Джозефа Смита? "Каждая девица, исповедующая истинную веру,
должна быть женой одного из избранных; если же она станет женой
иноверца, то совершит тяжкий грех". Я не могу поверить, чтобы
ты, истинно верующий, позволил своей дочери нарушить святую
заповедь.
Джон Ферье молчал, нервно теребя свой хлыст.
-- Вот это будет испытанием твоей веры -- так решено на
Священном Совете Четырех. Девушка молода, мы не хотим выдавать
ее за седого старика и не станем лишать ее права выбора. У нас,
старейшин, достаточно своих телок14, но мы должны дать жен
нашим сыновьям. У Стэнджерсона есть сын, у Дреббера тоже, и
каждый из них с радостью примет в дом твою дочь. Пусть она
выберет одного из двух. Оба молоды, богаты и исповедуют нашу
святую веру. Что ты на это скажешь?
Ферье, сдвинув брови, молчал.
-- Дайте нам время подумать, -- сказал он наконец. -- Моя
дочь еще очень молода, ей рано выходить замуж.
-- Она должна сделать свой выбор за месяц, -- ответил Янг,
подымаясь с места. -- Ровно через месяц она обязана дать ответ.
В дверях он обернулся; лицо его вдруг налилось кровью,
глаза злобно сверкнули.
-- Если ты, Джон Ферье, -- почти закричал он, -- вздумаешь
о своими слабыми силенками противиться приказу Четырех, то ты
ожалеешь, что твои и ее кости не истлели тогда на
Сьерра-Бланка!
Погрозив ему кулаком, он вышел за дверь. Ферье молча
слушал, как хрустит галька на дорожке под его тяжелыми
сапогами.
Он сидел, упершись локтем в колено, и раздумывал, как
сообщить обо всем этом дочери, но вдруг почувствовал ласковое
прикосновение руки и, подняв голову, увидел, что Люси стоит
рядом.
-- Я не виновата, --- сказала она, отвечая на его
недоуменный взгляд. -- Его голос гремел по всему дому. Ах,
отец, отец, что нам теперь делать?
-- Ты только не бойся! -- Он притянул девушку к себе и
ласково провел широкой грубой ладонью по ее каштановым волосам.
-- Все уладится. Как тебе кажется, ты еще не начала остывать к
этому малому?
В ответ послышалось горькое всхлипывание, и ее рука
стиснула руку отца.
-- Значит, нет. Ну и слава Богу -- не хотел бы я услышать,
что ты его разлюбила. Он славный мальчик и настоящий христианин
к тому же, не то, что здешние святоши, несмотря на все их
молитвы и проповеди. Завтра в Неваду едут старатели -- я уж
как-нибудь дам ему знать, что с нами приключилось. И насколько
я понимаю, он примчится сюда быстрее, чем телеграфная депеша!
Это сравнение рассмешило Люси, и она улыбнулась сквозь
слезы.
-- Он приедет и посоветует, как нам быть, -- сказала она.
-- Но мне страшно за тебя, дорогой. Говорят... говорят, что с
теми, кто идет наперекор Провидцу, всегда случается что-то
ужасное...
-- Но мы еще не идем ему наперекор, -- возразил отец. -- А
дальше видно будет, еще успеем поостеречься. У нас впереди
целый месяц, а потом, мне думается, нам лучше всего бежать из
Юты.
-- Бросить Юту!
-- Да, примерно так.
-- А наша ферма?
-- Постараемся продать, что можно, выручим немного денег,
а остальное -- что ж, пусть пропадает. По правде говоря, Люси,
я уже не раз подумывал об этом. Ни перед кем я не могу
пресмыкаться, как здешний народ пресмыкается перед этим
чертовым Провидцем. Я свободный американец, и все это не по
мне. А переделывать себя уже поздно. Если он вздумает шататься
вокруг нашей фермы, то, чего доброго, навстречу ему вылетит
хороший заряд дроби!
-- Но они нас не выпустят!
-- Погоди, пусть приедет Джефферсон, и мы все устроим. А
пока ни о чем не беспокойся, девочка, и не плачь, а то у тебя
опухнут глазки, и мне от него здорово попадет! Бояться нечего,
и никакая опасность нам не грозит.
Джон Ферье успокаивал ее весьма уверенным тоном, но Люси
не могла не заметить, что в этот вечер он с особой
тщательностью запер все двери, а потом вычистил и зарядил
старое, заржавленное охотничье ружье, которое висело у него над
кроватью.
ГЛАВА IV. ПОБЕГ
На следующее утро после разговора с мормонским Провидцем
Джон Ферье отправился в Солт-Лейк-Сити и, найдя знакомого,
который уезжал в горы Невады, вручил ему письмо для Джефферсона
Хоупа. Он написал, что им угрожает неминуемая опасность и что
крайне необходимо, чтобы он приехал поскорее. Когда Ферье отдал
письмо, на душе у него стало легче, и, возвращаясь домой, он
даже повеселел.
Подойдя к ферме, он удивился, увидев, что к столбам ворот
привязаны две лошади. Удивление его возросло, когда он вошел в
дом: в гостиной весьма непринужденно расположились двое молодых
людей. Один, длиннолицый и бледный, развалился в
кресле-качалке, положив ноги на печь; второй, с бычьей шеей и
грубым, одутловатым лицом, стоял у окна, заложив руки в
карманы, и насвистывал церковный гимн. Оба кивнули вошедшему
Ферье.
-- Вы, вероятно, нас не знаете, -- начал тот, что сидел в
кресле-качалке. -- Это сын старейшины Дреббера, а я Джозеф
Стэнджерсон, который странствовал с вами в пустыне, когда
Господь простер свою руку и направил вас в лоно истинной
церкви.
-- Как направит он всех людей на свете, когда придет
время, -- гнусавым голосом подхватил второй, -- У Бога для
праведных места много.
Джон Ферье холодно поклонился. Он догадался, кто они, эти
гости.
-- Мы пришли, -- продолжал Стэнджерсон, -- просить руки
вашей дочери для того из нас, кто полюбится. вам и ей. Правда,
поскольку у меня всего четыре жены, а у брата Дреббера -- семь,
то у меня есть некоторое преимущество.
-- Ничего подобного, брат Стэнджерсон! -- воскликнул
Дреббер. -- Дело вовсе не в том, сколько у кого жен, --
главное, кто сможет их содержать. Мне отец передал свои
фабрики, стало быть, я теперь богаче тебя.
-- Зато виды на будущее у меня лучше! -- запальчиво
возразил Стэнджерсон. -- Когда Господь призовет к себе моего
отца, мне достанется его кожевенный завод и дубильня. Кроме
того, я старше тебя и выше по положению!
-- Пусть девушка выберет сама, -- усмехнулся Дреббер,
любуясь своим отражением в зеркале. -- Мы предоставим решать
ей.
Джон Ферье слушал этот разговор у двери, кипя от злости и
еле сдерживая желание обломать свой хлыст о спины гостей.
-- Ну, вот что, -- сказал он, шагнув вперед. -- Когда моя
дочь вас позовет, тогда и придете, а до тех пор я не желаю
видеть ваши физиономии!
Молодые мормоны остолбенело воззрились на хозяина. По их
понятиям, спор из-за девушки был высочайшей честью и для нее и
для ее отца.
-- Из этой комнаты два выхода, -- продолжал Ферье, --
через дверь и через окно. Который вы предпочитаете?
Ярость, исказившая его лицо, и угрожающе поднятый кулак
заставили гостей вскочить на ноги и поспешно обратиться в
бегство. Старый фермер шел за ними до дверей.
-- Когда договоритесь, кто из вас жених, дайте мне знать,
-- с издевкой сказал он.
-- Ты за это поплатишься! -- выкрикнул Стэнджерсон,
побелев от злости. -- Ты ослушался Провидца и Совет Четырех и
будешь раскаиваться в этом до конца своих дней!
-- Тяжело тебя покарает десница Божья! -- воскликнул
Дреббер-младший. -- Мы сотрем тебя с лица земли!
-- Еще посмотрим, кто кого, -- взревел Ферье и бросился
было за ружьем, но Люси удержала его, схватив за руку.
А за воротами уже слышался стук копыт, и Ферье понял, что
их теперь не догнать.
-- Ax, подлые ханжи! -- бранился фермер, отирая со лба
пот. -- Да лучше мне видеть тебя мертвой, чем женой кого-нибудь
из них!
-- Я тоже предпочла бы умереть, отец, -- твердо сказала
девушка. -- Но ведь скоро приедет Джефферсон.
-- Да. Теперь уже скоро. И чем скорее, тем лучше: от них
всего можно ожидать.
И в самом деле, мужественный старый фермер и его приемная
дочь сейчас отчаянно нуждались в совете и помощи. Среди
мормонов еще не было случая, чтобы кто-нибудь оказывал открытое
неповиновение старейшинам. Если даже мелкие проступки карались
столь сурово, чего же мог ждать такой бунтарь, как Ферье? Он
знал, что ни положение, ни богатство его не спасут. Люди не
менее известные и состоятельные, чем он, внезапно исчезали
навсегда, а все их имущество переходило к церкви. Ферье был
далеко не труслив, и все же он трепетал, думая о нависшей над
ним таинственной, неосязаемой угрозе. Любую явную опасность он
встретил бы, не теряя присутствия духа, но его страшила
неизвестность. Он скрывал этот страх от дочери и делал вид,
будто все происшедшее -- сущие пустяки, но любовь к отцу
сделала ее прозорливой, и она подмечала все оттенки его
настроения и ясно видела, что ему сильно не по себе.
Он ждал, что Янг возмутится его поведением и призовет его
к ответу, и не ошибся, хотя это случилось совершенно
неожиданным образом. На следующее же утро он, проснувшись, с
изумлением обнаружил маленький квадратный листок бумаги,
пришпиленный к одеялу прямо у него на груди. Крупным
размашистым почерком на нем было написано:
"На искупление вины тебе дается двадцать девять дней, а
потом --".
Тире было страшнее всяких угроз. Ферье тщетно ломал
голову, стараясь догадаться, как могла эта бумажка попасть к
нему в комнату, Слуги спали в отдельном флигеле, а все окна и
двери дома были накрепко заперты. Он уничтожил бумажку и ничего
не сказал дочери, но сердце его холодело от ужаса. Двадцать
девять дней оставалось до конца месяца, то есть срока,
назначенного Янгом. Какое же мужество, какие силы нужны для
борьбы с врагом, обладающим такой таинственной властью? Рука,
приколовшая к его одеялу записку, могла нанести ему удар в
сердце, и он так и не узнал бы, кто его убийца.
На другое утро ему стало еще страшнее. Сидя с ним за
завтраком, Люси вдруг удивленно вскрикнула и показала на
потолок. Там, на самой середине, было выведено -- очевидно,
обугленной палкой -- число "28". Для Люси это было загадкой, а
Ферье не стал ей ничего объяснять. Всю эту ночь он просидел с
ружьем в руках, не смыкая глаз и навострив слух. Он ничего не
увидел и не услышал, но утром снаружи на двери появилось число
"27".
Так проходил день за днем, и каждое утро он неизменно
убеждался, что незримые враги ведут точный счет и где-нибудь на
виду обязательно оставляют напоминание о том, сколько дней
осталось до конца назначенного срока. Иногда роковые цифры
появлялись на стенах, иногда -- на полу, а то и на листках
бумаги, приклеенных к садовой калитке или к доскам забора. При
всей своей бдительности Джон Ферье так и не мог обнаружить,
каким образом появлялись эти ежедневные предупреждения. Каждый
раз при виде цифр его охватывал почти суеверный ужас. Он
потерял покой, исхудал, и в глазах его стоял тоскливый страх,
как у затравленного зверя. Его поддерживала лишь единственная
надежда на то, что вот-вот из Невады примчится молодой охотник.
Число двадцать постепенно сократилось до пятнадцати,
пятнадцать до десяти, а от Джефферсона Хоупа все не было
никаких вестей. Количество оставшихся дней таяло, но Хоуп не
появлялся. Услышав на улице стук конских копыт или окрик
возчика, погонявшего лошадей, старый фермер бросался к воротам,
надеясь, что наконец-то пришла помощь. Но когда цифра пять
сменилась четверкой, а четверка тройкой, он совсем пал духом и
перестал надеяться на спасение. Он понимал, что один, да еще
плохо зная окружающие горы, он будет совершенно беспомощен. Все
проезжие дороги тщательно охранялись, и никто не мог выехать
без пропуска, выданного Советом Четырех. Куда ни поверни, нигде
