говорю: не надо за мной гоняться,
Родь. Всем будет плохо. Я ведь пока не собираюсь никого сдавать.
- Знаю. От тебя этого и не требуется. Ты когда ко мне подъедешь?
- Успокойся. Лучше скажи, только честно: ты можешь что-нибудь сделать,
чтобы все это прекратилось? Чтобы я мог спокойно жить?
- Нет, - сказал Родик честно. - Ты жить не будешь, Серый. Вообще.
Однозначно. Это я как друг тебе говорю. Поэтому лучше сам приди. Деваться
тебе некуда. От нас спрячешься - менты найдут. Мы на тебя Дрына повесили. И
Метлу тоже.
Я аж задохнулся от ненависти.
- Спасибо, Родик, спасибо, корефан... Значит, ты рассудил, что мне не
жить? - спокойно так говорю, я ему многое хотел высказать, но спокойствия не
хватило.
- Да я тебе, папенькиному сучонку, башку крысиную оторву, я вас всех
покрошу, я твоего папашу...
- Пока, Серый, - а у него спокойствия всегда хватало. Положил трубку, как
будто мы об обеде у Ираклия договорились.
Может, именно это меня и взвинтило. Не повезло тому бомжу. И Валерии не
повезло. Ей бы на десять минут позже прийти. Или на пять раньше... Нет,
угораздило! Даже дверь захлопнуть не догадалась...
Она стояла в своем долгополом белом плаще и джинсах, вытирала ноги о
подстилку и зонтик стряхивала. Капли веером разлетались: фыр-р-р. Я когда на
площадку вылетел, неожиданно прочувствовал что-то такое... Что, возможно,
испытывают серийные убийцы и маньяки, когда видят вблизи намеченную жертву.
Вот перед тобой существо, которому нет до тебя абсолютно никакого дела, оно
как орех в скорлупе, как бриллиант в сейфе - но через несколько минут ты
войдешь в его жизнь с бритвой или молотком в руке, и оно никогда уже тебя не
забудет. Ты навсегда останешься самым ярким его воспоминанием. Или последним
воспоминанием.
Я ни у кого не видел такой тонкой кожи и не дотрагивался ни разу. На что
все эти Светки и Антонины были гладкие и ухоженные, - но они ни в какое
сравнение не шли с тем, что я почувствовал, когда схватил Валерию за шею и
накрыл ей рот ладонью. Мне захотелось поцеловать ее. Дикое просто желание. В
шею, в губы, в запястье. Куда угодно. Как пелена накатила. И целовал ее всю
и туда целовал, а ведь насильники так не делают, правда?
Потом мы выпили кофе, как друзья-любовники. Она себя неловко чувствовала,
потому что вела-то не как жертва, а как полноправный партнер. Молчала, в пол
смотрела. Я пытался завести разговор о Петровском, узнать, насколько
серьезно все у них, - но она в разговор не вступала. Через некоторое время
спросила:
- Когда ты уйдешь? Ты же получил что хотел. Уходи. Я прошу.
- Мне некуда идти. Я люблю тебя. Я остаюсь навсегда.
- Не паясничай. Ты кто? Что тебе от меня надо?
- Я журналист, зовут Сергей. Меня ищут бандиты. А твой дружок Петровский
шьет мне дело ни за что ни про что. Здесь меня никто искать не будет. Но я
правда люблю тебя.
- Фигляр...
Я перенес телефонный аппарат в гостиную, наткнулся в книжной полке на
корешок, где было написано "П. Зюскинд. Повести и пьесы", попросил почитать
вслух. Она сказала:
- Я хочу спать.
- Ладно, тогда завтра.
За все это время, пока я был у нее, два раза звонил телефон; я не
разрешил подходить к аппарату. Спросил: "Ты кого-нибудь ждешь?" Она покачала
головой. Но я на всякий пожарный свет везде выключил, будто никого нет дома,
Мы сидели в темноте, за окном где-то далеко гудели троллейбусы, наверху
ругались соседи, плакал ребенок. Она с ногами забралась на диван, в самый
угол забилась. Я сидел на другом краю и соображал: ну вот, я вошел в жизнь
этой девушки с серебристыми глазами, я уже здесь, сижу, клюю носом - а что
будет дальше? Только я усну, она тут же позвонит куда надо или выберется из
квартиры через балкон. Разве не так? Что же делать? Но думать об этом не
хотелось.
Я придвинулся к ней, обнял, ощутил тепло тела. И снова она не
сопротивлялась. Может, от безысходности - что она могла сделать? А может, ей
понравилось... Короче, несколько раз мы с ней сошлись и заснули, как
утомленные голубки, но я ее все же за ногу к себе привязал, на всякий
случай.
А утром снова к ней полез, уже по-хозяйски, уверенно, и вот тут она меня
ударила. Вдруг, неожиданно. В самое слабое место. Своей маленькой розовой
пяткой засандалила так, что я от боли чуть сознание не потерял, рефлекторно
двинул ее ладонью по морде, наотмашь!
У нее такая тонкая мягкая кожа, я даже сейчас почувствовал, на ней пальцы
красными пятнами отпечатались. А затылком она в стену въехала, закричала в
голос. Я рукой закрыл ей рот, навалился сверху, соплю, чувствую ее тело под
собой, оно упирается, выгибается, кожа тонкая, мне все равно куда
целовать... Даже про боль забыл и опять целовать везде начал, забылся,
рычал, кусался, она притихла, я опять с ней что хотел делал, и она
разошлась, отвечала мне на полную катушку. Вот чудеса!
Потом мы успокоились, но левое яйцо зверски ныло, совсем как во времена
старых добрых юношеских поллюций.
- Никогда не делай так больше, - прохрипел я ей на ухо. - Я разворотил
Дрыну череп водопроводной трубой, я в этом смысле уже не целка - ты поняла?
Моя рука вцепилась в ее лицо, она, даже если бы хотела, все равно кивнуть
бы не смогла. Но мне ответ был не важен. Пусть знает...
Настало время завтрака. В холодильнике оказалась целая салатница оливье -
я подумал, может, она гостей ждет сегодня? - но Валерия сказала, что салат
позавчерашний, она для Петровского готовила, а тот не ел. Идиот Петровский.
Ладно... Выпили кофе. А потом я попросил ее поставить хорошую музыку и
почитать мне вслух. Сибаритствовать, так до конца. Ты видишь меня, Метла?
* * *
Следственная группа уехала в 7.15, мама сразу принялась вытирать за ними
пол. Потом она решила еще почистить ковер, вытереть мебель и двери, и в
конце концов принялась драить порошком фамильный хрусталь. Денис не стал
мешать ей, оделся и вышел. Снетко откровенно сказал ему, что перспективы у
дела практически нулевые, поскольку в лицо ночных визитеров никто не видел,
трупов, к счастью, нет, а отпечатки на пистолете если и найдут, толку
немного: большинство наемных убийц срок нигде не тянули и "пальчики" их
нигде не зарегистрированы.
Денис и так это знал. Вызывать группу смысла не имело, но и обойтись без
этого невозможно. Единственным реальным результатом следственных действий
стало то, что у него изъяли его табельный пистолет. Полный идиотизм! Но
таков порядок. Вещественное доказательство - раз, до окончания проверки
правомерности применения, оружия пистолет положено изымать - два! Теперь он
чувствовал себя, как голый.
Надо было отвлечься, интенсивно загрузить себя работой да пора выжигать
каленым железом разворошенное осиное гнездо, оттуда пойдут ниточки во все
стороны, в том числе и к ночным визитерам... Он много раз звонил Агееву, но
телефон не отвечал. Тогда он поехал в концерн "Единство", допросил всех,
кого застал в конторе, изъял две папки документов. Возвращаясь в
прокуратуру, встретил неподалеку на улице Агеева. Денис подумал, что куратор
искал его на работе.
- Вы у нас были? - поинтересовался он. - А как же конспирация?
- Нет, нет, с чего ты взял, - замотал головой майор. Денису показалось,
что он не в своей тарелке.
- Знаете, что ночью было?
- Знаю. Вот гады! Совсем обнаглели! - Агеев смотрел на проходящие машины,
бугристую кору старого тополя, только не на Холмса.
- А когда решение по моим материалам примут? Ждать-то нечего: один раз
сорвалось, второй... Сколько может везти? На третий раз обязательно грохнут!
Агеев вздохнул.
- Не грохнут. Не лезь ты в это дело. Хватит. Работай спокойно, не заводи
врагов...
Холмсу показалось, что он ослышался.
- Что?! А кто мне говорил ворошить муравейник?
- Обстановка изменилась. И там, - майор поднял палец вверх. - И здесь.
Программа, по которой ты работал, свернута. Свиньи возвращаются к своим
