- Очень просто: такое животное существует. Совершенно очевидно, что
этот рисунок сделан с натуры.
Я не расхохотался только потому, что вовремя вспомнил, как мы колесом
прокатились по всему коридору.
- Без сомнения, без сомнения, - сказал я с той угодливостью, на какую
обычно не скупятся в разговоре со слабоумными. - Правда, меня несколько
смущает эта крошечная человеческая фигурка. Если б здесь был нарисован
индеец, можно было бы подумать, что в Америке существует какое-то племя
пигмеев, но это европеец, на нем пробковый шлем.
Профессор фыркнул, словно разЦяренный буйвол.
- Вы обогащаете меня опытом! - крикнул он. - Границы человеческой
тупости гораздо шире, чем я думал! У вас умственный застой! Поразительно!
Эта вспышка была так нелепа, что она меня даже не рассердила. Да и
стоило ли впустую тратить нервы? Если уж сердиться на этого человека, так
каждую минуту, на каждое его слово. Я ограничился усталой улыбкой.
- Меня поразили размеры этого пигмея, - сказал я.
- Да вы посмотрите! - крикнул профессор, наклоняясь ко мне и тыча
волосатым, толстым, как сосиска, пальцем в альбом. - Видите вот растение
позади животного? Вы, вероятно, приняли его за одуванчик или брюссельскую
капусту, ведь так? Нет, сударь, это южноамериканская пальма, именуемая
.слоновой костью., а она достигает пятидесяти-шестидесяти футов в вышину.
Неужели вы не соображаете, что человеческая фигура нарисована здесь не
зря? Художник не смог бы остаться в живых, встретившись лицом к лицу с
таким зверем, уж тут не до рисования. Он изобразил самого себя только для
того, чтобы дать понятие о масштабах. Ростом он был... ну, скажем, пяти
футов с небольшим. Дерево, как и следует ожидать, в десять раз выше.
- Господи боже! - воскликнул я. - Значит, вы думаете, что это
существо было... Да ведь если подыскивать ему конуру, тогда и вокзал
Чаринг-Кросс окажется маловат!
- Это, конечно, преувеличение, но экземпляр действительно крупный, -
горделиво сказал профессор.
- Но нельзя же, - воскликнул я, - нельзя же отметать в сторону весь
опыт человеческой расы на основании одного рисунка! - Я перелистал
оставшиеся страницы и убедился, что в альбоме больше ничего нет. -
Один-единственный рисунок какого-то бродяги-художника, который мог сделать
его, накурившись гашиша, или в горячечном бреду, или просто в угоду своему
больному воображению. Вы, как человек науки, не можете отстаивать такую
точку зрения.
Вместо ответа профессор снял какую-то книгу с полки.
- Вот блестящая монография моего талантливого друга Рэя Ланкестера, -
сказал он. - Здесь есть одна иллюстрация, которая покажется вам
небезынтересной. Ага, вот она. Подпись внизу: "Предполагаемый внешний вид
динозавра-стегозавра юрского периода. Задние конечности высотой в два
человеческих роста." Ну, что вы теперь скажете?
Он протянул мне открытую книгу. Я взглянул на иллюстрацию и
вздрогнул. Между наброском неизвестного художника и этим представителем
давно умершего мира, воссозданным воображением ученого, было, несомненно,
большое сходство.
- В самом деле поразительно! - сказал я.
- И все-таки вы продолжаете упорствовать?
- Но, может быть, это - простое совпадение или же ваш американец
видел когда-нибудь такую картинку и в бреду вспомнил ее.
- Прекрасно, - терпеливо сказал профессор, - пусть будет так. Теперь
не откажите в любезности взглянуть на это.
Он протянул мне кость, найденную, по его словам, среди вещей
умершего. Она была дюймов шести в длину, толще моего большого пальца, и на
конце ее сохранились остатки совершенно высохшего хряща.
- Какому из известных нам животных может принадлежать такая кость? -
спросил профессор.
Я тщательно осмотрел ее, призывая на помощь все знания, какие еще не
выветрились у меня из головы.
- Это может быть ключица очень рослого человека, - сказал я.
Мой собеседник презрительно замахал руками:
- Ключица человека имеет изогнутую форму, а эта кость совершенно
прямая. На ее поверхности есть ложбинка, свидетельствующая о том, что
здесь проходило крупное сухожилие. На ключице ничего подобного нет.
- Тогда затрудняюсь вам ответить.
- Не бойтесь выставлять напоказ свое невежество. Я думаю, что среди
зоологов Южного Кенсингтона не найдется ни одного, кто смог бы определить
эту кость. - Он взял коробочку из-под пилюль и вынул оттуда маленькую
косточку величиной с фасоль. - Насколько я могу судить, вот эта косточка
соответствует в строении человеческого скелета той, которую вы держите в
руке. Теперь вы имеете некоторое представление о размерах животного? Не
забудьте и про остатки хряща- они свидетельствуют о том, что это был
свежий экземпляр, а не ископаемый. Ну, что вы теперь скажете?
- Может быть, у слона...
Его так и передернуло, словно от боли.
- Довольно! Довольно! Слоны - в Южной Америке! Не смейте и заикаться
об этом! Даже в нашей современной начальной школе...
- Ну, хорошо, - перебил я его. - Не слон, так какое-нибудь другое
южноамериканское животное, например, тапир.
- Уж поверьте мне, молодой человек, что элементарными познаниями в
этой отрасли науки я обладаю. Нельзя даже допустить мысль, что такая кость
принадлежит тапиру или какому-нибудь другому животному, известному
зоологам. Это кость очень сильного зверя, который существует где-то на
земном шаре, но до сих пор неведом науке. Вы все еще сомневаетесь?
- Во всяком случае, меня это очень заинтересовало.
- Значит, вы еще не безнадежны. Я чувствую, что у вас что-то брезжит
в мозгу, так давайте же терпеливо раздувать эту искорку. Оставим теперь
покойного американца и перейдем снова к моему рассказу. Вы, конечно,
догадываетесь, что я не мог расстаться с Амазонкой, не доискавшись, в чем
тут дело. Кое-какие сведения о том, откуда пришел этот художник, у меня
были. Впрочем, я мог бы руководствоваться одними легендами индейцев, ибо
мотив неизведанной страны проскальзывает во всех преданиях приречных
племен. Вы, конечно, слыхали о Курупури?
- Нет, не слыхал.
- Курупури - это лесной дух, нечто злобное, грозное; встреча с ним
ведет к гибели. Никто не может толком описать Курупури, но имя это вселяет
ужас в индейцев. Однако все племена, живущие на берегах Амазонки, сходятся
в одном: они точно указывают, где обитает Курупури. Из тех же самых мест
пришел и американец. Там таится нечто непостижимо страшное. И я решил
выяснить, в чем тут дело.
- Как же вы поступили?
От моего легкомыслия не осталось и следа. Этот гигант умел завоевать
внимание и уважение к себе.
- Мне удалось преодолеть сопротивление индейцев - то внутреннее
сопротивление, которое они оказывают, когда заводишь с ними разговор об
этом. Пустив в ход всяческие увещания, подарки и, должен сознаться,
угрозы, я нашел двоих проводников. После многих приключений - описывать их
нет нужды, - после многих дней пути - о маршруте и его протяженности
позволю себе умолчать - мы пришли, наконец, в те места, которые до сих пор
никем не были описаны и где никто еще не бывал, если не считать моего
злополучного предшественника. Теперь будьте любезны посмотреть вот это.
Он протянул мне небольшую фотографию.
- Ее плачевное состояние обЦясняется тем, что, когда мы спускались
вниз по реке, нашу лодку перевернуло и футляр, в котором хранились
непроявленные негативы, сломался. Результаты этого бедствия налицо. Почти
все негативы погибли - потеря совершенно невознаградимая. Вот этот снимок
- один из немногих более или менее уцелевших. Вам придется
удовольствоваться таким обЦяснением его несовершенства. Ходят слухи о
какой-то фальсификации, но я не расположен спорить сейчас на эту тему.
Снимок был действительно совсем бледный. Недоброжелательный критик
мог бы легко придраться к этому. Вглядываясь в тускло-серый ландшафт и
постепенно разбираясь в его деталях, я увидел длинную, огромной высоты
линию скал, напоминающую гигантский водопад, а на переднем плане - пологую
равнину с разбросанными по ней деревьями.
- Если не ошибаюсь, этот пейзаж был и в альбоме, - сказал я.
- Совершенно верно, - ответил профессор. - Я нашел там следы стоянки.
А теперь посмотрите еще одну фотографию.
Это был тот же самый ландшафт, только взятый более крупным планом.
Снимок был совсем испорчен. Все же я разглядел одинокий, увенчанный
деревом утес, который отделяла от кряжа расщелина.
- Теперь у меня не осталось никаких сомнений, - признался я.
- Значит, мы не зря стараемся, - сказал профессор. - Смотрите, какие
успехи! Теперь будьте добры взглянуть на вершину этого утеса. Вы
что-нибудь видите там?
- Громадное дерево.
- А на дереве?
- Большую птицу.
Он подал мне лупу.
- Да, - сказал я, глядя сквозь нее, - на дереве сидит большая птица.
У нее довольно солидный клюв. Это, наверное, пеликан?
- Зрение у вас незавидное, - сказал профессор. - Это не пеликан и
вообще не птица. Да будет вам известно, что мне удалось подстрелить вот
это самое существо. И оно послужило единственным неоспоримым
доказательством, которое я вывез оттуда.
- Оно здесь, у вас? Наконец-то я увижу вещественное подтверждение
всех этих рассказов!
- Оно было у меня. К несчастью, катастрофа на реке погубила не только
негативы, но и эту мою добычу. Ее подхватило водоворотом, и, как я ни
старался спасти свое сокровище, в руке у меня осталась лишь половина
крыла. Я потерял сознание и очнулся только, когда меня вынесло на берег,
но этот жалкий остаток великолепного экземпляра был цел и невредим. Вот
он, перед вами.
Профессор вынул из ящика стола нечто, напоминающее, на мой взгляд,
верхнюю часть крыла огромной летучей мыши. Эта изогнутая кость с
перепончатой пленкой была по меньшей мере двух или более футов длиной.
- Летучая мышь чудовищных размеров? - высказал я свое предположение.
- Ничего подобного! - сурово осадил меня профессор. - Живя в
атмосфере высокого просвещения и науки, я и не подозревал, что основные
принципы зоологии так мало известны в широких кругах общества. Неужели вы
не знакомы с элементарнейшим положением сравнительной анатомии, которое
гласит, что крыло птицы представляет собой, в сущности, предплечье, тогда
как крыло летучей мыши состоит из трех удлиненных пальцев с перепонкой
между ними? В данном случае кость не имеет ничего общего с костью
предплечья, и вы можете убедиться собственными глазами в наличии всего
лишь одной перепонки. Следовательно, о летучей мыши нечего и вспоминать.
Но если это не птица и не летучая мышь, тогда с чем же мы имеем дело? Что
же это может быть?
Мой скромный запас знаний был исчерпан до дна.
- Право, затрудняюсь вам ответить, - сказал я.
Профессор открыл монографию, на которую уже ссылался раньше.
- Вот, - продолжал он, показывая мне какое-то чудовище с крыльями, -
вот великолепное изображение диморфодона, или птеродактиля, - крылатого
ящера юрского периода, а на следующей странице схема механизма его крыла.
Сравните ее с тем, что у вас в руках.
При первом же взгляде на схему я вздрогнул от изумления. Она
окончательно убедила меня. Спорить было нечего. Совокупность всех данных
сделала свое дело. Набросок, фотографии, рассказ профессора, а теперь и
вещественное доказательство! Что же тут еще требовать? Так я и сказал
профессору - сказал со всей горячностью, на какую был способен, ибо теперь
мне стало ясно, что к этому человеку относились несправедливо. Он
откинулся на спинку стула, прищурил глаза и снисходительно улыбнулся,
