завтра сам Иосиф Виссарионович придет смотреть, что там во МХАТе за
УТрех сестеры поставили, и давать руководящие указания. Прямо
трепетные записи. Не в смысле даже страха, а эдакого экстатического
благоговения. Тогда все же времена были другие, заметил Юра, и в его
голосе почудилось Арсению осуждение, Какие другие времена?! Какие
другие?! А сейчас - что, лучше, что ли?! В Юрины планы, вероятно, не
входило обижать Арсения, поэтому Юра примирительно прижал к столу руку
друга, не кипятись, сказал. Да нет, возразил Арсений. Конечно, другие.
Ты прав. Не сажают, не стреляют. Только, знаешь, книжку хочется очень.
Возраст уже. Пора, и, словно извиняясь, улыбнулся. Вот давай за книжку
и выпьем, потянулся Юра к бутылке. Если честно, добавил Арсений, она
получится очень так себе. Зато следующая, надеюсь...
Друзья символически, не сдвигая рюмок, чокнулись, выпили. Народу в
зале той порою прибавилось, музыканты готовы уже были начинать.
Прочесть еще что-нибудь? спросил Арсений, смачно прожевав порядочный
кусок севрюжины, которым закусил коньяк. Читай, конечно, - Юре явно
было жалко Арсения. Вот, слушай. Это тоже из тех, что не войдут:
Есть кафе-развалюшка
у Никитских ворот,
в коей шапок старушка
в гардероб не берет...
действительно, не берет ведь. Сопрут, говорит, а мне отвечай. Ты не
оправдывайся, психотерапевтическим тоном сказал Юра, продолжай. Я и не
оправдываюсь. Поясняю только.
Где в дыму серо-сивом
запивают вмолчок
подающимся пивом
приносимый Усучокы.
Дым клубится и виснет,
и, забыв о делах,
там милиция киснет
в прокопченных углах...
Но тут как раз грянул оркестр, и продолжать стало невозможно. Арсений
злобно уставился на ударницу в жакетике: лицо ее было равнодушно,
палочки в руках точно и автоматически гуляли между барабаном, тарелкою
и чарльстоном. Видал? спросил Арсений, отрывая раку клешню. Как
музыкантша? и, не дожидаясь ответа, продолжил: какое лицо! а? прямо
мадонна! Влюбляйся и сонеты пиши. И розы каждый день таскай - в ванну.
А она, сука, со всем оркестром спит! Киряют. Башли после работы делят!
Появилась певица и, обнажив в ослепи тельной улыбке двойной ряд
золотых фиксов, запела: Хэлло, Долли! Стало совсем громко. Арсений
поморщился и добавил: интересно, сколько им надо дать, что бы
замолчали? Юра неискренне улыбнулся бородатой шутке приятеля, не
отрывая глаз от прекрасной ударницы, и Арсений решил додавить: и ведь
не подступишься! На драку нарвешься или еще на что-нибудь. А толку -
чуть. Их сейчас не купишь - у них денег побольше, чем у нас с тобой.
Говорят, московские бляди - самые дорогие бляди в мире. А идеалам она
цену знает давно - по лицу видно, по выражению глаз, но, заметив, что
Юре не слишком нравится обвинительная речь, завершил примиряюще: а
вообще-то, конечно, жаль. Ну, а как у тебя? Что у меня? очнулся Юра.
Что может быть у меня! Работаю все там же, в вычислительном, заведую
техникой. Квартиру по лучил на линиях, у ипподрома. Нормально, в
общем... Наших видишь кого? Редко. Марк в Нефтяники переехал.
Предзащиту прошел. Хымик - дипломатом в Норвегии, в М-ск и не
заглядывает. Вовка Степанов родил уже четвертого. Волжанин в
университете преподает. Ты знаешь? у нас университет открыли. Возле
Захламино. Волжанин противный сделался, жадный, важный. Пару раз
собирались - больше как-то и не тянет. Юрка Червоненко все по
командировкам мотается...
Большинство ребят из их студенческого театрика, как и следовало
ожидать, стали и остались инженерами, вот Юра, например. Девочки
повыходили замуж, нарожали детей. Это все было в порядке вещей.
Театрик вытолкнул - или мог бы вытолкнуть - в иную среду только,
пожалуй, пятерых: самого Арсения, Марка, Равиля, Вовку Степанова и
Хымика. И то Хымика - в совершенно неожиданном направлении.
77. Марк
Марк был их режиссером. Тем, кто знал его только по театрику,
казалось, что всю свою энергию с блеском, присущим таланту, Марк
вкладывает лишь туда. Тем же, кто знал его только по институту,
казалось, что занимается Марк одними учебою и наукой, - так явно
выделялся он среди даже самых способных ребят курса. Ко времени
получения Марком красных корочек диплома с отличием театрик из
обычного, каких много, студенческого коллектива превратился в нечто
более значительное: юмор сменила сатира, причем сатира настоящая,
злая, включающая в круг своих объектов самое Идеологию, что в тот
уникальный кусочек времени, когда и Солженицына выдвигали на Ленинскую
премию, оказалось возможным даже в М-ске. Театрик занял одно из
призовых мест на первом (получившемся и последним) Всесоюзном
фестивале студенческих театров, перешел из институтского подчинения в
городское, начал ездить на гастроли, и попасть на его спектакли стало
труднее, чем на спектакли трех профессиональных м-ских театров.
Марку пришла пора делать выбор профессии, и он испугался выбрать
театр. Какой он инженер - Марку, казалось, уже известно. Каким же он
станет режиссером, он не знал. Успех в провинциальной самодеятельности
ничего, он полагал, не гарантирует. А Марку требовались гарантии.
Разумеется, выбор был для Марка нелегким и, реализовавшись во
мгновенной, скоропалительной женитьбе, еще долгое время не давал Марку
покоя. Как-то за полночь, когда Арсений и еще кто-то из театрика
сидели, как часто случалось, у Равиля, позвонил обычно в таких
встречах не участвовавший Марк и, спустя короткое время, прикатил на
такси, уже поддатый, с двумя бутылками водки, рассованными по
карманам. Ребята, сказал с жуткой тоскою. У меня сын родился! Давайте,
ребята, выпьем! Да. Это был конец. Теперь возможностей отступления,
перевыбора у порядочного Марка не оставалось. И в землю, как
говорится, закопал, и надпись надписал.
По инженерной, однако, линии все складывалось не так чтобы очень:
сверхзакрытая тема со сверхзакрытого ящика требовала столь же
сверхзакрытых консультантов, оппонентов, совета, очереди к которым
тянулись годами, да еще к этим нормальным годам прибавились и годы
реорганизации ВАКа. Судя по всему, раньше чем к сорока кандидатом
вундеркинду Марку было не стать. Когда Арсений, а за ним и Равиль
поступили на режиссерские факультеты столичных ВУЗов, Марк еще больше
замкнулся и помрачнел. Во время редких встреч он твердил: молодцы,
ребята! честное слово, не ожидал! ужасно за вас рад! - но радости в
его голосе слышалось мало.
Марк сильно полысел и располнел, его некогда уморительный юмор
переродился в желчный, монотонный сарказм. Любой разговор с Марком
превращается сейчас в скучный, казуистический спор с позиций здравого
смысла, железной логики, выявляющих полное равнодушие к предмету
обсуждения.
Встречаться с Марком стало неинтересно.
78. Вовка
Перед Вовкою, который был моложе их всех, проблема выбора не стояла
никогда: поступив в институт из глухой прииртышской деревушки, в М-ске
он случайно открыл, что родился актером и только не знал об этом
раньше. Не понятными никому путями он мгновенно влазил в шкуру
человека любого пола, возраста, национальности, профессии - чего
угодно - и умел показать зрителям, о которых никогда не забывал, эту
шкуру со всех сторон, интуитивно избирая наиболее острые, яркие
ракурсы; никакие системы никаких станиславских ему не требовались. Но
Вовка носил заметный горб, а лицо и шею покрывала сплошная рельефная
корка угрей и фурункулов с белыми точечками засохшего гноя и черными -
закупоренных пор. Болезнь не поддавалась лечению. Много уходило
времени и усилий, чтобы приучить глаза, мозг, эмоциональный аппарат к
особенностям Вовкиной внешности и смотреть сквозь, за них. Во всяком
случае, такая работа оказалась не по плечу приемным комиссиям ни
одного из театральных ВУЗов, куда Вовка несколько раз пробовал
поступать, - впрочем, может, следовало и признать правоту членов
комиссий. Каждая неудача с профессиональным театром усугубляла и без
того достаточно мощные Вовкины комплексы, и к женщинам, даже самым
завалященьким, Вовка никогда и не пытался подступиться. Да и
разговоров о бабах избегал даже с самыми близкими друзьями, так что
оставалось только догадываться, что творится в части его души,
отведенной Богом интимной стороне жизни. По характеру Вовка был
правдоискателем и мог, не стесняясь, ввалиться ночью неглиже в
соседний номер гостиницы, где театрик стоял на гастролях, или в
соседнюю комнату общаги, чтобы на полном серьезе спросить: ребята! А в
чем, собственно, смысл жизни? или: а что такое любовь? - спросить и
наивно ожидать от своих старших, умных и полноценных товарищей
немедленного и исчерпывающего разрешения проклятых вопросов
человечества. С некоторых же пор, заметив веселое умиление, которым
его выступления встречаются, Вовка начал своим правдоискательством
слегка и кокетничать.
Открытие, что может существовать на свете женщина, которая станет его
любить, да что любить? - тер петь рядом! - грянуло над Вовкою громом
среди ясного неба и переломало все представления, всю жизнь, ответило
разом на все ночные вопросы и бросило в объятья давно не молодой
вдовы-аптекарши с соседней улицы, той самой вдовы, к которой Вовка
частенько захаживал за дефицитным польским средством от угрей,
вознаграждая ее к себе внимание рыночными цветами подешевле.
И сейчас гениальный актер, отработав на заводе положенные восемь
часов, с наслаждением стирал пеленки одного за другим появляющихся
наследников. И в землю закопал, и...
Слово гениальный Арсений не брал в кавычки сознательно.
79. Хымик
Хымик был комиком. Когда он появлялся на сцене, в зале возникал смех,
хотя во внешности Хымика ничего смешного вроде не заключалось. К химии
Хымик отношения не имел, а прозвище получил от особенно забавно в
одной из миниатюр произносимого словечка. Хымик спокойно работал
инженером, и сцена как профессия его не влекла, являясь хобби чистой
рассказ забылся, и роман, и замерцала в сознании четырехзначная цифра
себя в его спектаклях все менее органично, а на репетициях все сильнее
скучал. Однажды Хымик опоздал на прогон, что расценивалось у них как
сверхЧП, и сказал с порога: мне предложили работать в КГБ. Где-где?
переспросил Арсений, готовый расхохотаться: он не сомневался, что
имеет место очередной уморительный розыгрыш Хымика, предпринятый с
целью сдемпфировать опоздание, предупредить тяжелые паузы Марка,
цитаты из Станиславского и Немировича-Данченко и прочие элементы
обычного в подобных случаях ритуала экзекуции. В КГБ? Хохота, однако,
не прозвучало: Хымик стоял серьезный, растерянный, с опрокинутым лицом
и покорно слушал всеобщую паузу. Да, отношение к упомянутой Хымиком
Организации сложилось у них у всех априори вполне определенное, хотя
впрямую с Нею не сталкивался до сих пор из них никто, во всяком
случае, не признавался, что сталкивался. Хымик оказался первым. Он
полагал, что в нарушившем паузу монологе советуется с ребятами,
выдвигает, при очевидных всем против, аргументы за: квартира, которую
Они обещали дать немедленно; многобольшее жалованье и надбавка за
звездочки; перспектива учебы в высшей дипломатической школе;
истерические настояния тещи и жены; самый веский, наконец: род
службы - транспортный отдел, всего-то навсего - контролировать, чтобы
с поездов и самолетов не выходили в закрытый М-ск транзитные
иностранцы, - вроде бы совсем и не то КГБ, которое КГБ, - полагал, что
советуется, - на самом же деле все уже, чувствовалось, решено. И, как
говорится - в землю!..
Формально Хымик из театрика не ушел, но это, безусловно, случилось бы
исподволь - служба! - не развались театрик к тому времени сам собою:
достигнув уровня почти профессионального, а в некоторых отношениях
даже последний превысив, театрик должен был либо скакнуть в это
