меня это не заботило; самое главное -- они были у меня в руках!
Они, впрочем, оказались очень хитры. Должно быть, они
опасались слежки, поэтому никогда не выходили поодиночке, а в
позднее время и вовсе не показывались на улице. Я колесил за
ними две недели подряд и ни разу не видел одного без другого.
Дреббер часто напивался, но Стэнджерсон всегда была настороже.
Я следил за ними днем и ночью, а удобного для меня случая все
не выпадало; но я не отчаивался -- что-то подсказывало мне, что
скоро наступит мой час. Я боялся только, что эта штука у меня в
груди лопнет и я не успею сделать свое дело.
Наконец, как-то под вечер я ездил взад-вперед по
Торки-Террас -- так называется улица, где они жили, -- и
увидел, что к их двери подъехал кэб. Вскоре вынесли багаж,
потом появились Стэнджерсон и Дреббер, сели в кэб и уехали. У
меня екнуло сердце -- чего доброго, они уедут из Лондона! Я
хлестнул лошадь и пустился за ними. Они вышли у Юстонского
вокзала, я попросил мальчишку присмотреть за лошадью и пошел за
ними на платформу. Они спросили, когда отходит поезд на
Ливерпуль; дежурный ответил, что поезд только что ушел, а
следующий отправится через несколько часов. Стэнджерсон, как
видно, был недоволен, а Дреббер вроде даже обрадовался. В
вокзальной сутолоке я ухитрился незаметно пробраться поближе к
ним и слышал каждое слово. Дреббер сказал, что у него есть
маленькое дело; пусть Стэнджерсон подождет его здесь, он скоро
вернется. Стэнджерсон запротестовал, напомнив ему, что они
решили всюду ходит вместе. Дреббер ответил, что дело его
щекотливого свойства и он должен идти один. Я не расслышал слов
Стэнджерсона, но Дреббер разразился бранью и заявил, что
Стэнджерсон, мол, всего лишь наемный слуга и не смеет ему
указывать. Стэнджерсон, видимо, решил не спорить и договорился
с Дреббером, что, если тот опоздает к последнему поезду, он
будет ждать его в гостинице "Холлидей". Дреббер ответил, что
вернется еще до одиннадцати, и ушел.
Наконец-то настала минута, которой я ждал так долго. Враги
были в моих руках. Пока они держались вместе, я бы не мог с
ними справиться, но, очутившись врозь, они были бессильны
против меня. Я, конечно, действовал не наобум. У меня заранее
был составлен план. Месть не сладка, если обидчик не поймет, от
чьей руки он умирает и за что несет кару. По моему плану тот,
кто причинил мне ало, должен был узнать, что расплачивается за
старый грех. Случилось так, что за несколько дней до того я
возил одного джентльмена, он осматривал пустые дома на
Брикстон-роуд и обронил ключ от одного из них в моем кэбе. В
тот же вечер он хватился пропажи, и ключ я вернул, но днем
успел снять с него слепок и заказать такой же. Теперь у меня
имелось хоть одно место в атом огромном городе, где можно было
не бояться, что мне помешают. Самое трудное было залучить туда
Дреббера, и вот сейчас я должен был что-то придумать.
Дреббер пошел по улице, заглянул в одну распивочную, потом
в другую -- во второй он пробыл больше получаса. Оттуда он
вышел пошатываясь -- видно, здорово накачался. Впереди меня
стоял кэб: он сел в него, а я поехал следом, да так близко, что
морда моей лошади была почти впритык к задку его кэба. Мы
проехали мост Ватерлоо, потом колесили по улицам, пока, к
удивлению моему, не оказались у того дома, откуда он выехал.
Зачем он туда вернулся. Бог его знает; на всякий случай я
остановился ярдах в ста. Он отпустил кэб и вошел... Дайте мне,
пожалуйста, воды. У меня во рту пересохло.
Я подал ему стакан; он осушил его залпом.
-- Теперь легче, -- сказал он. -- Так вот, я прождал
примерно с четверть часа, и вдруг из дома донесся шум, будто
там шла драка. Потом дверь распахнулась, выбежали двое --
Дреббер и какой-то молодой человек -- его я видел впервые. Он
тащил Дреббера за шиворот и на верхней ступеньке дал ему такого
пинка, что тот кувырком полетел на тротуару "Мерзавец! --
крикнул молодой человек, грозя ему палкой. -- Я тебе показу,
как оскорблятьь честную девушку!" Он был до того взбешен, что я
даже испугался, как бы он не пристукнул Дреббера своей
дубинкой, но подлый трус пустился бежать со всех ног. Добежав
до угла, он вскочил в мой кэб. "В гестницу "Холлидей"!" --
крикнул он.
Он сидит в моем кэбе! Сердце у меня так заколотилось от
радости, что я начал бояться, как бы моя аневризма не
прикончила меня тут же. Я поехал медленно, обдумывая, что
делать дальше. Можно было завезти его куда-нибудь за город и
расправиться с ним на безлюдной дороге. Я было решил, что
другого выхода нет, но он сам пришел мне на выручку. Его опять,
видно, потянуло на выпивку -- он велел мне остановиться возле
питейного заведения и ждать его. Там он просидел до самого
закрытия и так надрался, что, когда вышел, я понял -- теперь
все будет по-моему.
Не думайте, что я намеревался просто взять да убить его.
Конечно, это было бы только справедливо, но к такому убийству у
меня не лежала душа. Я давно уже решил дать ему возможность
поиграть со смертью, если ой того захочет. Во время моих
скитаний по Америке я брался за любую работу, и среди всего
прочего мне пришлось быть служителем при лаборатории
Нью-Йоркского университета. Там однажды профессор читал лекцию
о ядах и показал студентам алкалоид -- так он это назвал, --
добытый им из яда, которым в Южной Америке отравляют стрелы.
Этот алкалоид такой сильный, говорил он, что одна крупица его
убивает мгновенно. Я приметил склянку, в которой содержался
препарат, и, когда все разошлись, взял немножко себе. Я неплохо
знал аптекарское дело и сумел приготовить две маленькие
растворимые пилюли с этим алкалоидом и каждую положил в
коробочку рядом с такой же по виду, но совсем безвредной. Я
решил, что, когда придет время, я заставлю обоих моих
молодчиков выбрать себе одну из двух пилюль в коробочке, а я
проглочу ту, что останется. Алкалоид убьет наверняка, а шуму
будет меньше, чем от выстрела сквозь платок. С того дня я
всегда носил при себе две коробочки с пилюлями, и наконец-то
настало время пустить их в ход.
Миновала полночь, время близилось к часу. Ночь была
темная, ненастная, выл ветер, и дождь лил как из ведра. Но,
несмотря на холод и мрак, меня распирала радость -- такая
радость, что я готов был заорать от восторга. Если кто-либо из
вас, джентльмены, когда-нибудь имел желанную цель, целых
двадцать лет только о ней одной и думал и вдруг увидел бы, что
она совсем близка, вы бы поняли, что со мной творилось. Я
закурил сигару, чтобы немного успокоиться, но руки у меня
дрожали, а и висках стучало. Я ехал по улицам, и в темноте мне
улыбались старый Джон Ферье и милая моя Люси -- я видел их так
же ясно, как сейчас вижу вас, джентльмены. Всю дорогу они были
передо мной, справа и слева от лошади, пока я не остановился у
дома на Брикстон-роуд.
Кругом не было ни души, не слышно было ни единого звука,
кроме шума дождя. Заглянув внутрь кэба, я увидел, что Дреббер
храпит, развалясь на сиденье. Я потряс его за плечо.
-- Пора выходить, -- сказал я.
-- Ладно, сейчас, -- пробормотал он.
Должно быть, он думал, что мы подъехали к его гостинице,
-- он молча вылез и "потащился через палисадник. Мне пришлось
идти рядом и поддерживать его -- хмель у него еще не
выветрился. Я отпер дверь и ввел его в переднюю. Даю вам слово,
что отец и дочь все это время шли впереди нас.
-- Что за адская, тьма, -- проворчал он, топчась на месте.
-- Сейчас зажжем свет, -- ответил я и, чиркнув спичкой,
зажег принесенную с собой восковую свечу. -- Ну, Енох Дреббер,
-- продолжал я, повернувшись к нему и держа свечку перед собой,
-- ты меня узнаешь?
Он уставился на меня бессмысленным пьяным взглядом. Вдруг
лицо его исказилось, в глазах замелькал ужас -- он меня узнал!
Побледнев, как смерть, он отпрянул назад, зубы его застучали,
на лбу выступил пот. А я, увидев все это, прислонился спиной к
двери и громко захохотал, Я всегда знал, что месть будет
сладка, но не думал, что почувствую такое блаженство.
-- Собака! -- сказал я. -- Я гонялся за тобой от
Солт-Лейк-Сити до Петербурга, и ты всегда удирал от меня. Но
теперь уж странствиям твоим пришел конец -- кто-то из нас не
увидит завтрашнего утра!
Он все отступал назад; по лицу его я понял, что он принял
меня за сумасшедшего. Да, пожалуй, так оно и было. В висках у
меня били кузнечные молоты; наверное, мне стало бы дурно, если
бы вдруг из носа не хлынула кровь -- от этого мне полегчало.
-- Ну что, вспомнил Люси Ферье? -- крикнул я, заперев
дверь и вертя ключом перед его носом. -- Долго ты ждал
возмездия, и наконец-то пришел твой час!
Я видел, как трусливо затрясся его подбородок. Он,
конечно, стал бы просить пощады, но понимал, что это
бесполезно.
-- Ты решишься на убийство? -- пролепетал он.
-- При чем тут убийство? -- ответил я. -- Разве уничтожить
бешеную собаку значит совершить убийство? А ты жалел мою
дорогую бедняжку, когда оторвал ее от убитого вами отца и запер
в свой гнусный гарем?
-- Это не я убил ее отца! -- завопил он.
-- Но ты разбил ее невинное сердце! -- крикнул я и сунул
ему коробочку. -- Пусть нас рассудит Всевышний. Выбери пилюлю и
проглоти. В одной смерть, в другой жизнь. Я проглочу ту, что
останется. Посмотрим, есть ли на земле справедливость или нами
правит случай.
Скорчившись от страха, он дико закричал и стал умолять о
пощаде, но я выхватил нож, приставил к его горлу, и в конце
концов он повиновался. Затем я проглотил оставшуюся пилюлю, с
минуту мы молча стояли друг против друга, ожидая, кто из нас
умрет. Никогда не забуду его лица, когда, почувствовав первые
приступы боли, он понял, что проглотил яд! Я захохотал и поднес
к его глазам кольцо Люси. Все это длилось несколько секунд --
алкалоид действует быстро. Лицо его исказилось, он выбросил
вперед руки, зашатался и с хриплым воплем тяжело рухнул на пол.
Я ногой перевернул его на спину и положил руку ему на грудь.
Сердце не билось. Он был мертв!
Из носа у меня текла кровь, но я не обращал на это
внимания. Не знаю, почему мне пришло в голову сделать кровью
надпись на стене. Может, из чистого озорства мне захотелось
сбить с толку полицию, -- очень уж весело и легко у меня было
тогда на душе! Я вспомнил, что в Нью-Йорке нашли как-то труп
немца, а под ним было написано слово "Rache"; газеты писали
тогда, что это, должно быть, дело рук какого-то тайного
общества. Что поставило в тупик Нью-Йорк, то поставит в тупик и
Лондон, решил я и, обмакнув палец в свою кровь, вывел на видном
месте это слово. Потом я пошел к кэбу -- на улице было
пустынно, а дождь лил по-прежнему. Я отъехал от дома, и вдруг,
сунув руку в карман, где у меня всегда лежало кольцо,
обнаружил, что его нет. Я был как громом поражен -- ведь это
была единственная памятка от Люси! Подумав, что я обронил его,
когда наклонялся к телу Дреббера, я оставил кэб в переулке и
побежал к дому -- я готов был на любой риск, лишь бы найти
кольцо. Возле дома я чуть было не попал в руки выходящего
оттуда полисмена и отвел от себя подозрение только потому, что
прикинулся в стельку пьяным.
Вот, значит, как Енох Дреббер нашел свою смерть. Теперь
мне оставалось проделать то же самое со Стэнджерсоном и
расквитаться с ним за Джона Ферье. Я знал, что он остановился в
гостинице "Холлидей", и слонялся возле нее целый день, но он
