китиной постели: в коммунальной сретенской комнатушке, грязной, с обод-
ранными обоями, - но Мэри было этого мало: она непременно хотела за Ни-
киту замуж - еще с первого класса хотела, и недавно, несколько обнаде-
женная начавшимся с Никитою сближением, потеряла выдержку, осторожность,
поперла на него как танк, - тут же Никита из руки и выскользнул, и Мэри
поняла, что сама разрушила, и разрушила, не исключено, необратимо, под-
веденную почти под стропила постройку, которую терпеливо собирала из
разрозненных кирпичиков вот уже много лет. Так что хуже, чем всегда.
Катастрофа произошла из-за этого дурацкого отцова дня рождения: когда
Никита согласился поехать на него, в сущности - на смотрины, Мэри поду-
мала: все! дело в шляпе! и уже расслабилась, и уже расходилась, и, пой-
мав на себе, лихо ведущей жигуленка, никитин пристальный (завистливый,
показалось ей) взгляд, выдала вдруг, сама не ожидая от себя такой прыти:
если женишься - эти "Жигули" твои. Независимо от того, как там дальше
развернутся наши отношения. Папка пообещал мне к свадьбе свою "Волгу",
потому что ему достают "Мустанга", а "Жигули" я перепишу на тебя. Низко
же ты меня ценишь! - по никитиному тону никогда невозможно было понять,
шутит Никита или говорит всерьез, однако то, что она дала промашечку,
Мэри поняла определенно. "Жигули"! Если б ты мне "Волгу" предложила или
папашиного "Мустанга" - тогда было б еще о чем разговаривать!
Вот они - последние слова, сказанные Никитою в ее адрес за весь ве-
чер, последние перед теми, совсем уж невыносимо обидными, брошенными ей
в лицо вместе с червонцем у ночного сретенского парадного, последние,
если не считать коротенькой реплички: совсем как у нас дома! которую
произнес Никита скорее даже в пространство, чем для нее, когда поддатые
гости под аккомпанемент обернибесовского баяна нестройно, но полные
чувств, тянули одну за другою "Катюшу", "Землянку", "Летят перелетные
птицы" и, как всегда на закуску - шутливый коллаж, составленный отцом из
"Трех танкистов" и "Москвы-Пекина": русский с китайцем братья навек - и
пошел, атакою взметен, по родной земле дальневосточной! - тянули и гаси-
ли окурки в тарелках, в жиже объедков, - и тогда еще не хватило у Мэри
соображения понять, вспомнив обрывочные сведения, которыми она об этом
предмете располагала, что совсем как у нас дома означает для Никиты не
нечто приятно-ностальгическое, но совершенно наоборот.
Мэри, даром что выпивку отец выставил более чем соблазнительную, кап-
ли в рот не взяла за вечер: чтоб можно было ни ментов, ни отцовского
ворчания не опасаясь, сесть за руль и поехать с Никитою к нему на Сре-
тенку, однако, когда они подкатили к парадному, Никита всем видом, всем
поведением выказал, что никого к себе приглашать не намерен, в щечку да-
же не чмокнул, и, едва не до слез обиженная унизительной ситуацией, Мэри
спросила в ожидании хоть объяснений каких-нибудь пустых, выяснения отно-
шений: это все? Ах да, извини! - он был сама любезность и доброжела-
тельность. Сколько от твоей дачи досюда? Километров, я думаю, сорок. Тк
- довольно? и протянул червонец. Тут уж безо всяких едва - тут слезы
брызнули, полились из зеленых мэриных глаз, но Никита - ноль внимания -
скрылся в подъезде, и Мэри вдруг очень стало жалко себя, и она, положив
голову на руль, машинально сжимая в потном кулачке вложенную туда Ники-
тою десяточку, прорыдала добрый, наверное, час, а потом врубила первую и
слабыми подрагивающими руками медленно повела автомобиль по косо осве-
щенной ранним летним солнцем, покуда пустынной Москве.
Мэри не пошла на службу и весь день отсыпала свои слезы, а к вечеру
проснулась и уже спать больше не смогла, и стала думать, и мысли ее, по-
мимо воли хозяйки, желающей стать, наконец, гордой и непреклонной рыжей
красавицею и раз-навсегда освободиться от неблагодарного оборванца, -
мысли ее текли сами собой в направлении, безусловно Никиту оправдываю-
щем. Мэри попыталась взглянуть со стороны, его, никитиными, глазами на
весь этот день рождения, на собственного отца, на его приятелей, и дав-
ние, привычные, с теплого детства родные вещи увиделись в новом, смеш-
ном, раздражающем свете.
Мэри любила отца: большого, веселого, шумного, всегда, правда, чуть
пьяненького, - но очень доброго человека, воспитавшего ее самостоя-
тельно, потому что мать, когда Мэри не исполнилось и пяти, сбежала с от-
цовым адъютантом, - любила, и любила такого, каков отец есть, то есть и
с пьянкой, и с солдатским юмором, и с музычкою, и с главным бзиком: мах-
ровым - как шутил он сам - американофильством, которому обязана была
клоунским своим именем, - любила и охотно потакала всем отцовым слабос-
тям. Но что мог подумать, почувствовать человек посторонний, неподготов-
ленный, в данном случае - Никита, когда, например, вручал ею же, Мэри,
заготовленный подарок: американскую маечку, - выбежавшему вприпрыжку
навстречу дочкиной машине генералу, седому толстяку в джинсовом костюм-
чике Wrangler, на который нашиты и погоны, и лампасы, и золотые дубовые
листья, и прочие атрибуты генеральского достоинства? Что мог подумать
посторонний человек, увидев, как летят на траву дачной лужайки и звеня-
щая орденами и медалями курточка, и в талию пошитый фирменный батник, и
джинсовая же кепочка-жокейка с кокардою и парчовым кантом, а генерал, не
в силах потерпеть и минутки, натягивает подарок на обширный, седой ого-
ленный свой торс, и надпись "Keep smiling! The boss loves idiots!" уст-
раивается поперек груди, - ну-ка, переведи, дочка, что написано! Я, зна-
ешь (это Никите), - я, знаешь, пацан, хоть и люблю американцев, детей
сукиных, а язык их лягушачий учить ленюсь. Мы когда с немцем воевали,
так те тоже: нихферштей, нихферштей, а как границу мы ихнюю перешли -
живо все по-русски зашпрехали. Так чт, говоришь, написано? (снова к до-
чери). Держи улыбку! перевела. Босс! н-ну, то есть, начальник! любит
идиотов! Это, что ли, про моего маршала?! В самую помидорку попал, па-
цан, в самую помидорочку! Удружил подарочком, ничего не скажешь, спаси-
бо, пацан, спасибо! Жалко, маршал мой тоже по-американски ни бум-бум!
А что мог подумать Никита, когда, часом позже, достал генерал Оберни-
бесов военных еще времен баян и, мечтательно склонив голову к мехам, за-
вел американский свой репертуар: "Хэлло, Долли!", да "Караван", да "Ког-
да святые маршируют", - ладно еще играл бы только, а то ведь и петь на-
чал шутейные переделки собственного изготовления: говеный сыч = шары за-
лил, говеный сыч ша-ры-за-ли-ил!
Мэри потрясающе ясно вспомнила побелевшее, с прикушенной губою лицо
Никиты: минут за пять до двенадцати прислуживающий на даче сержант внес
огромный отцовский филипс, пробивающий любую глушилку, и доложил: так
что аппарат настроенный. Слушайте, пожалуйста, на здоровьичко, и отец
повернул верньер, умрите! цыкнул на пьяненьких гостей. "Голос Америки"!
"Программа для полуночников"! Я, знаешь, пацан, ни одной "Программы для
полуночников" не пропускаю вот уже лет пятнадцать, очень я этот самый
"Голос Америки" люблю: врут они меньше наших раза в три меньше! Или!
(прикинул) - в два с половиной. А на моем посту правду знать положено. У
нас, конечно, белый ТАСС-тарантас есть, но он, знаешь, тоже того! Тихо!
начинают! сам себя оборвал, - вспомнила побелевшее, с прикушенной губою
и от этого, казалось, еще более красивое, но и более недоступное лицо
Никиты и страшный, безумный взгляд, брошенный Никитою на старого папки-
ного товарища, дядю Колю, которого Никита за глаза называл Трупцом Мла-
денца Малого и под началом которого (кстати, по мэриной же тайной про-
текции взятый; у Мэри хватило ума не посвящать Никиту в свое благодеяние
- он не простил бы ей ни за что) - служил в особо таинственном каком-то
отделе Комитета Госбезопасности, расположенном в специальном здании на
набережной Яузы. Да и у самого дяди Коли лицо сильно посерело в тот мо-
мент, посерело и озверело, но это для Мэри неожиданностью не было: дядя
Коля лютой, личной ненавистью Голоса ненавидел и не раз ругался с отцом,
что тот их слушает.
Но, видать, последней каплею, переполнившей, что называется, чашу ни-
китиного терпения, была неизвестно зачем затеянная несколько перебравшим
отцом ночная поездка на его службу, на кнопочку, как он любил выра-
жаться. Гостей уже никого почти не осталось, дядя Коля, злой из-за "Го-
лоса Америки", наорал на отца и обиженно пошкандыбал на электричку
ноль-сорок, так что в "Волге", не считая солдата-шофера, сидели только
они втроем: сам Обернибесов, Мэри и Никита.
Повиляв с полчаса между сосен по узким, хорошо асфальтированным до-
рожкам, въезд на которые простым смертным был заказал светящимися кирпи-
чами, а также явными и секретными постами солдат, "Волга" уперлась в ме-
таллические ворота с огромными выпуклыми пятиконечными красными звезда-
ми, приваренными к каждой из двух створок, в ворота, что прикрывали
въезд за несоразмерно высокий забор.
Таких ворот перевидывал Никита за жизнь не одну, надо думать, тысячу:
воинская часть как воинская часть, но зрелище, открывшееся ему потом,
когда, узнанные и пропущенные, оказались они на территории кнопочки, -
зрелище это могло, конечно, не только поразить неожиданностью (Мэри по-
нимала это сейчас слишком отчетливо), но и вызвать своей неестествен-
ностью, фиктивностью чувство эдакой презрительной гадливости, особенно
если учесть, что предстало перед взглядом весьма уже раздраженным. Парк
культуры и отдыха районного масштаба - вот как выглядела кнопочка изнут-
ри: мертвые по случаю ночной поры, дежурными лампочками только подсве-
ченные, торчали среди редких сосен и американские горы, и качели-карусе-
ли, и колесо обозрения, и парашютная вышка, и раковина эстрадки, и все
такое прочее, что еще положено иметь парку культуры и отдыха районного
масштаба. Генерал сказал пару слов на ухо дежурному офицеру (в штатс-
ком), тот что-то там не то нажал, не то переключил, вспыхнул и замигал
над воротами транспарант "Боевая тревога!" и одновременно вспыхнули, за-
мигали, запереливались разными цветами многочисленные лампочки аттракци-
онов, заорала искаженная "колоколом" эстрадная музыка и неизвестно отку-
да, словно прямо из-под земли, выскочила не одна сотня молодых парней и
девиц, одетых тоже в штатское и относительно разнообразно, выскочила,
стала на мгновение в строй и тут же, подчинясь неслышной от ворот коман-
де, рассыпалась по аллейкам, эстрадкам и аттракционам. Молодые люди
развлекались, веселились и целовались в кустах старательно, изо всех
сил, что создавало впечатление натужности, но довольный Обернибесов на-
тужности не замечал, а смотрел на эту, в сущности, жутковатую катавасию
с гордостью и пояснял Никите: маскировочка, пацан, сам понимаешь. Чтобы
американцы чего не подумали. Балдеешь? То-то, пацан! Сам все сочинил!
Потом генерал повел их в комнату смеха, и они, издевательски отража-
ясь то в тех, то в других кривых зеркалах, все шагали и шагали под уклон
по замысловатому лабиринту, пока наконец зеркала не исчезли мало-помалу
со ставших цементированными и сырыми стен, и уже в многочисленных кори-
дорных коленах все чаще стали попадаться солдаты и офицеры, одетые по
форме, и, приветствуя неожиданных гостей, вытягивались с такими невозму-
тимо-приветливыми рожами, что мерцающая в распахе генераловой курточки
люминесцентная надпись приобретала смысл комментария к происходящему.
Сама кнопочка была огромной красного цвета кнопищею, напоминающей
грибок для штопки носков. Мэри видела ее раз сто, Никита же стоял заво-
роженный, не отрывая очей. Что? вот так вот просто нажать - и все? слов-
но бы спрашивал выразительный его взгляд, и генерал ответил: ничего, па-
цан, не боись! Не идиоты! Тут знаешь, пацан, какая механика хитрая?!
