решли уже в область ультразвука. Ти-и-ха-а! Если кто сейчас пикнет хоть
слово - застрелю без предупреждения! Подошел к звукооператору, сидящему
на корточках (вонь от того неслась несусветная), и негромко спросил: ты,
с-сука, ничего не успел там выключить? Х-гы-ы! отрицательно мотнул голо-
вою толстяк. У-й-ы-ы! намахнулся на него Трупец Младенца Малого прикла-
дом. Христом-богом клянусь, христом-богом! обрел звукооператор дар речи.
Ну смотри! и Трупец приблизился к татарину, слегка наступил на него бо-
тинком: ты, парень, хоть и оплошал, а профессионал, я вижу. Так что сам
знаешь, чем для тебя кончится, если дернешься или раззявишь пасть! Потом
выключил у себя на пульте общее глушение, а тумблерочек, чтобы невозмож-
но было врубить назад, обломил железными пальцами и быстрым кошачьим ша-
гом проскользнул к Татьяне в кабину.
Позиция здесь, конечно, была уже не та, что в студии: только местами
и с метра от пола застекленные, стены слишком многое перекрывали: тата-
рин, например, не был виден вовсе, и одна седая макушка торчала от сидя-
щего на корточках Наума Дымарского. Но существовали, конечно, и положи-
тельные стороны: во-первых, почти не воняло, во-вторых - дверь открыва-
лась внутрь кабины, так что можно было забаррикадироваться. Кстати же
оказалось и чем: небольшим, однако, тяжелым сейфиком, куда складывались
отработанные листки последних известий.
К моменту, когда Трупец оказался в кабине, Танька уже очухалась и
смотрела за происходящим с самым живым интересом: ей, должно быть,
представилось, что вся эта заварушка затеяна Трупцом исключительно ради
ее, танькиных, прелестей и что романтический подполковник станет ее сей-
час (вот и сейфом дверь подпирает!) насиловать. О! это было бы чрезвы-
чайно кстати! - с одной стороны, она вроде и не при чем, так сказать:
жертва, с другой же: какой зверь! какой великолепный зверь! Мужик, одно
слово! Будет о чем порассказать потом! Насмотревшись днем на нехитрую
любовь Катьки Кишко с Солженицыным, Татьяна, и всегда готовая, теперь
была готова более, чем всегда, к любому над собою насилию, и чем грубее
- тем, естественно, лучше!
Трупец Младенца Малого поискал кнопочку, чтобы временно выключить
микрофон, но так и не нашел - некогда, некогда! - достал объявление, по-
ложил Татьяне на столик и, подобный неумелому, новоиспеченному немому,
попытался объяснить: читай, мол! Танька несколько скисла от разочарова-
ния, но тут же и решила, что такому мужику, ежели он чего просит, отка-
зать невозможно, - легонечко откашлялась и, как ни в чем не бывало, не-
винным голоском Леокадии Джорджиевич защебетала в микрофон: продолжаем
передачу "Голоса Америки" из Вашингтона. Просим нас извинить за техни-
ческую заминку. Прослушайте, пожалуйста, объявление: дорогие товарищи
диссиденты и самочувствующие! ой, простите - и сочувствующие! Прави-
тельство Соединенных Штатов сегодня в полночь выступает в крестовый по-
ход против коммуниз!
Словно в кино, в комбинированной съемке, мгновенно возникли две ма-
ленькие дырочки, одна против другой, в двойном застекленном окне, и про-
пела пулька, колыхнув жесткие еврейские волосы Татьяны, - Трупец на раз
выпустил очередь в сторону дырочек, - стекла хрустнули, опали тяжелым
звенящим дождем осколков, - и осторожно выглянул, - тут же следующая
пулька пропорола кожу его лба и, чиркнув по скользкой кости черепа, ри-
кошетом ударила в микрофонную ножку. Ч-читай, д-дура! Читай скорее! за-
ливаясь кровью, заорал Трупец на Татьяну; он предчувствовал: браунинг!
чертов браунинг! татарин оказался еще профессиональнее, чем представи-
лось Трупцу поначалу. Читай, с-сук-ка! Но сука, не переносящая вида кро-
ви, валялась уже на полу без чувств - Трупец Младенца Малого и предполо-
жить не мог, как страшно он сейчас выглядит.
Что ж, оставалось продолжать самому. Трупец дернулся к микрофону, но
следующая пулька впилась в плечо и, видно, перебила какую-то там артерию
или, черт ее знает, вену: черная кровь тонюсеньким, но мощным фонтаном,
метра на полтора брызнула сквозь пробоину. Трупец выпустил наугад еще
одну очередь, еще - но тут автомат замолк, зазиял полостью взведенного
затвора: патроны кончились.
И тогда Трупец, присев на пол, за сейф, заорал в сторону микрофона
всем своим тонким голосом: товарищи диссиденты! Сейчас Америка начинает
войну против коммунистов. У кого что есть белое, простынки там или наво-
лочки! можно и пододеяльник! натягивайте скорее на головы и бегите на
площадь! срочно бегите, а то поздно будет! Они могут до полуночи и не
дотерпеть!
В дверь начали колотить - вероятно, подоспел Вася, - Трупец что было
сил уперся в пол ногами, еще плотнее привалился спиною к сейфу, - тот
подрагивал, покачивался слегка!
!сейчас будет термоядерный удар, а вы, кто в простынках, спасетесь и
построите новую Россию, без большевиков и коммунистов! слова, которые
всю жизнь, да вот: десять минут назад, - органически претили Трупцу, -
теперь вырывались легко, сами собою и даже доставляли неизъяснимое ка-
кое-то удовольствие. Он чувствовал, что и впрямь ненавидит большевиков и
коммунистов и хочет новой России!
Лицо татарина осторожно высунулось из-за нижнего обреза разбитого ок-
на, но спекшиеся от крови волосы и ресницы помешали Трупцу заметить это!
!Слышите?! Слышите?! На студию ворвались агенты КГБ и пытаются поме-
шать мне предупредить вас, наших истинных друзей, наших единственных со-
юзников! Но свободное слово не задушишь! Не расстреляешь!..
Вася бросил дверь и, держа - куль с дерьмом - воняющего звукооперато-
ра за шиворот, орал: ну! Н-ну, с-сука! Показывай, показывай, где выклю-
чается! Застрелю-у! - звукооператор был не в себе!
Татарин, оберегая перебитую руку, все-таки влез в студийку и, медлен-
но идя на Трупца, вгонял в него из браунинга пульку за пулькою!
!Товарищи диссиденты! Родные мои! Вы поняли меня, товари!
!а когда пульки кончились, с невероятной злобою и ненавистью стал ко-
лотить полумертвого Трупца ногами в лицо, в живот, в пах. Подошедшему
Васе, который, наконец, выключил-таки пульт, не досталось уже ничего.
Стемнело, зажглось электричество, а Мэри так и сидела в одном из мно-
гочисленных закутков идиотической комнаты смеха, окруженная кривыми зер-
калами, которые мало что отражали ее - гляделись и друг в друга и друг в
друге создавали дурные бесконечности шутовски искаженных миров, - сиде-
ла, почитай, третий час под бдительным надзором вьетнамского офицерика,
проходящего на кнопочке практику: человечка тщедушного, низкорослого,
словно десятилетний мальчик послевоенного поколения, однако - вооружен-
ного. И кто заключил ее на этой импровизированной гауптвахте?! - отец,
родной отец, который никогда в жизни не позволял себе по отношению к лю-
бимой, единственной, им же избалованной дочери никаких грубостей! - нет,
Мэри решительно, решительно не могла понять, сообразить, чем же вызвала
в генерале Обернибесове столь мощный, столь неукротимый приступ гнева.
Хоть ей самой и невнятная, однако, вполне невинная просьба, просьбочка,
просьбенка: не слушать сегодня американское радио, только сегодня,
один-единственный денечек, один вечерок, ну папка, ну что тебе стоит?! -
пусть это будет подарок к моему дню рождения!.. - генерала взорвала,
заставила топать ногами, брызгать слюною, рычать: туда же! И родная дочь
- туда же! Обложили, с-сволочи, комиссары поганые! Так вот же тебе, иу-
душка: на губу! под арест! А "Голос Америки" пускай все слушают, пока я
здесь хозяин, все! Пускай знают, как их комиссары обморочивают, своих
защитников! И ты слушай, Павлина Морозова, и ты!.. - и действительно:
прямо при ней врубил приемник, стабильно настроенный на соответствующую
волну, что-то переключил на пультике, и огромный гундосый колокол, по
которому в моменты тренировочных боевых тревог обычно звучали весе-
ленькие песенки Аллы Пугачевой: то ли еще будет, ой-ой-ой! и подобные, -
неразборчиво забубнил на всю кнопочку голосами Ланы Деи, Леокадии Джорд-
жиевич, Александра Солженицына и прочих идеологических диверсантов.
Мэри грустно глядела на обступившие ее изображения рыжеволосой уроди-
ны: то толстой, словно свинка, со свиною же харею; то тощей, как глиста,
и даже в двух местах напрочь перерванной; то кривобокой, с носом винтом;
то еще невероятно какой волнистой, - и ей представлялось, что так ее
обычно и видит Никита, и что сейчас, когда она не выполнила в общем-то
пустяковую его просьбу, надежда на желанный брак окончательно лишилась
последних оснований. Что же касалось причин генеральского гнева - их Мэ-
ри разгадывать устала и чувствовала себя уже не обиженною на отца, но
тупо опустошенной.
Причины же гнева были таковы: когда генерал Обернибесов приехал утром
на кнопочку, его уже поджидали: молоденький офицер передал пакет, где
генералу приказывали явиться, не медля ни минуты, в политуправление.
Обернибесов никогда, еще с войны, не любил этих политуправлений, поли-
тотделов, СМЕРШей и прочей нечисти, но тут покуда ничего тревожного не
заподозрил: мало ли? - может, политинформация какая, лекция о междуна-
родном положении, - только зачем пакет, зачем нарочный? слава Богу, те-
лефон существует, - ну да это их дело, у них и времени, и народу - нава-
лом, - и, отдав дежурному соответствующие распоряжения на период своего
отсутствия, двинулся к служебной "Волге", но офицерик не по званию реши-
тельно заступил Обернибесову дорогу и не столько приглашающе, сколько
повелительно сделал рукою огородочку, следуя которой генерал попадал в
"Волгу" офицерика. Ладно, с этого что возьмешь?! - подумал генерал и
сдержался, сопротивляться пока не стал. На месте разберусь, вправлю им
мзги!
В кабинете, куда ввел Обернибесова офицерик, дремал у стеночки, поса-
пывая, какой-то дряхлый, чуть живой от старости генерал-полковник, при-
несенный сюда явно затем, чтобы санкционировать полную свободу разговора
сидящему за столом майору, наглецу, который даже не привстал навстречу
Обернибесову. Привалясь задом к подоконнику, у окна торчал еще один тип,
в штатском, - лица против света не видно.
Присаживайся (сам маршал никогда не вел себя так императивно-пренеб-
режительно по отношению к Обернибесову, как этот, за столом) - присажи-
вайся, и без предисловий и экивоков начал распекать генерала, вот именно
распекать! словно мальчишку какого, салагу, новобранца - за джинсовую
курточку, за "Голос Америки", за дочкино имя, даже за "Говеного сыча", -
то есть нагло полез своими паршивыми ручонками в область жизни личной,
никому не подвластной, и Обернибесова, гордый Обернибесов, любимец сол-
дат и офицерского состава, слушал, наверное, минут десять, слушал, нали-
ваясь кровью, и все-таки не выдержал: вскочил, вмазал кулаком по столу:
молчать, гнида! Смир-р-рна-а! Майоришка! Ты с кем, паскуда, разговарива-
ешь?
Старичок проснулся от шума, с трудом разлепил слезящиеся, младенчес-
кой пеленою подернутые глазки и снова засопел, - майор же, правда в пер-
вый миг перепуга вскочивший тоже, только улыбнулся ехидно, и по этой
улыбке понял Обернибесов, что своей волею не выбраться ему, пожалуй, из
здания, а - безоружному, без пояса и шнурков, руки за спину - куда-ни-
будь в подвал или в воронок, - но фига! он им не дастся, пускай ло-
вят-арестовывают! и, резко повернувшись, генерал вышел из кабинета и не
слишком быстро, чтобы на бегство и трусость не походило, двинулся вдоль
коридора.
Странное дело: никто не догонял Обернибесова, не задерживал, встреч-
ные даже козыряли, - так и вышагал генерал на воздух под слегка затума-
ненное солнышко, вышагал и, оставшийся без машины, вынужден был взять
такси. Всю дорогу до дачи (к кнопочке подпускать таксиста было, разуме-
ется, нельзя!) генерал матерно рычал на комиссарскую сволочь и в конце
