во-напористое (Боже! почти как в те времена!) требование художника ехать
сейчас же, сию же минуту, к нему в мастерскую, где и ответить, наконец,
окончательно и бесповоротно лицом к лицу с картинами на все проклятые,
мучащие его вопросы, - застает ее совершенно врасплох и, подкрепленное
зовом пресловутой бездны, любовью и алкоголем, серьезного сопротивления
не встречает.
Тем более, что том всемирки, чтение которого сорок минут назад прер-
вал Ярик, - том этот, сто первый по счету, - оказывается Эдгаром По.
Склонив голову, и все же касаясь перманентной макушкою потолка, а под
огромными, пыльными, асбестом укутанными трубами складываясь и в три по-
гибели, шла Галина Алексеевна, предводительствуемая Яриком, по коленча-
тому подвальному коридору мимо выпиленных из фанеры, вырезанных из пе-
нопласта, отчеканенных на жести силуэтов Вождя Мирового Пролетариата,
мимо разнокалиберных досок почета, мимо щитов соцобязательств, мимо ло-
зунгов и серий портретов членов Политбюро, - шла в святая святых нашего
художника. Открывшаяся ее взору огромная, в центре освещенная голой
двухсотсвечовкою, в углах чем-то шуршащая и копошащаяся безоконная ком-
ната и была яриковой мастерскою: вместе с сотнею рублей ежемесячного жа-
лования, выплачиваемого одним из московских ЖЭКов, составляла она награ-
ду за идеологический труд, продукцию которого Галина Алексеевна видела
по пути. Ярик, несколько долгих лет буквально загибавшийся без мастерс-
кой вообще, ни перед диссидентствующими, но часто вполне преуспевающими
друзьями-приятелями, ни, тем более, перед Галиною Алексеевною за продук-
цию эту не оправдывался и не извинялся, ибо считал вынужденную свою ра-
боту на ниве идеологии, работу, дающую в остальных отношениях почти
безграничную свободу творчества, делом в нравственном отношении пусть не
похвальным, но не столь и предосудительным: каждая, дескать, цивилизация
имеет свои символы и обряды, свои, так сказать, формальности, серьезного
значения которым ни один нормальный человек никогда не придаст, вот как,
например, моде.
Будь мастерская несколько менее обширною, мы рискнули б сказать, что
картины заполняют ее: чувствовалось, как много их, потерянных в обводя-
щем углы мраке: больших и маленьких, туманных и веселеньких, масляных и
гуашевых, на холсте, на картоне и даже на оргалите. Ну вот! выдохнул
Ярик, поставив бутылку с остатками водки на стол (несмотря на настояния
Галины Алексеевны, он, покидая ее дом, с бутылкою расстаться не пожелал
категорически) и зажег пару позаимствованных где-то на стройке прожекто-
ров. Смотри. Оценивай. Ты ж как-никак специалист.
"Как-никак" задело Галину Алексеевну, и лицо ее озарилось неким осо-
бым сладострастием, которого Ярик до сих пор никогда на этом лице не за-
мечал, которого даже и заподозрить на нем не мог, - сладострастием неог-
раниченной власти над так называемым искусством, неподвластным, как лю-
бят его создатели самодовольно считать, никому кроме них и Бога, - и,
хоть в то же мгновенье она одернула себя, согнала с лица предательское
предвкушение, Ярик уже казнился, мятался и готов был, казалось,
собственным телом броситься на смертоносные амбразуры глаз любовницы.
Ничего уже, впрочем, поправить было невозможно, во всяком случае, по
ярикову не то что деликатному, а не слишком как-то твердому характеру,
разве вот суетливо разлить по нечистым стаканам остатки "Сибирской".
Пить Галине Алексеевне больше, конечно, не следовало, но она по-
чувствовала, что, не выпив, спугнет художника, а отказаться от предстоя-
щего суда сил уже не имела, и так как ни закусить, ни даже запить ковар-
ную жидкость было нечем, бросилась в критический свой полет непос-
редственно из ожесточенной схватки с тошнотою и подступающей к горлу
рвотою.
Вот это! сказала генерал, мгновенно, безошибочно выхватив из сотен
других небольшой квадратный холстик, попорченный по краям коренным насе-
лением подвала, это же прямая антисоветчина в худшем, классическом ее
смысле. Это недостойно высокого твоего таланта! и брезгливо отбросила
холстик влево от себя. Допустим, нетвердо согласился автор, польщенный
словосочетанием "высокий талант". Она, будто только подтверждения и жда-
ла, ринулась дальше: и это, протянула цепкую руку куда-то в глубину. И
это!
Когда экспозиция была очищена от откровенных антисоветчины и порног-
рафии, разговор, несмотря на несколько заплетающийся язык тайного совет-
ника, принял характер более утонченный. Например, графическая серия,
вдохновленная ошибочно напечатанным и справедливо забытым "Иваном Дени-
совичем", навлекла на художника обвинение в спекулятивности и паразити-
ровании на теме. Ты сам посуди, объяснялась Галина Алексеевна перед Яри-
ком, который вовсе и не требовал никаких объяснений, а мрачно молчал,
словно уже придумал что-то, решил, и только выжидал удобного момента,
чтобы решение свое привести в исполнение. Ты сам посуди: кто бы, что бы
и как бы скверно ни нарисовал или, скажем, ни написал про лагерь - это
всегда будет волновать, будить сострадание. При чем же здесь живопись?
При чем линия? При чем, в конце концов, искусство?! Вспомни ту нашу кар-
тиночку, про солдат!
Ободренная превратно понятым угрюмым безмолвием подсудимого, Галина
Алексеевна утратила последние остатки самообладания и, по мере того, как
росла на полу стопка отсеиваемых картин и рисунков, все более и более
радужные перспективы раздражали внутренний ее взор: постепенное, сегод-
няшней ночью начавшееся приручение маленького своего Модильяни, введение
его в номенклатуру и, в конце концов, скромная свадьба и долгое семейное
благополучие: они жили счастливо и умерли в один день. А п-пить я ему
больше н-не п-позволю!
Внутренний монолог, впрочем, ничуть не мешал внешнему, и последний
становился все глаже, формулировки все обкатаннее, чеканнее, голос ма-
ло-помалу набирал силу и вот уже гулко гремел под низкими подземными
сводами: ведь чем одним живет человек? Надеждой! Чего он вправе ждать от
искусства?? Надежды!! Что должен, что обязан дать ему художник???
На-деж-ду!!! Константиновну, буркнул Ярик, но слух Галины Алексеевны не
счел сомнительную эту, диссидентскую острту достойною замечания, а голос
меж тем продолжал: вот, например, полотно! Оно ведь абсолютно беспрос-
ветное, черное. Ты согласен? черное? Согласен? От него же повеситься хо-
чется. Кому оно несет радость? Кому дает силы? Кому, наконец, служит?!
Красоте! стыдливо промямлил Модильяни и тут же пожалел, что открыл рот.
Истине! На сей раз Галина Алексеевна решила расслышать, но ответила
крайне лапидарно: просто повторила два эти сиротливые слова с уничтожаю-
ще-саркастическою интонацией, и черный холстик пополнил груду антисовет-
чины, порнографии и спекуляции.
Минут сорок спустя отделение зерен от плевелов было завершено, Ярик
погасил прожектора, сник в углу колченогого фанерного диванчика. На пе-
риферии сразу зашуршало, замелькали серые тени, Галине Алексеевне стало
жутко. Она попыталась прижаться к возлюбленному, но тот, хоть и не
отстранился, был жесток и неподатлив. Обиделся? с тревогою спросила при-
тихшая героиня. Ты замечательный мастер! Эти картины (она кивнула на
прореженную экспозицию) составили бы! да еще и составят, непременно сос-
тавят! честь любой коллекции, любой галерее. Придет время, и они станут
государственным достоянием, будут стоить бешеных денег! О тебе напишут
мемуары и монографии! А сегодня? вдруг обернулся художник, и зрачки его
странно вспыхнули изнутри чем-то красным. А сегодня - слаб купить? Вот
ты, лично - ты купила бы их сегодня? Для своего министерства?..
Н-ну, во-первых! начала Галина Алексеевна и тут же остановилась: ее
встревожил этот странный багровый блеск, и, хоть она и попыталась успо-
коить себя рационалистическим объяснением, что это, дескать, наверное,
отразилось глазное дно, что будто именно такое сверкание видела она
как-то и раньше: у покойного Чичикова, - преодоление зловещего эффекта
далось ей не так просто. Во-первых, покупка картин для министерства не
входит в мою компетенцию! Не доверяют? сыронизировал Ярик и тут же про-
должил атаку: а во-вторых? Во-вторых! (Галина Алексеевна пропустила мимо
ушей и иронию) нам бы, пожалуй, не выделили средств, даже по перечисле-
нию. Вот мебель собирались менять, и то! У нас, знаешь, культура финан-
сируется из остатков! Ну, а в принципе? не унимался совсем, казалось,
протрезвевший собеседник и напирал на Галину Алексеевну требовательным,
гипнотизирующим, бездонным взглядом. В принципе! В принципе?.. генерал
несколько оробела. В принципе - разумеется. Они даже слишком для нашего
заведения хороши! В таком случае (Модильяни сделал широкий кругообразный
жест правой рукою и с угрюмой торжественностью завершил) я вам их дарю!
И лишь на полпути к цели, к Китайскому проезду, зажатая в такси-уни-
версале между Яриком и его продукцией, попыталась Галина Алексеевна
осознать по-настоящему ужас своего положения, но и тут успокоилась, ре-
шив, что все равно из яриковой сумасшедшей затеи ничего не получится,
что никто их не пустит в министерство посреди ночи и что, когда не пус-
тят, она уговорит художника поехать к ней, и там, может быть, наконец,
случится то желанное, о чем она не решалась намекать возлюбленному вот
уже добрые пятнадцать лет!
Ну что же ты? говорит Ярик, когда они выходят из машины, остановив-
шейся прямо у дверей министерства, а сам принимается выгружать холсты и,
привалив первый к стеночке, ставить их один за другим ребром на асфальт.
Звони! Галина Алексеевна, все еще уверенная, что их не пустят и что, та-
ким образом, экстравагантное ее ночное приключение окончится безопасно и
даже, может, и благополучно, да к тому же и несколько чрезмерно дерзкая
от выпитого алкоголя, придавливает черную кнопочку. За аквариумными
стеклами вестибюля загорается слабый далекий свет; движется, словно ги-
гантская рыба плывет, чья-то неясная фигура; клацает металл замка, и на
пороге открывшейся двери появляется охранник. Он в форме, однако, столь
же, как Ярик, демонстративно зарос волосами, и выражение его лица отнюдь
не вызывает ассоциаций с покоем, порядком и прочною государственностью.
Короче, любому нормальному человеку в секунду стало бы ясно, что приплыл
диссидент.
Старик! какими судьбами?! Ого, да ты с кадрой! (Диссидент, с первого
мига сосредоточившийся на художнике, удостаивает при этих словах взгля-
дом и Галину Алексеевну). Заваливайте. Я тут сегодня как раз один. И вы-
пить найдется! - и Ярик узнает приятеля, и они уже обмениваются и руко-
пожатиями, и неловкими поцелуями, тычками скорее, куда-то в бороды, и
полубессмысленными фразами вроде ну как ты? или видишь кого из наших?
какими и всегда обмениваются не слишком близкие, хоть давние, знакомцы,
случайно встретившиеся после продолжительной разлуки, - и вот оба зано-
сят уже холсты в вестибюль, и Ярик объясняет диссиденту цель визита и
просит содействия, а тот кивает понимающе да с периодичностью автомата
приборматывает: об чем базар, старик? об чем базар?..
И тут-то Галина Алексеевна сознает, наконец, что от акции, на которую
она сама дала согласие, не отвертеться, - убежать разве, что есть духу,
- но бежать почему-то совсем не хочется: и ноги нетверды, и мрачная
безд_на щекочет, провоцирует показать кому-то, не вполне, впрочем, по-
нятно, кому именно, - язычок, и голова удивительно упоительно кружится,
и перед глазами мелькают в нелогичной последовательности темные, незна-
комые в дежурном освещении лестницы и коридоры, комнаты и кабинеты, да-
же, кажется, ее собственный, мелькает диссидент, мелькает Ярик, мелькают
стремянка, рамы, холсты, веревки, мелькает ножовка в яриковой руке: он
что-то там пилит, подгоняет, - но вот мелькание становится все менее
