этой истории отношение, но на всякий случай захватила его с
собой. Может быть, вам будет интересно взглянуть на него. Вот
он.
Холмс развернул сложенный в несколько раз лист бумаги и
осторожно разгладил его у себя на коленях. Затем с помощью лупы
он стал очень тщательно рассматривать его.
-- Бумага сделана в Индии, -- сказал он. -- Какое-то время
лист был приколот кнопками к доске. На нем набросан план одного
крыла какого-то большого дома с многочисленными комнатами,
коридорами и переходами. В одном месте красными чернилами
поставлен крестик, над ним полуистершаяся надпись карандашом
"3, 37 слева". В левом углу странный иероглиф, похожий на
четыре написанных в ряд креста, перекладины которых
соприкасаются, за ним грубым, размашистым почерком стоит: "Знак
четырех -- Джонатан Смолл, Мохаммед Сингх, Абдулла Хан, Дост
Акбар". Не понимаю, какое это может иметь отношение к вашей
истории? Однако, по-видимому, это важный документ. Его
заботливо хранили в записной книжке, так как обе его стороны
чистые.
-- Мы и нашли его в записной книжке,
-- Не потеряйте его, мисс Морстен. Может быть, он еще нам
пригодится. Я начинаю думать, что это дело более сложное и
запутанное, чем мне показалось сначала. Я должен заново все
обдумать.
Холмс откинулся на спинку сиденья, по его сдвинутым бровям
и отсутствующему взгляду я понял, что он напряженно думает. Мы
с мисс Морстен говорили вполголоса о нашем путешествии и о том,
чем оно может кончиться, а наш спутник всю дорогу хранил
непроницаемое молчание.
Был сентябрьский вечер, около семи часов. С самого утра
стояла отвратительная погода. И сейчас огромный город окутывала
плотная пелена тумана, то и дело переходящего в дождь. Мрачные,
грязного цвета тучи низко нависли над грязными улицами. Фонари
на Стрэнде расплывались дымными желтыми пятнами, отбрасывая на
мокрый тротуар поблескивающие круги. Освещенные окна магазинов
бросали через улицу, полную пешеходов, полосы слабого,
неверного сияния, в котором, как белые облака, клубился туман.
В бесконечной процессии лиц, проплывавших сквозь узкие коридоры
света, -- лиц печальных и радостных, угрюмых и веселых, -- мне
почудилось что-то жуткое, будто двигалась толпа привидений. Как
весь род человеческий, они возникали из мрака и снова
погружались во мрак. Я человек не впечатлительный, но этот
унылый, тягостный вечер и наше странное путешествие
подействовали мне на нервы, и мне стало не по себе. Я видел,
что и мисс Морстен испытывает то же. Один Холмс, казалось, не
замечал ничего. Он держал на коленях открытую записную книжку и
время от времени заносил туда какие-то цифры и заметки при
свете карманного фонарика.
У боковых входов театра "Лицеум" толпилось уже много
народу, к главному входу нескончаемым потоком подъезжали
двуколки и кареты, из которых выходили мужчины с белой
накрахмаленной грудью и женщины, закутанные в шали и сверкающие
бриллиантами. Едва мы достигли третьей колонны -- назначенного
места встречи, как от нее отделился низенький, смуглый,
вертлявый человек в одежде кучера и подошел к нам.
-- Вы вместе с мисс Морстен? -- спросил он.
-- Я мисс Морстен, а эти джентльмены -- мои друзья.
Незнакомец посмотрел на нас очень внимательным,
пронизывающим насквозь взглядом.
-- Простите меня, мисс, -- сказал он настойчиво, -- но я
прошу вас дать слово, что никто из ваших друзей не служит в
полиции.
-- Даю вам слово, -- спокойно ответила мисс Морстен.
Человек пронзительно свистнул, и какой-то уличный
мальчишка подвел к нам стоявший на той стороне кэб и отворил
дверцу. Наш собеседник вскочил на козлы, мы сели внутрь.
Возница взмахнул вожжами, и кэб с бешеной скоростью покатил
сквозь туман.
Ситуация была несколько необычной. Мы ехали неизвестно
куда и неизвестно зачем. Или вся эта история была
мистификацией, чьей-то шуткой, чего не было никаких оснований
предполагать, или, что было более похоже на истину, нам
предстояло узнать что-то очень важное. Мисс Морстен держала
себя по обыкновению спокойно и сдержанно. Я пытался ободрить ее
рассказами о своих приключениях в Афганистане, но, сказать по
правде, меня самого так взволновала эта поездка и так разбирало
любопытство, что мои истории были, пожалуй, несколько путанны.
Мисс Морстен и по сей день утверждает, что я рассказал ей тогда
занятный случай, как однажды глубокой ночью ко мне в палатку
заглянул мушкет и я дуплетом уложил его из двуствольного
тигренка. Сперва я еще мог уследить, куда мы едем, но очень
скоро благодаря быстроте, с которой мы мчались, туману, а также
моему плохому знания Лондона я перестал ориентироваться и мог
сказать только, что мы едем уже очень давно. Шерлок Холмс,
однако, не терял направления и то и дело шепотом называл
площади и улицы, по которым мы проносились.
-- Рочестер-роуд, -- говорил он. -- А вот и Винсент-сквер.
Выезжаем на Воксхолл-бридж-роуд. Очевидно, мы едем в Суррей.
Да, пожалуй, что туда. Проезжаем мост. Смотрите, в проемах
блестит вода.
И в самом деле, внизу блеснула темная вода Темзы, в
которой отражаются зажженные фонари, но вот кэб уже на другом
берегу, мчится по запутанному лабиринту узких, извилистых
улочек.
-- Уондсуэрт-роуд, -- говорит Холмс. -- Прайори-роуд,
Ларк-холл-лейн, Стокуэлл-плейс, Роберт-стрит,
Коулд-харбор-лейн. А цель нашего путешествия лежит, кажется, не
в фешенебельной части города.
Мы действительно проезжали через один из самых мрачных и
подозрительных районов Лондона. Слева и справа тянулись ряды
унылых кирпичных домов, однообразие которых нарушали только
ярко освещенные трактиры непрезентабельного вида на углах улиц.
Затем пошли двухэтажные виллы с миниатюрными садиками перед
домом, затем снова бесконечные ряды новых безвкусных кирпичных
зданий -- чудовищные щупальца, которые протягивает во все
стороны город-гигант.
Наконец кэб остановился у третьего дома совсем новой
улицы. Ни один из соседних домов не был обитаем. Тот, у
которого мы остановились, был такой же темный, как и соседние,
не считая светлого окошка в кухне. Мы постучали, нам тотчас
открыл слуга-индус в желтом тюрбане и белом свободном платье,
подпоясанном желтым кушаком. Было странно видеть эту
экзотическую фигуру в дверях третьеразрядного лондонского
загородного дома.
-- Сагиб ждет вас, -- сказал он, и в тот же миг из
внутренних комнат послышался тонкий, пронзительный голос:
-- Проведите их ко мне. Немедленно проведите их ко мне!
ГЛАВА IV. ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧКА С ЛЫСИНОЙ
Мы последовали за индусом по скудно освещенному и почти
пустому мрачному коридору. У двери справа он остановился и
распахнул ее настежь. В глаза нам ударил яркий желтый свет.
Посреди комнаты стоял маленький человечек с вытянутой головой.
Блестящую лысину, торчащую, как голая вершина горы в окружении
сосен, обрамляли рыжие волосы. Он стоял, потирая руки, черты
его лица находились в постоянном движении: он то улыбался, то
хмурился, ни на минуту не оставаясь в покое. Природа наделила
его отвислой нижней губой и выдающимися желтыми и неровными
зубами, которые он безуспешно пытался прикрыть, то и дело
поглаживая рукой нижнюю часть лица. Несмотря на столь заметную
лысину, он производил впечатление молодого человека. Ему и было
в действительности около тридцати лет.
-- К вашим услугам, мисс Морстен, -- повторял он тонким,
высоким голосом. -- К вашим услугам, господа. Прошу вас,
входите в кабинет затворника. Как видите, мисс, мой кабинет
мал, но зато я все в нем устроил по собственному вкусу. Оазис
искусства среди мерзости запустения Южного Лондона.
Мы были поражены видом комнаты, куда он нас приглашал. В
этом мрачном доме она походила на бриллиант чистой воды в
медной оправе: на окнах шелковые занавеси, гобелены, картины в
тяжелых рамах, восточные вазы. Ковер на полу был в янтарных и
черных тонах и такой толстый, пушистый и мягкий, что ноги
утопали в нем по щиколотку, как во мху. Поверх ковра были
брошены две большие тигровые шкуры, которые вместе с огромным
кальяном, стоящим в углу на подстилке, создавали в комнате
ощущение восточной роскоши. На почти невидимой золотой
проволоке в центре комнаты висела серебряная лампа в виде
голубя. Она горела, наполняя комнату тонким, легким ароматом.
-- Мистер Таддеуш Шолто, -- проговорил маленький
человечек, все так же дергаясь и улыбаясь. -- Так меня зовут.
Вы, конечно, мисс Морстен. А эти джентльмены...
-- Мистер Шерлок Холмс и доктор Уотсон.
-- Доктор, а! -- воскликнул человечек, явно обрадованный.
-- А у вас есть с собой стетоскоп? Можно ли попросить вас об
одном одолжении? Не будете ли вы столь любезны? У меня, видите
ли, существует подозрение, что мой митральный клапан не в
порядке. Насчет аорты я не беспокоюсь, но вот митральный
клапан! Я бы хотел узнать ваше о нем мнение.
Я выслушал его сердце, но не нашел никаких отклонений от
нормы, если не считать того, что человечек был чем-то до
полусмерти напуган -- его трясло с головы до ног.
-- Митральный клапан в порядке, -- сказал я. -- У вас нет
причин тревожиться.
-- Вы должны извинить мне мою тревогу, мисс Морстен, --
галантно сказал человечек. -- Я великий страдалец. И я уже
давно подозреваю -- с моим митральным клапаном что-то неладное.
И счастлив слышать, что мои подозрения беспочвенны. Если бы,
мисс Морстен, ваш отец щадил свое сердце, он был бы все еще
жив.
Я чуть не дал ему пощечину, так разозлил он меня своим
грубым и бесцеремонным прикосновением к столь деликатному
предмету. Мисс Морстен села, лицо ее побледнело так, что даже
губы стали белые.
-- Я сердцем чувствовала, что моего отца нет в живых, --
проговорила она.
-- Я вам все-все объясню, -- сказал человечек. -- Больше
того, я исправлю причиненную вам несправедливость. Я
обязательно это сделаю, что бы ни говорил мой брат Бартоломью.
Я очень рад видеть у себя ваших друзей не только как ваших
телохранителей, но и как свидетелей всего, что я сегодня
собираюсь сказать и сделать. Мы трое в состоянии оказать
решительное сопротивление брату Бартоломью. Но пусть не будет
свидетелей -- ни полиции, ни понятых. Мы все хорошо уладим
между собой, не вмешивая никого постороннего. Ничто так сильно
не может рассердить брата Бартоломью, как огласка, -- сказал
человечек и сел на низкую софу, вопросительно прищурив на нас
свои близорукие, водянистые голубые глаза.
-- Что касается меня, -- сказал Шерлок Холмс, -- то готов
вас заверить: все вами сказанное дальше меня не пойдет.
Я в знак согласия кивнул.
-- Ну и прекрасно, ну и прекрасно! Позвольте предложить
вам рюмку кьянти, мисс Морстен, или, быть может, токайского?
Других вин я не держу. Прикажете открыть бутылку? Нет? Тогда, я
надеюсь, вы не станете возражать, если я закурю? Вас не
обеспокоит табачный дым, легкий бальзамический аромат
восточного табака? Я немного нервничаю, а мой кальян --
несравненное успокаивающее средство.
Он приладил к большому сосуду трубку, и дым весело
забулькал в розовой воде. Мы сидели полукругом, вытянув головы
и уперев подбородки в ладони, а странный дергающийся человечек
с блестящей куполообразной лысиной сидел в центре и нервно
курил кальян.
-- Решив послать вам это приглашение, -- сказал он
