значительное, чему он сам не знает цены, -- нечто достойное
внимания мошенника. Но тот факт, что недоброй памяти Роджер
Прескотт занимал когда-то это самое помещение, указывает на
иные, более глубокие причины. А сейчас, Уотсон, наберемся
терпения, подождем, пока пробьет решительный час.
Ждать пришлось недолго. Мы замерли, услышав, как открылась
и тут же захлопнулась входная дверь. Щелкнул ключ в двери,
ведущей в комнату, и появился наш американец. Тихо притворив за
собой дверь, он острым взглядом окинул все вокруг и,
убедившись, что опасности нет, сбросил пальто и пошел прямо к
столу, стоявшему посреди комнаты, -- шел он уверенно, как
человек, точно знающий, что и как ему надо делать. Отодвинув
стол и сдернув лежавший под ним ковер, он вытащил из кармана
ломик, опустился на колени и стал энергично действовать этим
ломиком на полу. Вскоре мы услышали, как стукнули доски, и тут
же в полу образовалась квадратная дыра. "Убийца Эванс" чиркнул
спичкой, зажег огарок свечи и скрылся из виду.
Теперь пришло время действовать нам. Холмс подал знак,
слегка коснувшись моей руки, и мы подкрались к открытому
подполу. Как ни осторожно мы двигались, старые доски, очевидно,
все же издали скрип у нас под ногами -- из черной дыры
неожиданно показалась голова американца. Он повернулся в нашу
сторону -- и лицо его исказилось бессильной яростью. Но
постепенно оно смягчилось, на нем даже появилось подобие
сконфуженной улыбки, когда он увидел два револьверных дула,
нацеленных ему в голову.
-- Ну ладно-ладно, -- сказал он с полным хладнокровием и
стал вылезать наверх. -- Видно, с вами, мистер Холмс, мне не
тягаться. Сразу разгадали всю мою махинацию и оставили меня в
дураках. Ну, признаю, сэр, ваша взяла, а раз так...
В мгновение ока он выхватил из-за пазухи револьвер и
дважды выстрелил. Я почувствовал, как мне обожгло бедро, словно
к нему приложили раскаленный утюг. Послышался глухой удар --
это Холмс обрушил свой револьвер на череп бандита. Я смутно
видел, что Эванс лежит, распростершись на полу, и с лица у него
стекает кровь, а Холмс ощупывает его в поисках оружия. Затем я
почувствовал, как крепкие, словно стальные, руки моего друга
подхватили меня -- он оттащил меня к стулу.
-- Вы не ранены, Уотсон? Скажите, ради Бога, вы не ранены?
Да, стоило получить рану, и даже не одну, чтобы узнать глубину
заботливости и любви, скрывавшейся за холодной маской моего
друга. Ясный, жесткий взгляд его на мгновение затуманился,
твердые губы задрожали. На один-единственный миг я ощутил, что
это не только великий мозг, но и великое сердце... Этот момент
душевного раскрытия вознаградил меня за долгие годы смиренного
и преданного служения.
-- Пустяки, Холмс. Простая царапина.
Перочинным ножом он разрезал на мне брюки сверху донизу.
-- Да, правда, слава Богу! -- воскликнул он с глубоким
вздохом облегчения. -- Только кожу задело. -- Потом лицо его
ожесточилось. Он бросил гневный взгляд на нашего пленника,
который приподнялся и ошарашено смотрел перед собой. -- Счастье
твое, негодяй, не то, клянусь... Если бы ты убил Уотсона, ты бы
живым отсюда не вышел. Ну, сэр, что вы можете сказать в свое
оправдание?
Но тому нечего было сказать в свое оправдание. Он лежал и
хмурил физиономию. Я оперся о плечо Холмса, и вместе с ним мы
заглянули в подпол, скрывавшийся за подъемной крышкой. В
подполе еще горела свеча, которую прихватил с собой Эванс.
Взгляд наш упал на какую-то проржавевшую машину, толстые рулоны
бумаги, целую кучу бутылок. А на небольшом столе мы увидели
несколько аккуратно разложенных маленьких пачек.
-- Печатный станок... Весь арсенал фальшивомонетчика, --
сказал Холмс.
-- Да, сэр, -- проговорил наш пленник. Медленно,
пошатываясь, он поднялся на ноги и тут же опустился на стул. --
Здесь работал величайший артист, какого только знал Лондон. Вон
то -- его станок, а пачки на столе -- две тысячи ассигнаций
работы Прескотта. Каждая стоимостью в сотню и пригодна к
обращению в любом месте. Ну что ж, забирайте, джентльмены, все
ваше. А меня отпустите...
Холмс рассмеялся.
-- Мы такими делами не занимаемся. Нет, мистер Эванс, в
Англии вам укрыться негде. Убийство Прескотта чьих рук дело?
-- Да, сэр, это я его прихлопнул, верно. Ну что ж, я за то
отсидел пять лет, а свару-то затеял он сам. Пять лет! А меня
следовало бы наградить медалью размером с тарелку! Ни одна
живая душа не могла отличить ассигнацию работы Прескотта от
тех, что выпускает Английский банк, и, не прикончи я парня, он
наводнил бы своими бумажками весь Лондон. Кроме меня, никто на
свете не знал, где он их фабрикует. И что ж удивительного, что
меня тянуло добраться до этого местечка? А когда я проведал,
что этот выживший из ума собиратель козявок, можно сказать,
сидит на самом тайнике и никогда носа из комнаты не высовывает,
что ж удивительного, что я стал из кожи вон лезть, придумывать,
как бы выпихнуть его из дому? Может, оно было бы поумнее
прихлопнуть старика -- и все, и труда бы никакого. Но такой уж
я человек, сердце у меня мягкое, не могу стрелять в
безоружного. А скажите-ка, мистер Холмс, на каком основании
думаете вы отдать меня под суд? Что я совершил преступного?
Денег не брал, старикана пальцем не тронул. Прицепиться не к
чему!
-- Не к чему? Конечно! Всего-навсего вооруженное покушение
на жизнь, -- сказал Холмс. -- Но мы вас, Эванс, судить не
собираемся, это -- дело не наше, этим займутся другие. Пока нам
требуется только сама ваша очаровательная особа. Уотсон,
позвоните-ка в Скотленд-Ярд. Наш звонок, я полагаю, не будет
для них сюрпризом.
Таковы факты, связанные с делом "Убийцы Эванса" и его
замечательной выдумкой о трех Гарридебах. Позже мы узнали, что
бедный старичок ученый не вынес удара: мечты его оказались
развеяны, воздушный замок рухнул, и он пал под его обломками.
Последние вести о бедняге были из психиатрической лечебницы в
Брикстоне. А в Скотденд-Ярде был радостный день, когда извлекли
наконец всю аппаратуру Прескотта. Хотя полиции было известно,
что она где-то существует, однако после смерти
фальшивомонетчика, сколько ее ни искали, найти не могли. Эванс
в самом деле оказал немалую услугу и многим почтенным особам из
уголовного розыска дал возможность спать спокойнее. Ведь
фальшивомонетчик -- это совсем особая опасность для общества. В
Скотленд-Ярде все охотно сложились бы на медаль размером с
тарелку, о которой говорил "американский адвокат", но
неблагодарные судьи придерживались менее желательной для него
точки зрения, и "Убийца Эванс" вновь ушел в мир теней, откуда
только что было вынырнул.
Примечание
1 Тайберн-Три ("Тайбернское дерево") -- виселица в приходе
Тайберн, где до конца XVIII века совершались публичные казни.
2 Сатеби, Кристи -- лондонские аукционные залы.
3 Слоун, Ганс (1660 -- 1753) -- английский врач,
натуралист и коллекционер. Собранные им рукописи, картины,
книги и пр. легли в основу Британского музея.
4 Издававшийся с XVIII века справочник о заключенных
Ньюгетской тюрьмы (Лондон) с биографическими данными о них и
описанием совершенных ими преступлений.
Перевод Н. Дехтеревой
Артур Конан-Дойль. Львиная грива
Удивительно, что одна из самых сложных и необычайных
задач, с которыми я когда-либо встречался в течение моей долгой
жизни сыщика, встала передо мной, когда я уже удалился от дел;
все разыгралось чуть ли не на моих глазах. Случилось это после
того, как я поселился в своей маленькой Суссекской вилле и
целиком погрузился в мир и тишину природы, о которых так мечтал
в течение долгих лет, проведенных в туманном, мрачном Лондоне.
В описываемый период добряк Уотсон почти совершенно исчез с
моего горизонта. Он лишь изредка навещал меня по воскресеньям,
так что на этот раз мне приходится быть собственным
историографом. Не то как бы он расписал столь редкостное
происшествие и все трудности, из которых я вышел победителем!
Увы, мне придется попросту и без затей, своими словами
рассказать о каждом моем шаге на сложном пути раскрытия тайны
Львиной Гривы.
Моя вилла расположена на южном склоне возвышенности Даунз,
с которой открывается широкий вид на Ла-Манш. В этом месте
берег представляет собой стену из меловых утесов; спуститься к
воде можно по единственной длинной извилистой тропке, крутой и
скользкой. Внизу тропка обрывается у пляжа шириной примерно в
сто ярдов, покрытого галькой и голышом и не заливаемого водой
даже в часы прилива. Однако в нескольких местах имеются
заливчики и выемки, представляющие великолепные бассейны для
плавания и с каждым приливом заполняющиеся свежей водой. Этот
чудесный берег тянется на несколько миль в обе стороны и
прерывается только в одном месте небольшой бухтой, по берегу
которой расположена деревня Фулворт.
Дом мой стоит на отшибе, и в моем маленьком владении
хозяйничаем только я с моей экономкой да пчелы. В полумиле
отсюда находится знаменитая школа Гарольда Стэкхерста,
занимающая довольно обширный дом, в котором размещены человек
двадцать учеников, готовящихся к различным специальностям, и
небольшой штат педагогов. Сам Стэкхерст, в свое время
знаменитый чемпион по гребле, -- широко эрудированный ученый. С
того времени, как я поселился на побережье, нас с ним связывали
самые дружеские отношения, настолько близкие, что мы по вечерам
заходили друг к другу, не нуждаясь в особом приглашении.
В конце июля 1907 года был сильный шторм, ветер дул с
юго-запада, и прибой докатывался до самого подножия меловых
утесов, а когда начинался отлив, на берегу оставались большие
лагуны. В то утро, с которого я начну свой рассказ, ветер стих,
и все в природе дышало чистотой и свежестью. Работать в такой
чудесный день не было никаких сил, и я вышел перед завтраком
побродить и подышать изумительным воздухом. Я шел по дорожке,
ведущей к крутому спуску на пляж. Вдруг меня кто-то окликнул,
и, обернувшись, я увидел Гарольда Стэкхерста, весело машущего
мне рукой.
-- Что за утро, мистер Холмс! Так я и знал, что встречу
вас.
-- Я вижу, вы собрались купаться.
-- Опять взялись за старые фокусы, -- засмеялся он,
похлопывая по своему набитому карману. -- Макферсон уже вышел
спозаранку, я, наверное, встречу его здесь.
Фицрой Макферсон -- видный, рослый молодой человек --
преподавал в школе естественные науки. Он страдал пороком
сердца вследствие перенесенного ревматизма; но, будучи
природным атлетом, отличался в любой спортивной игре, если
только она не требовала от него чрезмерных физических усилий.
Купался он и зимой и летом, а так как я и сам завзятый
купальщик, то мы часто встречались с ним на берегу.
В описываемую минуту мы увидели самого Макферсона. Его
голова показалась из-за края обрыва, у которого кончалась
тропка. Через мгновение он появился во весь рост, пошатываясь,
как пьяный. Затем вскинул руки и со страшным воплем упал ничком
на землю. Мы со Стэкхерстом бросились к нему -- он был от нас
ярдах в пятидесяти -- и перевернем его на спину. Наш друг был
по всем признакам при последнем издыхании. Ничего иного не
могли означать остекленевшие, ввалившиеся глаза и посиневшее
лицо. На одну секунду в его глазах мелькнуло сознание, он
исступленно силился предостеречь нас. Он что-то невнятно,
судорожно прокричал, но я расслышал в его вопле всего два
слова: "львиная грива". Эти слова ничего мне не говорили, но
