знакомым. Может, Паша Дрын просто напомнил ему какое-то животное?
Только - какое?..
Они заехали на "родной" визиревский склад, куда утром выгружали продукты,
взяли три ящика с наклейкой "Шпроты балтийские". В "Лабинке" их встретил сам
директор, Гога называл его Ираклий Андреевич.
- Ну что? - спросил Ираклий, вспарывая картонный ящик ножом. - Опять
говно какое-нибудь привезли?
- Добро, оно тоже говно, - блеснул зубами Гога. - Только еще
непереваренное.
Директор "Лабинки" достал плоскую консервную банку, повертел ее в руках,
пробормотал:
- Ну ладно. Добро так добро.
Потом внимательно глянул на Сергея, кивнул:
- Курс молодого бойца, а?.. Новенький? Держи - за завтраком скушаешь.
Ираклий бросил ему банку, Сергей на автомате поймал ее. Едва тут же не
швырнул обратно - во влажный, драпированный по углам складками кожи рот.
- Я не голоден, спасибо.
Почему-то Ираклия его замечание рассмешило. Ну и хрен с ним, подумал
Сергей, дома проверим, что за добром вы здесь торгуете... Паша схватился за
ящик, понес его внутрь, Сергей взял второй. На кухне никого не было, кроме
двух парней в джинсе, которые сидели на металлическом разделочном столе и
играли в карты.
- Бросай под стол, - сказали они Сергею. - И уматывай.
В конторе на Портовой улице провели буквально две минуты, не больше. Вал
Валыч пригласил в кабинет, где вручил всем троим по двести пятьдесят
долларов ("это премиальные, за перевыполнение плана") и сухо попрощался.
Кажется, ему не очень понравился запах.
- И часто мы будем... план перевыполнять? - спросил Сергей у Дрына, когда
они вышли на улицу.
- Пятилетку - в три года, - ответил Паша, сплюнув на асфальт. Даже через
полдня после приема "поросячьего сока" слюна у него оставалась розовой. Он
посмотрел на свои расписные "Командирские" часы, потом приложил их к уху,
прислушался. - Ираклий в "Лабинку" приглашал, для своих у него жрачка
бесплатная. Зайти, что ли?.. Ты - как?
- Я поужинаю дома, - сказал Сергей.
- А то смотри.
Сергею вдруг вспомнилось Пашино лицо в темном фургоне, эти серые
полутени, ритмично прыгающие на скулах, устремленный вверх кончик носа - ну
точно... что? кто? где?
- Слушай, Дрын, а мы с тобой никогда раньше не встречались?
- Ну, если только в "Артеке", на пионерской линейке, гы-гы-гы... А чего?
...Машину сегодня Сергей не взял - и здорово пожалел об этом. Две
остановки, что он рискнул проехаться в автобусе, пассажиры в открытую на
него пялились, почему-то сразу безошибочно определив источник
распространения миазмов. Сергей вышел и оставшуюся часть дороги проделал
пешком. Дома были гости: отцов университетский однокурсник Дима с женой - у
них своя арт-галерея в Петербурге.
- Привет, - поздоровался со всеми Сергей, просунув голову в дверь
гостиной.
И резко направился в ванную. Мама окликнула его и догнала в коридоре. На
ней был светлый брючный костюм с большой модерновой пряжкой, отец привез его
из Вены, когда у него еще не было ни одной любовницы. Выглядела она классно,
только вид испуганный.
- Ты похож на привидение, Сережа, - полушепотом сказала мама. - Что
случилось? Димина половина чуть со стула не свалилась, когда ты появился.
- Ерунда, просто устал.
Ну вот. Глаза матери становились все шире и шире, а лицо вытягивалось, и
Сергей даже испугался, что сейчас она начнет шпуляться в него глазными
яблоками и ронять челюсть на пол, как этот придурок Джим Керри в "Маске".
- Чем от тебя... Господи... Что за вонь? - проговорила мама, невольно
прикрывая рот и нос рукой. Она стала раза в два белее своего брючного
костюма. - Чем это воняет от тебя?.. Ты что, убил кого-нибудь?
"Убил ли я кого-нибудь, в самом деле?" - подумал Сергей.
- Не знаю, - сказал он. - Просто у меня был трудный день, а на
мясокомбинате сегодня вывозили костную муку. Я хочу как следует помыться.
Мама бегом побежала в туалет, смешно разбрасывая в стороны пятки - Сергей
раньше не замечал, что она так бегает, - взяла баллончик с освежителем,
попрыскала на лампочку в коридоре, очертила аэрозольной струей магический
круг около Сергея.
- Возьми, пожалуйста, отцов шампунь, у него очень устойчивый запах, и
плесни в воду. Не жалей. Отмокни хотя бы полчасика... О Господи... Это
мертвечина какая-то, да?
- Удобрение, - сказал Сергей, запирая за собой дверь ванной.
Он слышал, как вышел из гостиной отец, как они с матерью громко о чем-то
шептались. Подождал, когда уйдут обратно ("гостей нельзя оставлять одних,
Игорь, после поговорим"). Потом выскочил на кухню, схватил консервный нож и
вернулся. Включил воду, открыл флакон с шампунем "Шварцкопф", вылил весь его
в ванну. Запахло разогретой жарким солнцем лимонной рощей - как под
Гурзуфом, где они отдыхали... Сергей не помнил, в каком году. Он достал
банку шпрот из кармана, встряхнул над ухом.
Ничего не услышал.
Может, лучше не открывать? Пусть Агеев открывает - верно? Это его работа.
Это ему потом получать Звезду Героя и очередное звание. А то еще скажет,
козел, что Сергей сам натоптал туда порошка...
Ну да. А если порошка никакого нет?
Сергей положил банку на пол, приставил лезвие ножа к внутренней стороне
железного ободка. Банка, звякнув, встала на ребро, Сергей поправил ее. И
ударил по деревянной ручке ладонью.
Пол отозвался коротким каменным эхом. Свет в ванной ритмично замигал.
- У тебя все в порядке, Сереж? - спросил отец. Наверное, под дверью
стоял, слушал. - Нам надо поговорить. Неужели тебе нравится эта работа?
- Все хорошо, все прекрасно, айм файн... все просто заебись, - бормотал
Сергей.
Из рваного отверстия в банке наружу вытекало обычное рыжее масло с
рыбными крошками. Нож дальше кромсал жесть, оставляя на краях неровный
зубчатый след. Сергей представлял, как однажды возьмет эту банку и накроет
ею морду Агеева.
И повернет по часовой стрелке.
Все об этом знают. Эванджелиста так уж точно. И Шиффер, и Кроуфорд знают.
И Светлана Котова, последняя подружка Солоника, тоже знала - пока ее не
прижмурили в Афинах.
Главное - это ощущение, будто зажимаешь маленькую монетку между
ягодицами. Монетка не должна упасть, даже если перебегаешь дорогу перед
фырчащими мордами автомобилей. Даже если тебя бьют под ложечку и легкие
сворачиваются внутри мокрыми безжизненными полотенцами. Ты плюешь на все и
гордо перемещаешься в пространстве, удерживая чертову монетку за самый ее
краешек с вертикальными насечками, и твоя прямая кишка сжата, как слипшаяся
макаронина, - а зомбированные мужики на проспекте Маркса смотрят тебе вслед,
забыв обо всем на свете, они восхищены, они падают в открытые
канализационные люки, летят под колеса машин, они таранят стекла витрин,
фонтанируя кровью из порванных аорт, они топчут прохожих, как стадо
взбесившихся слонов. Можно ставить десять против одного, что вечером, после
ужина и "Крутого Уокера", натянув вьетнамский шипованный презерватив, эти
мудаки скажут своим женам и любовницам: слушай, дорогая, а теперь пройдись
туда-сюда и поверти очком, как эта сучка, которую я видел сегодня на
проспекте...
Это и есть настоящий Подиумный Шаг. С большой буквы. С маленькой монеткой
в жопе.
Маша Вешняк знает, что это такое. Или, по крайней мере, думает, что
знает.
Она идет в свой итальянский супермаркет, где вот-вот закончится обеденный
перерыв, на ее лице адресованная в никуда полуулыбка, она блуждающей кометой
светится в толпе.
Только сейчас вместо маленькой монетки Маша сжимает толстое сучковатое
полено, внутри липко и паскудно, и кровь скоро начнет стекать по ногам.
Машу порвали. Если бы Метла, этот подонок, не попал в прямую кишку, он
продырявил бы ее в любом другом месте, точно. Когда Метла злится - он
твердый и холодный, как бревно, как зубило, он может только убивать.
Никакого удовольствия. Он убивает и говорит: ты здорово подставила меня,
сука. Очень здорово.
Заметив впереди парня с сеттером. Маша быстро перешла на другую сторону
улицы. Сеттер встал в стойку, нервно повел носом. Собаки чуют кровь за
километр; когда у Маши месячные, Додик так и норовит залезть под юбку...
Это не месячные. Это просто кровь, потому что Машу порвал ее лучший
дружок. Прочистил мусоропровод. Размешал кишки. Он заехал за ней, едва
начался перерыв, и отвез к себе. Сначала ударил под дых. Потом сказал, что
ракетница, которую она взяла на день рождения Газона, была "горячая", - а
Метла никому не позволяет трогать свои вещи без спросу. Теперь он с этой
долбаной ракетницей, как жерех с блесной в желудке. Это справедливо?
Справедливо или нет - я тебя спрашиваю, жаба паскудная?!
Нет, это несправедливо. Значит, что? Значит, виновные понесут наказание.
Вот это будет справедливо, да. Газик, педреныш, уже получил свое, верно?
- Он требовал, чтобы я залезла пальцем в его... Нет, не надо, пожалуйста.
Нет, нет...
- Заткнись. Он свое получил.
- Мне больно. Пожалуйста... Я не думала даже доставать ее из сумочки,
взяла на всякий случай, думала - если на обратном пути кто-то пристанет, то
я смогу... Ты с ума сошел, не надо. Ты что?!
- Не дергайся, паскуда! Ты выстрелила первой. Ты сама стала клеиться к
нему - вот что я хочу сказать.
- Неправда!! Нет!!.. Больно, дурак!!
- Заткнись, блядво...
- Ой, ой... Куда ты пихаешь, больно!
- Так и должно быть... Это наказание... Ты здорово подставила меня,
сучонка. Никто... еще... меня... так... не подставлял... Вот тебе! Вот!
Хы-хы-хы...
Речь его стала нечленораздельной, Метла стал хрипеть и постанывать. Она
тоже стонала, но не от страсти. В промежности что-то трескалось. Вместо двух
отверстий там вполне может оказаться одно, и тогда ей прямая дорога на
операционный стол. Маша слышала про такие случаи.
...А первый раз они спали вместе год назад, у нее дома. Она подмылась
квасцами, и Метла тогда раз сорок спрашивал: ну как, девочка? не болит? не
беспокоит? Маша умирала со смеху, но молчала, и руки ее все время лежали на
его холодной дрыгающейся заднице. Сначала она наматывала на палец волосы,
которые целыми пучками торчали оттуда, потом руки понемногу ожили и стали
подгонять его, топить, вколачивать, быстрее, давай... Все было прекрасно.
Метла обцеловывал ее всю, он был мягкий и настойчивый, он не убивал, не
рвал, не раздирал надвое - хоть и торчал, как перископ, а складывался только
после третьего или четвертого раза.
Метла втрескался.
Маша никогда не была красавицей, она это прекрасно знала. А вот Метла не
знал; и никто из той многочисленной бригады, что бурила эту скважину до
него, не знал и знать не мог. Потому что Маша Вешняк ни на секунду не
забывала о монетке, которую надо удерживать во что бы то ни стало, и держала
ее, даже когда все тело плавилось, будто воск.
Держала и теперь, деваться некуда... Вот тако-ое полено.
Маша свернула во двор, заставив какого-то папашу, выколачивающего ковер,
замереть с выбивалкой в руках. Она зашла в ближайший подъезд, достала из
косметички носовой платок и подложила его в трусы. Твою мать... Подонок.
Когда она вышла на улицу, папаша все еще стоял монументом. Или что-то
увидел?..
В магазине появилась за четыре минуты до конца перерыва. Отпрашиваться
нельзя, итальянцы в такие игры не играют, домой могут отпустить только с
отпиленной конечностью под мышкой. Маша прошла в уборную, достала насквозь
пропитанный кровью платок, стянула трусы. Прежде чем все это спустить в
унитаз, внимательно рассмотрела: спермы не было ни грамма. Метла так и не
кончил. Она быстро подмылась, сменила белье. Выпила таблетку мепробамата.
