одним парнем, он из Молдавии приехал. А в то самое время случилась
интересная история: некий парень во время допроса на Литейном, 4, вдруг
выпрыгнул из окна, переломал себе ноги, но его подхватила поджидавшая машина
с друзьями. Этих ребят искали по всему Питеру, а по ориентировке у той
машины были московские номера. У парня, с которым я встречался, машина была
с молдавскими номерами, но они тоже начинались на букву "м", и поэтому его
автомобиль попал под милицейскую наружку. А мы, когда наблюдение "срубили",
от машины ушли. А в машине куртка осталась с моей записной книжкой. В этой
книжке был зафиксирован телефонный номер кооператива и пометка сделана
"Горбачевский". Ну, видимо, Горбачевский и решил, что я уже чуть ли не начал
в отношении его какую-то собственную разработку вести. Горбачевский дал
соответствующие указания в ОРБ, и пошло-поехало. Двое спекулянтов что-то не
поделили между собой, по-моему, бриллиант они не могли поделить. Меня
позвали помочь разобраться в ситуации. Но обо всем об этом узнали в ОРБ.
Конкретно Николай Николаевич узнал. Есть такой сотрудник, который как раз
лидерами преступных сообществ занимается. Он вызвал этих спекулянтов к себе,
и они ему такого наговорили, что меня сразу начали искать. Собственно
говоря, вся эта ситуация меня спровоцировала на бега, я скрывался, а
Невзоров каждый день новый репортаж выпускал. Что же касается тех
спекулянтов, то они впоследствии из потерпевших перешли в обвиняемые и были
осуждены. Торговались и со следствием, и с прокурором, но, побывав в
"Крестах", на суде от многого отказались, и этот эпизод от меня ушел. Позже,
когда меня задержали и я попал в "комитетскую" тюрьму, вокруг моего дела
начали слагать разные мифы. Кстати говоря, в "Бандитском Петербурге"
написано, что женщине-прокурору, которая поддерживала обвинение, проломили
голову и поэтому, мол, я получил такой мягкий приговор. На самом деле ей
проломили голову гораздо позже, и она должна была участвовать в процессе тех
самых спекулянтов, которые не могли поделить бриллиант - наши дела были
разъединены. Все то время, что я сидел, продолжали выходить репортажи
Невзорова, а люди в ОРБ получили новые звания.
О "комитетской" тюрьме я хотел бы рассказать особо. Именно там я встретил
путч 1991 года. Содержали нас там строго, и какие-то новости с воли мы
получали редко. Нам давали читать только газету "Правда" и изредка -
"Известия". И одну газету передавали из камеры в камеру, проверяя при этом,
нет ли каких-то пометок или точечек наколотых. Ни радио, ни телевидения,
естественно, не было. Там вообще мыло шилом протыкали, сыр, который был в
передачах, разрезали ломтиками. И вот, помню, в августе, за некоторое время
до самого путча, в тюрьме начались какие-то активные приготовления. Наверху,
над прогулочными двориками, натянули двойные сетки, красили стены. Такое
ощущение было, будто готовились принять большое начальство. Там один
надзиратель был - приятный парень, он в Университете учился, с ним иногда
удавалось перекинуться парой фраз. И вот однажды он шепнул: "Горбачева
арестовали". Тут мы и смекнули, для кого могла вестись подготовка в нашей
тюрьме и в связи с какими событиями.
Я все время, пока сидел, старался поддерживать себя в хорошей форме.
Тренировался и вел такой специальный дневник тренировок. Фиксировал
количество разных упражнений и показатели. Например, я постепенно довел
высоту своих прыжков с места до 1 метра 30 сантиметров. Я тогда в одной
камере с Феоктистовым сидел, он измерял высоту моих прыжков. Он же мне,
кстати, сказал, что лучший кубинский волейболист с места выпрыгивал 1 метр
40 сантиметров. За 1 год и 9 месяцев я не пропустил ни одной прогулки, но
тренировки, случалось, пропускал. И вот что интересно: когда я сидел в
"комитетской" тюрьме, у меня умерли родители. Надо сказать, что они про
первую судимость вообще ничего не знали, а что касается второй... Мать
умерла не от расстройства, просто возраст подошел, ей уже было 60 лет. Отец
умер примерно через год, он очень тосковал по ней. И мне долгое время не
говорили о смерти матери. Узнал я только через три месяца. Только тогда
адвокат и решился мне сказать, что умерла мать. Я пролистал свой дневник и
увидел, что именно в ту неделю, когда умерла мама, я почему-то не мог
тренироваться. Хандра была.
В "комитетской" тюрьме я всего просидел около двух лет. И три последних
месяца, кстати говоря, делил камеру с Владимиром Феоктистовым. У нас с ним
возникли там чисто человеческие отношения. Когда я уходил, он даже слезу
вытер. А до того мы с ним практически знакомы не были. Конечно, режим в
"комитетской" тюрьме по строгости нельзя сравнивать с режимом в "Крестах".
Но при этом были в "комитетской" тюрьме и свои плюсы. Их начинаешь тогда
ощущать, например, когда вывозят в суд. Из "Крестов" на суд возят как: в
четыре утра подъем, всех, кого готовят на вывоз, спускают в "собачник", это
такая камера. Так сказать, транзитная. В семь утра дают завтрак, правда,
завтраком это можно назвать только в кавычках. И часов в 9-10 утра
начинается развоз. Поэтому с 4 до 10 в этом "собачнике" скапливается очень
много народу в тесном помещении. В "комитетской" тюрьме все обстоит,
конечно, цивильно. Там выводят из камеры непосредственно к машине. Прогулки
в "комитетской" тюрьме всегда в одно и то же время. С восьми и до девяти
утра. Это время - время пересменки. А в пересменку количество надзирателей
всегда удваивалось. Первые дни меня на прогулки выводили шесть человек. Двое
спереди, двое сзади и двое по бокам. Потом, конечно, уже стало поспокойнее и
выводил один сотрудник. Кстати говоря, Мадуев - Червонец, его тоже после
попытки побега из "Крестов" перевели в "комитетскую" тюрьму. И всегда на
прогулки выводили по шесть человек и в наручниках. Наручники сначала через
кормушку оденут, а потом выводят. Видеться с заключенными в соседних камерах
нам, конечно, не давали. Но я все равно узнал, что в соседней камере сидит
Макарыч, мой друг, директор Некрасовского рынка. Мы с ним сделали свою
азбуку и перестукивались через стенку. Он писал стихи и несколько страничек
посвятил мне. Мы умудрялись даже записками обмениваться - перебрасывали с
хлебными шариками во время прогулок. До тех пор, пока над прогулочными
двориками вторую сетку не натянули. А в хлебный мякиш закатывали записки. А
однажды, когда меня начали возить на суд, я умудрился обмануть бдительность
сотрудников. Там ведь как: с суда привозят, и ты идешь впереди, сзади -
сотрудник. Ты должен остановиться у камеры, он тебя обыскивает, открывает
камеру и запускает. И я однажды остановился не у своей камеры, а на камеру
раньше. А конвоир, видимо, машинально не обратил на это внимание, обыскал,
открыл дверь. Вот так мы с Макарычем повидались и обнялись.
В одно время со мной там же, в "комитетской" тюрьме, сидела Люда Малышева
по прозвищу "радистка Кэт", она была женой Юры Малышева, известного по
прозвищу Распылитель. Они занимались антиквариатом и из-за него все время
попадали в разные истории, сейчас у них магазин "Рапсодия" на Невском. Так
вот, Люде в "комитетской" тюрьме разрешали петь песни. Потом, когда в тюрьму
доставили Наталью Воронцову, ту, которая помогала подготавливаться к побегу
Мадуеву, они стали петь песни вдвоем. А мы даже во время прогулок заказывали
иногда, какую песню хотим послушать. Конвоиры не препятствовали - запрещено
было только переговариваться.
Автозак, когда заезжает в "комитетскую" тюрьму, сначала минует одни
ворота, потом другие и попадает в полную темноту. А в автозаке сидят другие
зеки, которых тоже везут в этот же суд. Естественно, когда машина попадает в
темноту, все начинают шушукаться. Мол, что это, куда мы попали? Когда
говоришь: "комитетская" тюрьма, это на всех очень сильно действует. А я еще
все время жуткие истории рассказывал. Говорил, что попал в "комитетскую"
тюрьму, потому что 7 человек топором зарубил. Многие верили. Зеки, конечно,
услышав, что я из "комитетской" тюрьмы, сразу начинали расспрашивать, есть
ли там расстрельные подвалы. Какой режим, как содержат? Один раз меня
вывозят на суд и некий мужик кричит мне: "Вова, привет, как дела, какие
новости?" И кричит с грузинским акцентом. Я спрашиваю у подельника (а
подельник грузином был): "Кто это такой? ". Подельник мне отвечает: "Это
очень известный в "Крестах" человек, его зовут Гиви, он на серьезном
положении". А я этого Гиви вспомнить не могу. А он еще говорит: "Помнишь, я,
ты и Миша встречались в "Пулковской". Миша - это мой друг, он сейчас уже
умер, убили его. И он мне говорил, что с этим Гиви познакомился в "Крестах".
Я как-то сразу обратил внимание на нестыковку. Если Гиви с Мишей
познакомился в "Крестах", то как же мы тогда могли все вместе сидеть в
"Пулковской"? Вот я намекаю своему подельнику-грузину: "Вы, мол,
присмотритесь к этому Гиви, потому что вообще-то из "Крестов" в "Пулковскую"
не отпускают". И действительно, через месяц выяснилось, что это был
подсадной и через его камеру очень-очень многие прошли. Он таких дел
натворил, его потом сами грузины опустили - членом по башке треснули...
Суд надо мной и над всей нашей "интернациональной бандой" шел полгода. И
приговор должны были выносить как раз в день путча 1991 года. Но его
перенесли на две недели и зачитывали уже в сентябре. Сам суд сделали
закрытым, в зале постоянно находились вооруженные омоновцы. Помню, один из
них как-то раз уснул и уронил свой автомат. Когда автомат брякнулся об пол,
все как-то засуетились, вздрогнули, а один из наших адвокатов вскочил и
заявил: "Попрошу отразить в протоколе, что если сейчас начнется стрельба, то
Кумарин к ней не имеет никакого отношения", На судью, конечно, давили. Если
ОМОН задерживался, то процесс начинать не давали. Пугали и стращали. С
прокуроршей действительно было не все ладно. Потом выяснилось, что она
когда-то училась с Новолодским, который был нашим адвокатом, в одной группе
и между ними с той поры, со студенческой еще скамьи, какая-то напряженность
была. Они и на процессе все время какими-то колкостями обменивались. Кстати
говоря, когда потом этой прокурорше голову проломили, меня даже и не
допрашивали по этому поводу. Никто никаких вопросов не задавал. Адвокаты у
нас, конечно, были сильнейшие: Колкин, Новолодский, Казанин. Но приговор все
равно дали суровый, я думал, что будет мягче. Все фактически уже отсиженное
получили, а мне 4 года дали. Я, собственно, и не ожидал ничего хорошего, но
все равно надеешься же как-то. Собственно говоря, все базировалось на
показаниях одного потерпевшего, некоего Наумова. Честь и заслуга ОРБ, что
они убедили его четко говорить всю ту чушь, которую он напридумывал. Хотя
нужно отметить, что ни наркотиков, ни патронов мне не подбрасывали. В этом
плане все было корректно и взаимоуважительно. А Наумов на суде говорил,
будто кто-то его путал мной, что я его поймаю, отрежу голову и этой головой
буду играть в футбол. (С этим Наумовым потом интересная история
приключилась, я считаю, что он историей этой был наказан лучше всего, а
однажды, уже после освобождения, мы с подельником поехали в Ялту на машине и
заблудились там, попали на какое-то заброшенное шоссе и остановились у
какого-то мужика спросить дорогу, - у мужика вдруг перекосилось от дикого
ужаса лицо, я и не понял, из-за чего, а потом мне сказали, что это был
Наумов. Вот такие бывают странные совпадения. Представляю, что он испытал,
