концов решил маршалу не докладывать, потому что и маршал с ними не спра-
вится - сам только пострадает, - а просто не даваться им живьем и до
последнего патрона отстреливаться.
"Волги" не оказалось на даче - вместо нее стоял мэрькин жигуленок, -
и дочь заочно получила от раздраженного генерала такую порцию вербализо-
ванных эмоций, какой, надо думать, не получила в сумме за всю предыдущую
жизнь. А уж когда, под вечер, Мэри прикатила на кнопочку самолично и
вякнула что-то про "Голос Америки", генерал дал гневу полную волю, тем
более, что понял вдруг, откуда дул ветер: Николай! - Мэри говорила, что
на службе его зовут Трупом Маленького Младенчика, - точно, точно, нату-
ральный Труп! - Николай, с-сука, предал-таки фронтовую дружбу, настучал!
И вот: эти вызывают, а Труп, не довольствуясь, еще и с хитринкой эдакой
нехитрою подсылает родную дочь: не слушай, дескать, папочка, бяку-Амери-
ку, это, дескать, мне на день рождения подарок! А потом скажет: не носи
джинсового костюма, "Говеного сыча" не пой! Ы-ых, напрасно, напрасно не
раззнакомился Обернибесов с Трупом, не набил ему морду в сорок еще шес-
том, когда того взяли на работу в НКВД, - думал: служба службой, а друж-
ба все-таки дружбой, - и вот н тебе! как в сказочке про скорпиона: такое
уж я говно!
Впрочем, не один гнев подвиг генерала отправить дочь под арест; если
разбираться, так и вообще не гнев, а любовь и забота, ибо, едва вернув-
шись на кнопочку после скандала в политуправлении, Обернибесов пригото-
вился к самой серьезной обороне на случай ареста: выбрал в качестве бас-
тиона непосредственно помещение с кнопочкою, глубже прочих упрятанное,
лучше прочих защищенное, приказал доставить себе пива, хлеба, колбаски,
помидорчиков, автомат с ящиком патронов и два десятка гранат, а всех по-
мощников своих, заместителей и адъютантов отослал: не при чем они, пус-
кай пока живут! - дочку же отправил не столько под арест, сколько под
охрану преданного восточного человечка, ибо не мог ее ни оставить подле
себя, ни прогнать домой, где она сделалась бы слишком легкой добычею ко-
миссаров на предмет давления на генерала, а также шантажа.
И вот сидел мрачный Обернибесов, обложенный помидорами и гранатами,
потягивал пиво бутылку за бутылкою, ждал, глазел на амбалов с эстонской
картиночки, на мышку, грызущую рукав, и слушал "Голос Америки":
"Сельское хозяйство", "Образование", "Науку и технику", "Здравоохране-
ние"! Может, никогда в жизни не слушал генерал любимую свою радиостанцию
так долго подряд, никогда не слушал и столько программ не политических,
и грустные мысли посетили его: о том, во-первых, что Америка богата и
прекрасна, и о том, во-вторых, что погибнуть ей все-таки суждено. И бо-
гатство, и скорая гибель вытекали из общего источника: слишком уж Амери-
ка свободна, слишком! - и настанет момент, когда пусть не он сам (хорошо
бы даже, чтобы не он!) - кто-нибудь другой нажмет-таки на пресловутую
кнопочку, а там, на берегу Потомака, на кнопочку не нажмут, а начнут
пиз! то есть дис! кутировать, да обсуждать, да голосовать, и как раз по-
доспеют и протесты общественности, и широкая антимилитаристская кампания
прессы, и массовое дезертирство (разумеется, не из трусости, а по убеж-
дению, по ощущению себя людьми свободными) - и все! пиздец Америке! Хле-
боробы Оклахомщины и Техащщины рапортуют родной коммунистической партии
и товарищу Холлу лично об окончании сева зерновых на два дня раньше сро-
ка!
Кончилось "Образование" - пошла программа "Книги и люди" удивительно,
не по-американски скучная. Генерал вспомнил, что раньше, давно, когда
она шла не по пятницам, а по четвергам, была она куда живее, интереснее
и конкретно вспомнил рассказ какого-то диссидентского писателя с простою
русской фамилией, слышанный чуть ли не десять лет назад, а вот поди ж ты
- не забытый! Генерал даже заголовок припомнил: "Смерть зовется Кукуев".
Кукуев - это был бухгалтер предпенсионного возраста, генералов, в об-
щем-то, ровесник. И вот пришел он однажды к своему начальнику и сказал:
последний шанс вам даю: отпустте на отдых, назначьте пенсию рублей четы-
реста, участок с домиком на природе выделите, - но начальник, естествен-
но, только посмеялся: ему самому пенсия выходила в будущем - сто пять.
Тогда Кукуев вернулся домой, взял потихонечку у заночевавшего дочкина
хахаля-сержанта автомат с несколькими магазинами, взял десяток помидо-
ров, соли, полбуханки хлеба и забрался на заброшенную колокольню. С
рассветом Кукуев начал стрелять; стрелял прицельно и во всех, щадил
только детей и беременных женщин; году в сорок четвертом вот с такой же
колокольни Кукуев часа четыре сдерживал наступление противника. Ни мест-
ное ГБ, ни милиция, ни солдаты до самого вечера не смогли подступиться к
Кукуеву, а когда с вертолета, одного из десятка специально присланных из
Москвы, спрыгнули на колокольню десантники, - обнаружили только смятый
помидор, да корочку хлеба, да стреляные гильзы: раненого Кукуева забрал
на небо ангел.
Но тут, прерывая мечты генерала, который чувствовал себя уже вполне
Кукуевым, вдруг загудел, завыл, заверещал приемник трусливой комиссарс-
кой глушилкою. Труп! подумал Обернибесов и выругался. Труп гадит! Ма-
ленького Младенчика! Выругался снова и стал пошевеливать верньерчиком
настройки, туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда, но глушилка шла широкая,
мощная. Генерал чуть было не выключил с досады приемник, но вспомнил,
что идет трансляция на колокол, и оставил: пускай воспитываются ребята,
пускай все знают, пускай слушают, какими методами сволочь СМЕРШевская со
свободным словом борется! - но тут так же резко, как врубилась, глушилка
и прервалась. Продолжаем передачу "Голоса Америки" из Вашингтона! - чис-
тый женский голосок был столь близок, что, казалось, не с другого конца
Земли вещал, а откуда-нибудь с Яузы. Просим нас извинить за техническую
заминку. Прослушайте, пожалуйста, объявление!
Дальше началось невероятное: голосок стал предупреждать о начале вой-
ны сегодня в полночь, - правда, не сказал, по московскому времени или по
вашингтонскому, потом пошла перестрелка, голосок прервался, и какой-то
мужик заорал, захрипел в микрофон о том же самом, и этот ор, этот хрип
похож был на ор и хрип Трупа Маленького Младенчика: Обернибесов слишком
много думал о нем сегодня, и Труп уже начал мерещиться генералу повсюду.
Сообщение отдавало фантастикою, но ему приходилось верить, потому что
шло оно под перестрелку, стоило уже жизни симпатичной дикторше, да и
владельцу мужского голоса явно назначили за выступление ту же цену, -
приходилось верить и, стало быть, срочно что-то решать. Генерал бросился
к вертушке - она не работала; вызвал по селектору начальника связи. Мы
по вашему распоряжению монтировали зал игровых автоматов! ну и! кабель
повредили. Завтра с утра починят, вызвали уже! Завтра?! Ты что, не слы-
шал, что передали по радио?! Никак нет, товарищ генерал-лейтенант. Иска-
жение сильное на колоколе, перехлест. Что-то говорят, трещат, стреляют,
а что - не понять. Постановка, наверное, какая. Про войну. Или про шпио-
нов.
Генерал матюгнулся, выключил селектор и обратил внимание, что прием-
ник глухо молчит: пришили, значит, мужика, пришили, сволочи, заткнули
ему глотку! Труп, сукин сын, пришил! - и генерал нажал кнопочку! - поку-
да еще не ту, не в виде грибка, а кругленькую, словно пуговка: "Боевая
тревога"! И вспыхнул над воротами транспарант, и одновременно вспыхнули,
замигали, запереливались разными цветами многочисленные лампочки аттрак-
ционов, заорала по колоколу Алла Пугачева, и неизвестно откуда, словно
прямо из-под земли, выскочила не одна сотня молодых парней и девиц, оде-
тых в штатское и относительно разнообразно, выскочила, стала на мгнове-
ние в строй и тут же, подчинясь неслышной команде, рассыпалась по аллей-
кам, эстрадкам и аттракционам.
Несмотря на меленький дождик, молодые люди развлекались, веселились и
целовались в кустах, делали это старательно, изо всех сил, а генерал
глядел на мышку, глядел на грибок и плакал, потому что жалко ему было
Америку, богатую и свободную, щедрую и гостеприимную, - но ничего не по-
делаешь, и нет смысла кивать на поломанную вертушку, на бездействующую
блокировку, проводки которой неделю назад ребята скрутили напрямую, -
все равно ведь не политуправленцам, не цекашникам, - те способны перебз-
деть только, завыть по радио "Братья и сестры!" да сбежать в Хуйбышев с
полными штанами, - не им вести войну, а ему, потомственному кадровому
военному, чьи предки в добром десятке поколений защищали Россию от вра-
гов и смут, ему, генерал-лейтенанту Обернибесову, его товарищам-генера-
лам да офицерам с солдатами, и чтобы войну выиграть, и чтобы многие ты-
сячи солдат этих и офицеров спасти, он просто обязан был нажать на гри-
бок кнопочки сейчас же, ни минуты не медля.
Ладно! На том свете отдохнем! - Никита часа полтора проворочался в
постели, но заснуть так и не сумел: ныли, ревели, зудели прущие по неда-
лекому Садовому в шесть рядов в каждую сторону нескончаемые военные гру-
зовики и отравляли воздух в комнате вонью перегоревшей солярки. И потом
- едва он смыкал веки, навязчиво, неотвязно мерещилась давешняя кабинет-
ная сценка, возбуждала почти до поллюции и вызывала омерзение к самому
себе. Отбросив одеяло, Никита встал. На дворе было еще кое-как - в ком-
нате давно стемнело. Голова казалась тяжелее прежнего. Тошнота не уня-
лась. Никита оделся, прополоскал рот и вышел на улицу.
Как ни странно, ему нравилась Москва, и было грустно, что она должна
погибнуть. Не когда-нибудь там, через несколько долгих десятилетий или
столетий, когда его и в живых-то не будет, а вот тк вот, прямо на гла-
зах, сегодня в ночь: Никита отнюдь не переоценивал действенность приня-
тых им мер.
Он медленно брел вдоль бульваров под мелким дождичком, брел без пла-
ща, без зонтика, брел и смотрел на недавние, начала прошлого века, клас-
сицистические древности столицы, на глазурованные особнячки модерн, на
занявший целый квартал таких особнячков белокаменный Дом политического
просвещения, на вечерних пятничных алкашей. И хотя ничего, как говорит-
ся, не предвещало, - смотрел, как смотрят старики кинохронику времен их
молодости. Но вот! - Никиту обогнал мужик, стыдливо несущий под пиджаком
что-то объемистое, пухлое; а вот и целая семейка: мальчик с девочкою
дошкольного возраста, муж с женою и старушка пробежали наперерез бульва-
ра, - у этих в огромной хозяйственной сумке явственно белело! - впрочем,
при желании можно было и теперь не угадать, что белело именно; но тут
же, следом, вывернула из подворотни немолодая очкастая девица: ту уже
открыто, откровенно, бесстыдно, свисая с головы до пят, одевала серова-
тая, заспанная, со следами интимных выделений простыня.
Никита ускорил шаг: на Пушкинской площади, перед "Россией", как всег-
да было людно: молоденькие ребята, в пылу самоутверждения раскрасившиеся
под стиль панк, балдели в стереонаушниках, подкуривались, целовались с
девицами. У этих все шло как всегда, как обычно, но поверх их наполовину
выбритых голов виднелось, как по Горького, в голубом и желтом свете фо-
нарей, то здесь, то там проскакивают простынки, наволочки, пододеяльни-
ки.
На стоянку возле "Известий" подкатил ядовито-зеленый форд с диплома-
тическим номером, выпустил сутулую седоватую англичанку, американку ли,
- по направлению ее взгляда Никита и заметил Лидию, терпеливо мокнущую
под дождем. Сутулая воровато, не по-иностранному, оглядываясь, подошла к
ней, стала подле, словно незнакомая, но кого могли обмануть эти ма-
ленькие хитрости?! - не успели женщины обменяться и парою слов, как чет-
веро мальчиков, никитиных ровесников, одетых, что называется, скром-
ненько, но со вкусом, выросли из-под земли, схватили Лидию под локоточки
