театрализованные концепции на правах "научно доказанных" предпосылок
деятельности. Использование научной атрибутики в нормальном обществе
безвредно, поскольку нейтрализуется сложными механизмами научного сообщества и
политической практикой, проверяющей идеологемы на адекватность. Но в
интеллигентном обществе образы из театрализованной истории неизбежно
становятся понятиями объясняющей и утверждающей самое себя идеологемы и не
поддаются не верификации, ни фальсификации. Марксизм, фрейдизм, дарвинизм и
прочие измы введены в российскую культуру как театрализованные фрагменты чужой
истории, а не как результаты теоретической рефлексии опыта изучения различных
аспектов жизни. Отсюда и схоластичность интеллигентского научного
теоретизирования, могущего, впрочем, давать серьезные результаты в пограничных
и вновь формируемых областях знания - как спекулятивные предвосхищения
концепций, когда то еще созреющих в другой социальной среде при решении сугубо
практических задач. Творчество Верднадского, Чижевского, Любищева тому
примером.
Мир интеллигентов наполнен персонифицированными образами
историко-художественных произведений (или редуцированными темами научных
исследований) и теми отношениями между ними, которые определены
режиссерами-постановщиками (в широком смысле этого слова). Каждый "крупный"
творец-художник тем и крупен, что вводит новые образы или новые отношения
между старыми образами, конструируя тем самым интеллигентскую обьясняющую
теорию. Хождение за образами в народ (в экспедицию, посмотреть как живут
"простые люди" или самим пожить на природе "простой жизнью") является
традиционным занятием российской интеллигенции.
В интеллигентском мире сосуществуют люди и человекоподобные обьекты живой и
неживой природы, сообщающиеся между собой. Каждая персона по своему интересна
и воспринимается интеллигентами как носитель некоторых архетипических (и
исторический определенных) свойств. Обыденные отношения в своем
интеллигентском круге в этой логике становятся реализацией некоторых
архетипических (исторических) отношений. Обобщение фактов личного общения
служит интеллигенту основанием для создания исторически фундированной теории,
описывающей как функционирует социум. На основе такого рода представлений о
существовании и экспериментальных данных (все из личного опыта) интеллигенты
разрабатывают объясняющие и предсказывающие теории.
В интеллигентских рассуждениях обычно присутствуют два уровня реальности:
обыденная жизнь с ее конфликтами, склоками, неприятностями и радостями, и
высокая обьясняющая теория в форме художественных произведений и их идеальных
объектов - художественных образов. Образные идеальные объекты и теоретически -
театрализованные отношения между ними позволяют, как представляется
интеллигентам, моделировать реальность в искусственной (или искусной) системе,
обьясняющей профанам, как устроен мир и почему он устроен именно так. На всем
протяжении истории интеллигенции воспроизводится группа, члены которой
специализируются на конструировании всеобьемлющих концепций мироздания. В
рамках этой группы можно выделить всевдоученых - создателей "общих теорий
всего" (космоса, земли, цивилизации и общества в целом и России в частности),
и псевдописателей, таких как Александр Зиновьев, авторов персонифицированных
логических схем, стилизированных под художественные произведения. Создатели
"общих теорий всего" и псевдописатели драматизируют науку, представляют ее
другим интеллигентам как открытие "тайн природы и общества", а
исследователькую деятельность рассматривают не иначе как "трагедию познания".
Теории такого уровня социологи называют обыденными. Их функция вполне ясна и
определенна. Они выступают в роли концептуальных схем, детерминирующих
поведение социализированного субьекта и делающими это поведение неслучайным и
предсказуемым именно в той мере, в которой оно тривиально.
Обыватели-интеллигенты руководствуются в своем поведении расхожими
обывательскими теориями (считая их, тем не менее, в высшей степени
оригинальными), а нетривиальные интеллигенты - режиссеры (как правило,
известные своими прибабахами и причудами) разрабатывают нетривиальные теории,
воплощая их в эксцентричных сценических или других художественных образах.
Область применения обыденных теорий для разделящего их человека ничем не
ограниченна, и никакие критерии научности к ним неприменимы. Эти теории верны
в той мере, в которой существуют люди, их исповедывающие. Эти теории не
подлежат научной критике, но только научному (или клиническому) исследованию -
как факты социологии (или психиатрии), их описывающих, систематизирующих,
исследующих экспериментально и в конечном счете объясняющих.
Эмпирическое многообразие административно-рыночных реалий интеллигенты
воспринять не способны (за известными исключениями - творчество А. Стреляного,
Б. Можаева, В. Шукшин и немногие другие авторы) прежде всего потому, что оно
не выразимо доступными им художественными средствами.
Как уже говорилось выше, основной формой познания мира для интеллигенции
является историзованное искусство (отсюда и концептообразующая функция
искусствоведения). Но восприятие и переживание окружающего через
отождествление с художественными типами (даже нищих интеллигент воспринимает
по степени их театральности) не исключает других форм исследовательского
отношения к миру. Из многообразия форм собственно познавательного отношения к
миру интеллигенты предпочитают редукцию и экспертизу. Часть интеллигентов
имеет склонность редуцировать значимую для них историческую и политическую
реальности до профессионально знакомой и используют профессиональные, иногда
очень качественные знания для обьяснения важных с их точки зрения исторических
и политических событий. Иногда это дает выдающиеся результаты (например
исследование пространства иконописи механиком Раушенбахом), но чаще всего
попытки редуцировать социальную и экономическую специфику России до
закономерностей, описываемых другими областями знания выглядят трагикомически
- например, исторические экскурсы специалиста по математической логике и
основаниям математики Есенина-Вольпина (где специфика истории и социологии
сводится к отношениям между придуманными автором логическими переменными), или
этнографические построения профессионального политзэка Льва Гумилева, которому
ойкумена представляется совокупностью "зон" и пространств возможных побегов,
актуализируемых благодаря особым качествам (пассионарности) рожденных в
неволе.
Другая часть интеллигентов, обладающих познавательными интенциями, склонна к
экспертизе. Под экспертизой понимается умение высказывать интеллигентское
понимание любого вопроса, проблемы, темы в их пространственно-временных,
содержательных и нравственных характеристиках. Интеллигентный эксперт, чаще
всего основывающий свои суждения на журнально-газетной информации, имеет
мнение обо всем (в том числе и о своей способности к экспертизе) и не
стесняется высказывать его в любых обстоятельствах. Стремление к экспертизе
часто принимает карикатурно - театрализованные, иногда клинические формы
(например, одна из программ "Авторского ТВ", в ходе которой интеллигентные
эксперты дают оценки и интерпретации фильмам, представляемых режиссерами,
также считающими себя экспертами). Политическая сцена в "новые" времена
переполнена экспертами, соревнующимися друг с другом в артистичности
представления своих оценок и прогнозов. В состав Президентского Совета образца
1993 года вошли, например, наиболее телегеничные интеллигентные эксперты.
Встречаются выдающиеся интеллигентные люди, сочетающие все формы
исследовательского отношения к миру (режиссерско-концептуальное,
редукционистское и экспертное). Это редукционисты, считающие себя экспертами и
реализующие свое отношение к миру в режиссерской деятельности, - такие как
Сергей Кургинян. Кургинянов мир - это сцена, на которой под недреманным
режисерским оком Кургиняна развертывается спектакль, сконструированный
экспертом-Кургиняном на основе редукционисткой (Кургиняновской же) модели
фрагмента истории. Оглушительные творческие и политические неудачи таких
всесторонне развитых интеллигентов только прибавляют им пыла, амбиций и
популярности в родной среде.
Выдающиеся интеллигенты не столь уж редки, как кажется. Во всяком случае,
когда у власти появляется потребность в интеллигентском товаре, он сразу же
выставляется на продажу. Так случилось с относительно молодыми и очень
интеллигентными экономистами, которые волею растерявшейся в перестройке власти
стали реформаторами в разваливающемся административно-рыночном государстве. По
внешнему виду, социальному происхождению, образованию и опыту работы они более
всего подходили под представления власть имущих о революционерах-реформаторах.
Их товарность подтверждалась и их западными (и потому авторитетными для
власти) коллегами. Придя к власти, интеллигентные реформаторы тут же начали
приспосабливать реальность к своим представлениям о том, что должно было быть
в России. Естественно, что административно-рыночная реальность начала
сопротивляться интеллигентскому насилию над ней, что и привело, в очередной
раз, к изгнанию интеллигентов из власти. Те из реформаторов, кто смог
пожертвовать интеллигентностью ради сохранения административного веса,
превратились в весьма неординарных и талантливых российских чиновников,
негативно относящихся к своему интеллигентскому прошлому.
Интеллигентские онтология и этика.
Для интеллигентных людей исторические пространство и время, реальная
социальная структура и экономические отношения существуют только потому, что
они нашли свое художественное (книжно-зрительное) воплощение. Расширение
интеллигентской онтологии осуществляется в основном средствами искусства.
Серьезным с их точки зрения спектаклем, книгой (научной в том числе) или
фильмом считается такое произведение, в котором содержится художественное
открытие, то есть осуществляет введение элементов ранее не театрализованной
жизни в контект интеллигентных отношений (последние примеры: "архангельский
мужик", персонажи Каледина, Трифонова и т.д). Все остальное, не воплощенное в
художественных образах, находиться вне сферы интеллигентного бытия, а значит
не существует. Открытие мира через искусство и замещение мира искусственным (и
искусным) его представлением составляет содержание интеллигентского бытия.
Интеллигенты существуют в двух мирах- в мире искусства, истории и искусственно
конструируемых отношениях между ними, и в быту, как правило не регулируемом
культурными рамками и потому прямом, бесхитростном и физиологичном. Быт и
существование вне трагического искусства вообще для интеллигентов
обременительны. Интеллигент должен реализовывать вечные ценности, служить
искусству, вечности, абстрактным, но потому и абсолютным реалиям. Презрение к
обыденности и каждодневности сочетается у интеллигентов со стремлением к
вечному и неизменному - государственному, национальному или культурному.
Разрывность онтологии является необходимым условием существования
интеллигенции и явно проступает в ее языке, казенно-патетическом на формальной
сцене и площадно-прямым в быту, и в спектре исторических ситуаций, считающихся
достойными воплощения в искусстве. У интеллигентов на сцене "кровь-любовь", а
в быту "жрать, пить и спать". Иного интеллигентам не дано, и в их
содержательной жизни в пору противостояния государству противоестественно
сочетаются всеобщие обсуждения театрализованных интерпретаций истории с
частными индивидуально-коллективными вегетативными жизненными проявлениями -
жраньем, спаньем, совокуплениям и прочими отправлениями физиологических
потребностей. Кухню и кровать в интеллигентной семье в
семидесятые-восьмидесятые годы ХХ века можно рассматривать как символ единства
материального и духовного начал интеллигентности.
Разрывность онтологии интеллигентов заставляет их страдать, но страдания имеют
