-- Мой милый мистер Грэнт Манро... -- начал Холмс.
Наш гость вскочил со стула.
-- Как! -- вскричал он. -- Вы знаете мое имя?
-- Если вам желательно сохранять инкогнито, -- сказал с
улыбкой Холмс, -- я бы посоветовал отказаться от обыкновения
проставлять свое имя на подкладке шляпы или уж держать ее
тульей к собеседнику. Я как раз собирался объяснить вам, что мы
с моим другом выслушали в этой комнате немало странных тайн и
что мы имели счастье внести мир во многие встревоженные души.
Надеюсь, нам удастся сделать то же и для вас. Я попрошу вас,
поскольку время может оказаться дорого, не тянуть и сразу
изложить факты.
Наш гость опять провел рукой по лбу, как будто исполнить
эту просьбу ему было до боли тяжело. По выражению его лица и по
каждому жесту я видел, что он сдержанный, замкнутый человек,
склонный скорее прятать свои раны, нежели чванливо выставлять
их напоказ. Потом он вдруг взмахнул стиснутым кулаком, как бы
отметая прочь всю сдержанность, и начал.
-- Факты эти таковы, мистер Холмс. Я женатый человек, и
женат я три года. Все это время мы с женой искренне любили друг
друга, и были очень счастливы в нашей брачной жизни. Никогда у
нас не было ни в чем разлада -- ни в мыслях, ни в словах, ни на
деле. И вот в этот понедельник между нами вдруг возник барьер:
я открываю, что в ее жизни и в ее мыслях есть что-то, о чем я
знаю так мало, как если б это была не она, а та женщина, что
метет улицу перед нашим домом. Мы сделались чужими, и я хочу
знать, почему.
Прежде, чем рассказывать дальше, я хочу, чтобы вы твердо
знали одно, мистер Холмс: Эффи любит меня. На этот счет пусть
не будет у вас никаких сомнений. Она любит меня всем сердцем,
всей душой и никогда не любила сильней, чем теперь. Я это знаю,
чувствую. Этого я не желаю обсуждать. Мужчина может легко
различить, любит ли его женщина. Но между нами легла тайна, и
не пойдет у нас по-прежнему, пока она не разъяснится.
-- Будьте любезны, мистер Манро, излагайте факты, --
сказал Холмс с некоторым нетерпением.
-- Я сообщу вам, что мне известно о прошлой жизни Эффи.
Она была вдовой, когда мы с нею встретились, хотя и совсем
молодою -- ей было двадцать пять. Звали ее тогда миссис Хеброн.
В юности она уехала в Америку, и жила одна там в городе
Атланте, где и вышла замуж за этого Хеброна, адвоката с хорошей
практикой. У них был ребенок, но потом там вспыхнула эпидемия
желтой лихорадки, которая и унесла обоих -- мужа и ребенка. Я
видел сам свидетельство о смерти мужа. После этого Америка ей
опротивела, она вернулась на родину и стала жить с теткой,
старой девой, в Мидлеексе, в городе Пиннере. Пожалуй, следует
упомянуть, что муж не оставил ее без средств: у нее был
небольшой капитал -- четыре с половиной тысячи фунтов, которые
он так удачно поместил, что она получала в среднем семь
процентов. Она прожила в Пиннере всего полгода, когда я
встретился с ней. Мы полюбили друг друга и через несколько
недель поженились. Сам я веду торговлю хмелем, и, так как мой
доход составляет семь-восемь сотен в год, мы живем не нуждаясь,
снимаем виллу в Норбери за восемьдесят фунтов в год. У нас там
совсем по-дачному, хоть это и близко от города. Рядом с нами,
немного дальше по шоссе, гостиница и еще два дома, прямо перед
нами -- поле, а по ту сторону его -- одинокий коттедж; и,
помимо этих домов, никакого жилья ближе, чем на полпути до
станции. Выпадают такие месяцы в году, когда дела держат меня в
городе, но летом я бываю более или менее свободен, и тогда мы с
женою в нашем загородном домике так счастливы, что лучше и
желать нельзя. Говорю вам, между нами никогда не было никаких
размолвок, пока не началась эта проклятая история.
Одну вещь я вам должен сообщить, прежде чем стану
рассказывать дальше. Когда мы поженились, моя жена перевела на
меня все свое состояние -- в сущности, вопреки моей воле,
потому что я понимаю, как неудобно это может обернуться, если
мои дела пойдут под уклон. Но она так захотела, и так было
сделано. И вот шесть недель тому назад она вдруг говорит мне:
-- Джек, когда ты брал мои деньги, ты сказал, что когда бы
они мне ни понадобились, мне довольно будет просто попросить.
-- Конечно, -- сказал я, -- они твои.
-- Хорошо, -- сказала она, -- мне нужно сто фунтов.
Я опешил -- я думал, ей понадобилось на новое платье или
что-нибудь в этом роде.
-- Зачем тебе вдруг? -- спросил я.
-- Ах, -- сказала она шаловливо, -- ты же говорил, что ты
только мой банкир, а банкиры, знаешь, никогда не спрашивают.
-- Если тебе в самом деле нужны эти деньги, ты их,
конечно, получишь, -- сказал я.
-- Да, в самом деле нужны.
-- И ты мне не скажешь, на что?
-- Может быть, когда-нибудь и скажу, но только, Джек, не
сейчас.
Пришлось мне этим удовлетвориться, хотя до сих пор у нас
никогда не было друг от друга никаких секретов. Я выписал ей
чек и больше об этом деле не думал. Может быть, оно и не имеет
никакого отношения к тому, что произошло потом, но я посчитал
правильным рассказать вам о нем.
Так вот, как я уже упоминал, неподалеку от нас стоит
коттедж. Нас от него отделяет только поле, но, чтобы добраться
до него, надо сперва пройти по шоссе, а потом свернуть по
проселку. Сразу за коттеджем славный сосновый борок, я люблю
там гулять, потому что среди деревьев всегда так приятно.
Коттедж последние восемь месяцев стоял пустой, и было очень
жаль, потому что это премилый двухэтажный домик с крыльцом на
старинный манер и жимолостью вокруг. Я, бывало, остановлюсь
перед этим коттеджем и думаю, как мило было бы в нем
устроиться.
Так вот в этот понедельник вечером я пошел погулять в свой
любимый борок, когда на проселке мне встретился возвращающийся
пустой фургон, а на лужайке возле крыльца я увидел груду ковров
и разных вещей. Было ясно, что коттедж наконец кто-то снял. Я
прохаживался мимо, останавливался, как будто от нечего делать,
-- стою, оглядываю дом, любопытствуя, что за люди поселились
так близко от нас. И вдруг вижу в одном из окон второго этажа
чье-то лицо, уставившееся прямо на меня.
Не знаю, что в нем было такого, мистер Холмс, только у
меня мороз пробежал по спине. Я стоял в отдалении, так что не
мог разглядеть черты, но было в этом лице что-то
неестественное, нечеловеческое. Такое создалось у меня
впечатление. Я быстро подошел поближе, чтобы лучше разглядеть
следившего за мной. Но едва я приблизился, лицо вдруг скрылось
-- и так внезапно, что оно, показалось мне, нырнуло во мрак
комнаты. Я постоял минут пять, думая об этой истории и стараясь
разобраться в своих впечатлениях. Я не мог даже сказать,
мужское это было лицо или женское. Больше всего меня поразил
его цвет. Оно было мертвенно-желтое с лиловыми тенями и
какое-то застывшее, отчего и казалось таким жутко
неестественным. Я до того расстроился, что решил узнать немного
больше о новых жильцах. Я подошел и постучался в дверь, и мне
тут же открыла худая высокая женщина с неприветливым лицом.
-- Чего вам надо? -- спросила она с шотландским акцентом.
-- Я ваш сосед, вон из того дома, -- ответил я, кивнув на
нашу виллу. -- Вы, я вижу, только что приехали, я и подумал, не
могу ли я быть вам чем-нибудь полезен.
-- Эге! Когда понадобитесь, мы сами вас попросим, --
сказала она и хлопнула дверью у меня перед носом.
Рассердясь на такую грубость, я повернулся и пошел домой.
Весь вечер, как ни старался я думать о другом, я не мог забыть
призрака в окне и ту грубую женщину. Я решил ничего жене не
рассказывать -- она нервная, впечатлительная женщина, и я не
хотел делиться с нею неприятным переживанием. Все же перед сном
я как бы невзначай сказал ей, что в коттедже появились жильцы,
на что она ничего не ответила.
Я вообще сплю очень крепко. В семье у нас постоянно
шутили, что ночью меня пушкой не разбудишь; но почему-то как
раз в эту ночь -- потому ли, что я был немного возбужден своим
маленьким приключением, или по другой причине, не знаю, --
только спал я не так крепко, как обычно. Я смутно сознавал
сквозь сон, что в комнате что-то происходит, и понемногу до
меня дошло, что жена стоит уже в платье и потихоньку надевает
пальто и шляпу. Мои губы шевельнулись, чтобы пробормотать
сквозь сон какие-то слова недоумения или упрека за эти
несвоевременные сборы, когда, вдруг приоткрыв глаза, я
посмотрел на озаренное свечой лицо, и у меня отнялся язык от
изумления. Никогда раньше я не видел у нее такого выражения
лица -- я даже не думал, что ее лицо может быть таким. Она была
мертвенно-бледна, дышала учащенно и, застегивая пальто,
украдкой косилась на кровать, чтобы проверить, не разбудила ли
меня. Потом, решив, что я все-таки сплю, она бесшумно
выскользнула из комнаты, и секундой позже раздался резкий
скрип, какой могли произвести только петли парадных дверей. Я
приподнялся в постели, потер кулаком о железный край кровати,
чтобы увериться, что это не сон. Потом я достал часы из-под
подушки. Они показывали три пополуночи. Что на свете могло
понадобиться моей жене в тот час на шоссейной дороге?
Я просидел так минут двадцать, перебирая это все в уме и
стараясь подыскать объяснение. Чем больше я думал, тем это дело
представлялось мне необычайней и необъяснимей. Я еще ломал над
ним голову, когда опять послышался скрип петель внизу, и затем
по лестнице раздались ее шаги.
-- Господи, Эффи, где это ты была? -- спросил я, как
только она вошла.
Она задрожала и вскрикнула, когда я заговорил, и этот
сдавленный крик и дрожь напугали меня больше, чем все
остальное, потому что в них было что-то невыразимо виноватое.
Моя жена всегда была женщиной прямого и открытого нрава, но я
похолодел, когда увидел, как она украдкой пробирается к себе же
в спальню и дрожит оттого, что муж заговорил с ней.
-- Ты не спишь, Джек? -- вскрикнула она с нервным смешком.
-- Смотри, а я-то думала, тебя ничем не разбудишь.
-- Где ты была? -- спросил я строже.
-- Так понятно, что это тебя удивляет, -- сказала она, и я
увидел, что пальцы ее дрожат, расстегивая пальто. -- Я и сама
не припомню, чтобы когда-нибудь прежде делала такую вещь.
Понимаешь, мне вдруг стало душно, и меня прямо-таки неодолимо
потянуло подышать свежим воздухом. Право, мне кажется, у меня
был бы обморок, если бы я не вышла на воздух. Я постояла
несколько минут в дверях, и теперь я совсем отдышалась.
Рассказывая мне эту историю, она ни разу не поглядела в
мою сторону, и голос у нее был точно не свой. Мне стало ясно,
что она говорит неправду. Я ничего не сказал в ответ и уткнулся
лицом в стенку с чувством дурноты и с тысячью ядовитых
подозрений и сомнений в голове. Что скрывает от меня жена? Где
она побывала во время своей странной прогулки? Я чувствовал,
что не найду покоя, пока этого не узнаю, и все-таки мне претило
расспрашивать дальше после того, как она уже раз солгала. До
конца ночи я кашлял и ворочался с боку на бок, строя догадку за
догадкой, одна другой невероятнее. Назавтра мне нужно было
ехать в город, но я был слишком взбудоражен и даже думать не
мог о делах. Моя жена была, казалось, расстроена не меньше, чем
я, и по ее быстрым вопросительным взглядам, которые она то и
дело бросала на меня, я видел: она поняла, что я не поверил ее
объяснению, и прикидывает, как ей теперь быть. За первым
завтраком мы едва обменялись с ней двумя-тремя словами, затем я
сразу вышел погулять, чтобы собраться с мыслями на свежем
