учтив. Владелец большого универсального магазина.
Мерсер".
-- Мерсера при вас еще не было, -- объяснил Холмс. -- Я
ему поручаю всякую черновую работу. Важно было разузнать
кое-что про человека, с которым у нашего профессора такая
секретная переписка. Он чех -- тут есть связь с поездкой в
Прагу.
-- Слава Богу, наконец у чего-то с чем-то обнаружилась
связь, -- сказал я. -- Пока что, кажется, перед нами целый
набор необъяснимых событий, не имеющих ни малейшего отношения
друг к другу. Каким образом, например, можно связать злобный
нрав овчарки с поездкой в Чехию или то и другое -- с человеком,
который ночами разгуливает по коридору на четвереньках? А самое
необъяснимое -- эти ваши даты.
Холмс усмехнулся и потер руки. Замечу, кстати, что этот
разговор происходил в старинном холле гостиницы "Шахматная
Доска" за бутылкой знаменитого портвейна, о котором давеча
вспоминал мой друг.
-- Ну что ж, тогда давайте и поговорим прежде всего об
этих датах, -- произнес он, сомкнув кончики пальцев с видом
учителя, который обращается к классу. -- Из дневника этого
милого молодого человека явствует, что нелады с профессором
начались второго июля и с тех пор -- насколько я помню, с
одним-единственным исключением -- повторяются через каждые
девять дней. Вот и последний приступ, тот, что случился в
пятницу, падает на третье сентября, а предпоследний -- на
двадцать шестое августа. Ясно, что о простом совпадении речи
быть не может.
Я был вынужден согласиться.
-- А потому условимся исходить из того, что каждый девятый
день профессор принимает какое-то средство, оказывающее
кратковременное, но очень сильное действие. Под его влиянием
природная несдержанность профессора усугубляется. Рекомендовали
ему это снадобье, когда он был в Праге, теперь же снабжают им
через посредника-чеха из Лондона. Все сходится, Уотсон!
-- Ну, а собака, а лицо в окне, а человек на четвереньках?
-- Ничего-ничего, лиха беда -- начало. Не думаю, чтобы до
вторника произошло что-нибудь новое. А пока что нам остается не
терять связь с нашим другом Беннетом и вкушать тихие радости
этого прелестного городка.
Утром к нам заглянул мистер Беннет, чтобы сообщить
последние новости. Как и предполагав Холмс, ему пришлось
довольно туго. Профессор, хоть и не обвиняя его прямо в том,
что это он подстроил наш визит, разговаривал с ним крайне
грубо, неприязненно и явно был глубоко уязвлен. Наутро,
впрочем, он держался как ни в чем не бывало и, по обыкновению,
блистательно прочел лекцию в переполненной аудитории.
-- Если б не эти странные припадки, -- закончил Беннет, --
я бы сказал, что он никогда еще не был так энергичен и бодр, а
ум его так светел. И все же это не он, это все время не тот
человек, которого мы знали.
-- Я думаю, по крайней мере неделю вам опасаться нечего,
-- сказал Холмс. -- Я человек занятой, а доктора Уотсона ждут
пациенты. Условимся так: во вторник в это же время мы с вами
встречаемся здесь, и я более чем уверен, что, прежде чем снова
расстаться, мы будем в состоянии обнаружить и, быть может,
устранить причину ваших невзгод. Ну, а пока пишите и держите
нас в курсе событий.
Вслед за тем я несколько дней не виделся с моим другом, но
в понедельник вечером получил от него коротенькую записку, в
которой он просил меня встретиться с ним завтра на вокзале. По
дороге в Кэмфорд он рассказал, что там пока все тихо, ничто не
нарушало покой в профессорском доме и сам хозяин вел себя
вполне нормально. Это подтвердил и мистер Беннет, навестивший
нас вечером все в том же номере "Шахматной Доски".
-- Сегодня он получил от того человека из Лондона письмо и
небольшой пакет. Оба помечены крестиком, и я их не вскрывал.
Больше ничего не было.
-- Может статься, что и этого более чем достаточно, --
угрюмо заметил Холмс. -- Итак, мистер Беннет, думаю, нынешней
ночью мы добьемся какой-то ясности. Если ход моих рассуждений
верен, у нас будет возможность ускорить развязку, но для этого
необходимо держать профессора под наблюдением. А потому я
рекомендовал бы вам не спать и быть начеку. Случись вам
услышать, что он крадется мимо вашей двери, не останавливайте
его и следуйте за ним, только как можно осторожнее. Мы с
доктором Уотсоном будем неподалеку. Кстати, где хранится ключ
от той шкатулочки, о которой вы рассказывали?
-- Профессор носит его на цепочке от часов.
-- Мне сдается, что разгадку нам следует искать именно в
этом направлении. В крайнем случае замок, вероятно, не так уж
трудно взломать. Есть там у вас еще какой-нибудь крепкий
мужчина?
-- Есть еще Макфейл, наш кучер.
-- Где он ночует?
-- В комнате над конюшней.
-- Возможно, он нам понадобится. Ну-с, делать пока больше
нечего, посмотрим, как будут развиваться события. До свидания.
Впрочем, думаю, мы с вами еще увидимся до утра.
Незадолго до полуночи мы заняли позицию в кустах прямо
напротив парадной двери профессорского особняка. Ночь была
ясная, но холодная, и мы порадовались, что надели теплые
пальто. Налетел ветерок; по небу, то и дело закрывая серп луны,
заскользили тучи. Наше бдение оказалось бы весьма унылым, если
б не лихорадочное нетерпение, которым мы были охвачены, и не
уверенность моего спутника в том, что вереница загадочных
событий, овладевших нашими умами, вероятно, скоро кончится.
-- Если девятидневный цикл не будет нарушен, профессор
должен сегодня предстать перед нами во всей красе, -- сказал
Холмс. -- Все факты указывают единое направление: и то, что
профессор начал вести себя странно после поездки в Прагу, и то,
что у него секретная переписка с торговцем-чехом, который живет
в Лондоне, но, по-видимому, действует по поручению кого-то из
Праги, и, наконец, то, что как раз сегодня профессор получил от
него посылку. Что именно он принимает и зачем, пока еще выше
нашего понимания, но что все это каким-то образом исходит из
Праги, не вызывает сомнений. Снадобье он принимает в
соответствии с четкими указаниями -- каждый девятый день. Это
обстоятельство как раз и бросилось мне в глаза прежде всего. Но
вот симптомы, которые оно вызывает, -- это нечто поразительное.
Вы обратили внимание, какие у него суставы на пальцах?
Я вынужден был сознаться, что нет.
-- Утолщенные, мозолистые -- ничего подобного в моей
практике не встречалось. Всегда первым долгом смотрите на руки,
Уотсон. Затем на манжеты, колени брюк и ботинки. Да,
прелюбопытные суставы. Такие можно нажить, лишь передвигаясь
на... -- Холмс осекся и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. --
Ах ты, Господи, Уотсон, что же я был за осел! Трудно поверить,
но разгадка именно такова! Все сразу встает на свои места. Как
это я мог не уловить логику событий? И суставы -- суставы как
ухитрился проглядеть? Ну да, и собака! И плющ! Нет, мне
положительно настало время удалиться на маленькую ферму, о
которой я давно мечтаю... Но тихо, Уотсон! Вот и он! Сейчас
сами убедимся.
Дверь дома медленно отворилась, и мы увидели в освещенном
проеме высокую фигуру профессора Пресбери. Профессор был в
халате. Он стоял на пороге, чуть наклонясь вперед и свесив
перед собою руки, как и в прошлый раз.
Но вот он сошел с крыльца, и с ним произошла разительная
перемена. Он опустился на четвереньки и двинулся вперед, то и
дело подскакивая на ходу, словно от избытка сил и энергии,
прошел таким образом вдоль фасада и повернул за угол. Едва он
скрылся, как из двери выскользнул Беннет и, крадучись,
последовал за ним.
-- Идем, Уотсон, скорее! -- шепнул Холмс, и мы, стараясь
не шуметь, устремились сквозь кусты к тому месту, откуда видна
была боковая стена особняка, увитая плющом и залитая светом
молодой луны. Мы ясно разглядели скрюченную фигуру профессора и
вдруг увидели, как он начал с непостижимым проворством
карабкаться вверх по стене. Он перелетал с ветки на ветку,
уверенно переставляя ноги, цепко хватаясь руками, без всякой
видимой цели, просто радуясь переполнявшей его силе. Полы его
халата развевались в воздухе, и он был похож на гигантскую
летучую мышь, темным квадратом распластавшуюся по освещенной
луной стене его собственного дома. Вскоре эта забава наскучила
ему, он спустился вниз, перескакивая с ветки на ветку, опять
встал на четвереньки и все тем же странным способом направился
к конюшне.
Овчарка уже выскочила на улицу, захлебываясь бешеным лаем,
а завидев хозяина, и вовсе осатанела. Она рвалась с цепи, дрожа
от злобы и возбуждения. Профессор приблизился к ней и, присев
на корточки, совсем близко, но с таким расчетом, чтобы она не
могла его достать, принялся дразнить ее на все лады. Он собирал
камешки и полными горстями бросал их псу в морду, тыкал его
палкой, поднятой с земли, размахивал руками прямо у разинутой
собачьей пасти -- короче говоря, всячески старался подстегнуть
и без того неудержимую ярость животного. За все наши похождения
я не припомню более дикого зрелища, чем эта бесстрастная и еще
не утратившая остатков достоинства фигура, по-лягушечьи
припавшая к земле перед беснующейся, разъяренной овчаркой и
обдуманно, с изощренной жестокостью старающаяся довести ее до
еще большего исступления.
И тут в мгновение ока -- свершилось! Нет, не цепь лопнула:
соскочил ошейник, рассчитанный на мощную шею ньюфаундленда. Мы
услышали лязг упавшего металла, и в тот же миг собака и
человек, сплетенные в тесный клубок, покатились по земле,
первая -- с яростным рыком, второй -- с пронзительным,
неожиданно визгливым воплем ужаса. Профессор был буквально на
волосок от гибели. Рассвирепевшее животное вцепилось ему в
горло, глубоко вонзив в него клыки, и профессор потерял
сознание еще до того, как мы успели подбежать и разнять их. Это
могло бы оказаться опасной процедурой, но присутствия Беннета и
одного его окрика оказалось довольно, чтобы мгновенно унять
огромного пса. На шум из комнаты над конюшней выскочил
заспанный, перепуганный кучер.
-- Ничего удивительного, -- сказал он, качая головой. -- Я
и раньше видел, что он тут вытворяет. Я так и знал, что рано
или поздно собака до него доберется.
Роя снова посадили на цепь, а профессора мы вчетвером
отнесли к нему в комнату, и Беннет, медик по образованию, помог
мне наложить повязку на его истерзанное горло. Рана оказалась
тяжелой: острые клыки едва не задели сонную артерию, и
профессор потерял много крови. Через полчаса непосредственная
опасность была устранена, я ввел пострадавшему морфий, и он
погрузился в глубокий сон.
Теперь, и только теперь, мы смогли взглянуть друг на друга
и обсудить обстановку.
-- Я считаю, что его нужно показать первоклассному
хирургу, -- сказал я.
-- Боже избави! -- воскликнул Беннет. -- Пока об этой
скандальной истории знают только домашние, никто о ней не
проговорится. Стоит слухам просочиться за пределы этого дома, и
пересудам не будет конца. Нельзя забывать о положении, которое
профессор занимает в университете, о том, что он ученый с
европейским именем, о чувствах его дочери.
-- Совершенно справедливо, -- сказал Холмс. -- И я думаю,
теперь, когда у нас не связаны руки, мы вполне можем найти
способ избежать огласки и в то же время предотвратить
возможность повторения чего-либо подобного. Снимите ключ с
цепочки, мистер Беннет. Макфейл посмотрит за больным и даст нам
знать, если что-нибудь случится. Поглядим, что же спрятано в
