подчинялось его партийной канцелярии.
Полковник, собирая морщины на низком, упрямом лбу, изрекал гневно:
- Полагаю, что заслуживаю расстрела, как офицер, но не виселицы, как
государственный преступник, ибо я остаюсь верен тем целям, которые
преследовал фюрер. Руководители путча приводили доказательства,
свидетельствующие о том, что рейхсфюрер Гиммлер уведомлен о нашем
недовольстве Гитлером и сочувственно относится к нам. И в новый состав
правительства военной диктатуры войдут наиболее опытные генералы,
способные подавить всякое недовольство масс с не меньшей решительностью,
чем СД, СС и гестапо.
- Значит, участники путча находились под покровительством Гиммлера? -
спросил Вайс.
- Увы, это можно назвать не более чем снисходительным
попустительством, - печально вздохнул полковник. - Но мне кажется, -
перешел он на еле слышный шепот, - что рейхсфюрер был взбешен не столько
тем, что совершилось покушение на жизнь фюрера, сколько тем, что он
оказалось безрезультатным. И не случайно он одним руководителям заговора
дал возможность и время покончить самоубийством, а других велел без
допроса расстрелять на месте.
- Вы объясняете это только тем, что он хотел уничтожить свидетелей
своего, как вы выражаетесь, "снисходительного попустительства"?
- Нет, - покачал головой полковник, - не только этим. Гиммлер,
несомненно, умный и дальновидный человек. Будучи информирован о ходе
подготовки путча, он, очевидно, предвидел всю опасность его.
Лицо Вайса выразило удивление.
- Я имел в виду ту огромную опасность, которая угрожала рейху в
случае успеха покушения. Это развязало бы действия широких, оппозиционных
фашизму слоев населения нашей страны, и красные, выйдя из подполья, сумели
бы возглавить их. Таким образом, мы могли стать невольными виновниками
революционного восстания, и за это нас следовало уже не повесить, а
растерзать, утопить в нечистотах, а наши имена предать вечному проклятию.
- Полковник заявил пылко: - И когда я до конца осознал это, я убедился,
что заслужил казнь, и готов к ней!
- Ну что ж, - усмехнулся Вайс, - вы мужественный человек, если с
такой твердостью готовы встретить смерть.
- Но мы оказались простофилями, - горестно воскликнул полковник, -
потому что дали примкнуть к своему заговору младшему офицерству, мыслящему
иначе, чем мы, старшее поколение! Особо опасным оказался Штауфенберг -
наиболее активное лицо в организации путча. К сожалению, мы слишком поздно
узнали, насколько эта фигура зловредна. Штауфенберг стал настаивать на
блоке не только с различными оппозиционными группами, но даже с левыми
социалистами и, представьте его наглость, - с коммунистическим подпольем.
Мало того: он предлагал вступить в переговоры с Россией!
Но он завоевал такое доверие и авторитет среди молодых офицеров, что
нам трудно было с ним бороться. Кроме того, он человек ошеломляющей отваги
и твердости духа и оказался единственным из тех нас способным на
террористический акт, - другого такого не было.
- Значит, вы вынуждены были ему кое в чем уступать?
- Конечно! Например, четвертого июля Штауфенберг должен был
встретиться с лидерами коммунистического подполья. И мы даже не смогли
оспорить это его чудовищное решение.
- И встреча состоялась?
- Нет, - сказал полковник. - Кажется, кто-то из наших благоразумно
уведомил Гиммлера о наличии внутри нашего заговора опасного течения,
представленного левыми социалдемократами, готовыми заключить блок с
коммунистами, а также о дне предполагаемой встречи Штауфенберга с лидерами
коммунистическго подполья. Не знаю почему, в назначенный день Штауфенберг
не смог прийти на эту встречу, когда гестапо совершило налет, и коммунисты
были схвачены. Я после этого беседовал со Штауфенбергом, он, с еще более
ожесточенной решительностью извращая нашу цель, высказывал намерение
довести заговор до степени широкого демократического движения. И уже сдела
в этом направлении немало. Да, - задумчиво повторил полковник, -
Штауфенберг - это зловещая фигура, и чем больше я о нем думаю, тем больше
каюсь в своем заблуждении.
Но тут же полковник твердо заявил:
- Несомненно, в случае успешного проведения Штауфенбергом акции мы,
старые офицеры, предприняли бы все меры, чтобы внушить массам величайшую
скорбь и сожаление по поводу злодейского убийства фюрера. И как
восприемники его величия во имя рейха предали бы позорной казни его
убийцу. Народ должен знать, что всякий поднявший руку на главу империи или
его сподвижников - величайший преступник.
- Ловко! - сказал Вайс. - Выходит, Штауфенбергу угрожала смерть не
только в процессе покушения на Гитлера, но и от руки тех, кто возглавлял
заговор?
Полковник величественно кивнул в знак согласия.
- Иначе мы все перед лицом истории были бы причислены к тем злодеям,
которые в разные времена покушались на жизнь монархов.
- Вы монархист?
- Нет. Эта форма управления старомодна. Только правительство военной
диктатуры имеет право на всю полноту неограниченной власти. В современном
мире это единственная власть, способная держать народ в подчинении и
решать все проблемы средствами военного насилия как внутри страны, так и
вне ее.
- У вас стройная концепция, - заметил Вайс. - И как вы могли пойти
против фюрера, в сущности разделяя его стремления?
- Фюрер должен был бы сам пожертвовать своей жизнью, - хмуро сказал
полковник, - ради того, чтобы мы могли свободнее осуществить его идеалы.
Он слишком сфокусировал на своей личности эти идеалы. Чтобы добиться их
осуществления, нам следовало пожертвовать фюрером. Принеся его в жертву,
мы с новыми силами смогли бы, объединившись, бороться за свои идеалы в
контакте с западными державами. Свои мысли я изложил на бумаге - это нечто
вроде политического завещания. И, полагаю, вместо сентиментального
послания близким, вы должны сделать все возможное для того, чтобы мое
завещание попало в руки тех, кому оно предназначено. Вы понимаете всю
важность подобного документа? В сущности, это даже не просьба, а
приказание.
Вайс возразил:
- Только в том случае, если большинство заключенных согласится
отказаться от письма родным и заменить его вашим, так сказать, завещанием.
- Но они же не согласятся! - сердито воскликнул полковник. - Здесь
слишком пестрое общество, среди них есть и такие, что придерживаются
взглядов Штауфенберга.
- А вы попробуйте ознакомить их с вашим документом, - посоветовал
Вайс. - Эти люди - тоже часть Германии, о судьбе которой вы так печетесь.
- Пожалуй, я это сделаю, - с некоторым колебанием в голосе произнес
полковник. Но потом, после долгой паузы, объявил: - Нет, здесь слишком
много нежелательных лиц. - Достал из-под матраца сложенные в тетрадку
листы бумаги, попросил: - Возьмите, - может, вы все-таки найдете способ
сохранить этот документ и передать его кому-либо.
- Я не могу гарантировать вам, - сказал Вайс, - что он попадет в руки
тем адресатам, на которых вы рассчитываете.
- Ну что ж, - согласился полковник, - пусть это будет кто угодно. -
Иронизируя над самим собой, заявил: - Очевидно, я соглашаюсь на это только
из тщеславия. Но пусть будет так.
Полковника основательно отделали на первом же допросе. Его приволокли
в камеру и бросили на пол полутрупом.
Придя в сознание, полковник сказал Вайсу:
- Я изложил им все, что говорил вам, и вот видите... - Он хотел
поднять руку к лицу, но у него не хватило сил.
- Они вам не поверили? - спросил Вайс.
- Пожалуй, поверили, - сказал полковник. - Но потребовали, чтобы я
дал сведения о генералах - участниках заговора. Я отказался: это
противоречит моим понятиям о чести.
- А о младших офицерах вы тоже ничего не сказали? - спросил Вайс.
- Как старший офицер, я имею право оценивать их всесторонне, -
туманно ответил полковник.
На следующий день полковника отвели на казнь. Он мужественно
отказался от полагающейся ему порции шнапса, так же как и от таблеток
опиума, которыми торговали надзиратели.
Прежде чем уйти, он обошел всех офицеров, каждому пожал руку и
пожелал встретить смертьь с тем же присутствием духа, как и он.
От прощания со штатскими заключенными полковник уклонился. Он ушел,
твердо ступая, и даже не оглянулся в дверях.
Гуго Лемберг сказал Вайсу, что центральная группа заговора до конца
1943 года была против убийства Гитлера - из опасения, что это развяжет
антифашистскую борьбу широких масс. Заговорщики лишь стремились добиться
отставки фюрера, чтобы придать перевороту характер законной смены главы
рейха. К тому же Даллес рекомендовал связанным с ним представителям
заговорщиков не предпринимать никаких действий до того, как армия
союзников высадится в Европе.
Покушение на Гитлера должно было совпасть с высадкой союзников. Новое
правительство Германии снимет войска с Западного фронта. Армия союзников,
оккупировав Германию, сама подавит возможность революционного
антифашистского восстания. Таким образом, войска вермахта будут
освобождены для контрудара по наступающей Советской Армии. Все силы будут
брошены на это.
- Но полковник, например, - с усмешкой сказал Гуго, - был противником
капитуляции Германии перед США и Англией. По его мнению, она могла быть
воспринята как общее военное поражение Германии. Он был и против оккупации
страны англо-американскими войсками: подавить антифашистские силы должна,
по его мнению, сама германская армия, внушив таким способом народным
массам надлежащее уважение к новому германскому правительству. Наивность
солдафона! - насмешливо заключил Гуго.
- Разве? - усомнился Вайс.
- Безусловно. Дело в том, что нам, военным, с самого начала следовало
опереться на наиболее влиятельные силы Германии, тогда наш путч имел бы
все необходимые гарантии.
- Что же это за силы?
- Промышленные круги рейха, - сказал Гуго. - Но, увы, многие из этой
среды были против смены Гитлера. Они хорошо помнили, как решительно он в
свое время расправился с коммунистическим движением. И с какой смелостью и
последовательностью осуществил полное подчинение сил нации экономическим
интересам магнатов промышленности. Кроме того, - понизил голос Гуго, - мне
кажется, до сведения Гиммлера дошло, что некоторые наши генералы
колебались, признать ли его новым фюрером рейха или не признать. А ведь им
было известно, что та кандидатура имела решительную поддержку со стороны
правящих кругов США и Англии. И я предполагаю, что если бы покушение на
Гитлера прошло успешно, Гиммлер незамедлительно обрушил бы на большинство
участников заговора всю мощь карающих сил СС с гестапо.
- Значит, заговор безнадежен?
- Нет, почему же? - угрюмо возразил Гуго. - Если бы, как предлагал
Штауфенберг, мы объединились с широким демократическим фронтом, возможно,
все было бы иначе. Но я не за т а к у ю Германию, я противник такой
Германии.
- А немецкий народ какую предпочел бы Германию?
- Народ только тогда надежный фундамент для здания государства, когда
он прочно утрамбован сильной властью. - Широко обведя рукой нары, на
которых лежали заключенные, Гуго со злой насмешкой заявил: - Если бы
сейчас здесь вдруг оказался русский коммунист, представляю, как бы он
злорадствовал.
- Почему же? - спросил Вайс.
- Потому, - ответил Гуго, - что русским нужен Гитлер как ненавистный
символ самой Германии, как мишень. А мы не смогли лишить их этой мишени...
- Наивно! - сказал Вайс. - Вы хотели сменить фюрера Гитлера на фюрера
