распираемый сознанием собственного достоинства генерал. Вместе с тем существует
неписаный, но очень строго соблюдаемый закон: никто не имеет права обгонять
генеральскую автомашину.
Однажды я сопровождал генерала Шабалина из Дрездена в Берлин. На узком,
обсаженном яблонями, шоссе перед носом нашего увесистого "Адмирала" юрко
промелькнул маленький ДКВ. Задорно виляя разболтанным задом, он проворно обогнал
наш лимузин. За рулем сидел какой-то офицер, который не удостоил нас даже
взглядом.
Шофер Миша молча покосился на сидящего рядом с ним генерала. Он хорошо знал его
привычки и ожидал только команды. Генерал, не поворачивая головы, коротко
приказал: "Ну-ка останови его!"
Миша, которому генерал из-за болезни желудка обычно запрещал быструю езду, не
заставил себя повторять приказания. В предвкушении редко выпадающего на его долю
удовольствия, он так усердно нажал на педали, что генерал болезненно поморщился.
Несчастный ДКВ, не зная о настигающей его судьбе, попытался принять вызов и тоже
поддал газу, рискуя растерять все свои колеса. После нескольких минут бешеной
гонки "Адмирал" выскочил вперед и стал притормаживать соперника к кювету.
Генерал для убедительности высунул в окошко свою голову в фуражке с золотыми
шнурами и погрозил кулаком. Внушение подействовало замечательно. ДКВ затормозил
и остановился как вкопанный метрах в тридцати позади нас, ожидая расправы.
"Ну-ка, майор, пойдите и набейте хорошенько морду этому остолопу", - сказал
генерал, обращаясь ко мне.
Я вышел из машины и отправился выполнять приказание. Около ДВК стоял старший
лейтенант, неловко переминаясь с ноги на ногу. Загипнотизированный видом
генеральского кулака, он растерянно оправдывался. Покосившись углом глаз назад и
убедившись, что генерал наблюдает за мной из машины, я разразился проклятиями по
адресу несчастного лейтенанта. К моему удивлению я заметил, что лейтенант
испугался значительно больше, чем это следовало, исходя из ситуации.
Рассматривая со строгим видом документы лейтенанта, я заглянул мельком внутрь
машины. В упор на меня растерянно смотрят наполненные слезами глаза молодой
немочки. Вот чего, собственно испугался лейтенант. Это может стоить ему погон. Я
испытывающе смотрю на смущенного лейтенанта. Он стоит с видом ягненка,
чувствующего над собой нож мясника. Повернувшись спиной к генеральской машине, я
уже другим тоном говорю лейтенанту: "Улепетывай поскорей!"
Когда я возвращаюсь назад, генерал раздраженно смотрит на мое веселое лицо и
ворчит:
"Не могли Вы дать ему в зубы? А еще фронтовик!"
Чтобы успокоить оскорбленное генеральское самолюбие, я говорю:
"Бесполезно, товарищ генерал. Он Вас так испугался, что в штаны напустил".
"Язык у Вас длинный, майор. Вечно найдете отговорку, чтобы не выполнить мое
приказание", - ворчит генерал и кивает головой Мише. - "Ну, поехали. Да, только
потише".
По уставу мордобой в Армии строжайше запрещен, но во время войны он был
нелегально узаконен и считался даже особым шиком для "боевых" офицеров, в
особенности, в тыловых учебных частях. За то же самое можешь получить или
похвалу или Военный Трибунал. Скользка лестница советской карьеры.
Привыкнув к элементарным порядкам автодвижения в Карлсхорсте, после того, как я
несколько раз влетал с машиной на тротуар, спасаясь от преследования грузовиков,
мне было как-то неудобно ездить по Берлину. Чужая стихия. Едешь аккуратно по
главной магистрали и вежливо жмешь на тормоза, когда из переулка высовывается
нос огромнейшего американского трака. Куда к черту, такой и самому маршалу
дороги не уступит. А глупый янки жжет попусту бензин, вздыхает как слон
пневматическими тормазами и машет со своего нашеста рукой: "Проезжай!" Сразу
видно, что человек не понимает самых простых вещей - раз сила твоя, так при
вперед.
А вместе с тем приятно - все-таки уважение перед какими-то высшими правилами, а
не перед грубой силой.
Кривая числа жертв автомобильных катастроф в госпиталях и на кладбищах ползет
вверх. В поисках выхода некоторые провинциальные коменданты попросту накладывают
арест на все машины у своих офицеров, а маршал Жуков вынужден принимать
драконовские меры к автогрешникам.
После того, как первому начальнику штаба СВА генерал-лейтенанту Курасову на
одном из перекрестков Карлсхорста помяли мерседесовские бока, бешено заработала
автоинспекция. На другой день все перекрестки зацвели красными кругами,
светофорами, немецкими регулировщиками и мотопатрулями ВАИ (военная
автоинспекция). Проехать по Карлсхорсту стало мудренее, чем по дремучему лесу.
В оккупированной Германии Командованию приходится ломать голову над проблемой
как оградить советских людей от разлагающего влияния капиталистического Запада.
К примеру, те-же автомашины. Дело в том, что в соответствии с советскими догмами
собственная автомашина рассматривается как буржуазная роскошь. Как правило,
машины должны быть только персональными, т. е. казенными, в пользовании
человека, которому государство считает это положенным по его служебному
положению. Исключения, служащие, главным образом, для пропагандных целей, редки
и в счет не идут. Эпоха вульгарного равенства и братства - это давно пройденный
этап. Теперь у нас научный социализм. Кто это хорошо усвоил, тот уже давно
катается в персональных.
Здесь начинается борьба между "капиталистическими пережитками в коммунистическом
сознании" и советскими догмами. "Капиталистические пережитки", несмотря на
тридцать лет перековки, оказались чрезвычайно жизнеспособными и, попав в другую
обстановку, расцвели пышным цветом.
В 1945 году советский офицер в Германии мог купить себе автомашину за свою
месячную зарплату. Политика "контроля рублем" в данном случае была бессильна.
Поэтому Командованию приходилось прибегать к другим средствам.
Сплошь и рядом в Карлсхорсте можно было наблюдать следующие сцены.
Майор Дернов передает трубку телефона капитану Терехову:
"У тебя дома что-то случилось. Жена звонит".
Терехов рассеянно подносит трубку к уху. На его лице отражается комплекс
нарастающих ощущений: сначала досада, потом негодование, затем явное бешенство.
Не дослушав жалобных воплей своей жены, он швыряет трубку на стол и торопливо
натягивает шинель:
"Дернов, поехали быстрее ко мне."
"Что случилось?"
"Взломали гараж и забирают автомашину."
"Так жена же дома?!"
"Что жена! Ей автомат в живот суют и никаких разговоров."
"Кто это хозяйничает?" - недоумевающе спрашивает Дернов, на ходу надевая шинель.
"Автоинспекция! Кому же еще здесь хозяйничать. Ну, я им покажу!" неистовствует
Терехов.
В результате машина все-таки конфискуется автоинспекцией, а капитан Терехов
долго еще околачивает пороги Штаба, в тщетной надежде добиться прав на владение
своей собственной автомашиной.
Пока служащие ОВА находятся на работе, дворы Карлсхорста прочесываются патрулями
вооруженной до зубов Военной Автоинспекции. Проверяются все гаражи и подвалы в
поисках автомашин, не имеющих документов на право частного пользования.
Документы, удостоверяющие, что эта машина куплена в законном порядке не играют
никакой роли. Машину ты можешь купить, а кто на ней будет ездить - это уже
другой вопрос. Бесклассовое общество классифицируется на строго определенные
классы, в которых не только простой человек, но и сам Карл Маркс запутается.
Этим радикальным методом у офицеров изымаются автомашины, купленные в официально
утвержденном порядке, но которые тем же самым официально утвержденным порядком
не получили прав частной собственности и подлежали сдаче в государственный фонд
или насильственной конфискации. Экспроприация, как метод социалистического
воспитания. Не обрастайте бытом, товарищи офицеры.
В 1945 году регистрация машин в частную собственность разрешалась офицерам от
майора и выше. С мая 1946 года - только полковникам и выше. Практически это
означало запрещение регистрации автомашин всему офицерскому составу.
Немцы подкатывают к Карлсхорсту на автомашинах. Советские же офицеры частенько
едут к немцам на трамвае. "Оставил машину за углом," - говорится в таких
случаях.
Золотые дни 1945 года, когда советская граница на запад практически не
существовала, отошли в область преданий. Большинство закоренелых поборников
частной собственности, лелеющих надежду вихрем прокатиться на "собственной" у
себя дома, где-нибудь в Калуге или Арзамасе, и едущих своим паром из Берлина
через Польшу в СССР, попросту бросают автомашину и заветные мечты на границе и,
чертыхаясь, перетаскивают чемоданы в поезд. Пограничная пошлина значительно
превышает стоимость автомашины. Если машина была куплена за 5.000 рейхсмарок -
2.500 рублей, то таможенный надзор оценивает ее по стоимости соответствующих
советских автомашин, т.е. в 10-12.000 рублей и облагает пошлиной в 100-120% этой
стоимости. Фактически нужно платить пошлину в 2-6 раз превышающую покупную
стоимость автомашины в Германиии. Таких денег, конечно, ни у кого в кармане не
оказывается.
В поезде грешника вновь обращенного в советскую веру, утешают соседи по купе:
"Не горюй, Ваня! Это даже к лучшему. Только от дальнейших неприятностей
избавился. Ну, посуди сам: приедешь ты, к примеру, в Москву. Чтобы
зарегистрировать машину требуется наличие каменного гаража, а ты сам в
деревянном доме живешь, девять метров на душу. Да и лимита на бензин не
получишь, а доставать левым порядком - или в трубу пролетишь или за решетку
угодишь".
С верхней полки свешивается многоопытная голова и льет бальзам на обиженную душу
раскулаченного автолюбителя: "Еще радуйся, что дешево отделался. В нашем городе
один демобилизованный капитан привез домой чудесный "Мерседес". А что из этого
получилось? Теперь этот капитан, наверно, всю жизнь нервами болеть будет.
Человек он был как человек - не предрайкома и не из активистов. И вдруг такой
простой парень ездит на шикарной машине. Все местное начальство заволновалось".
"Думали-гадали как же у него этот "Мерседес" оттяпать. Ну и пошло! Где-то в
районе корову поездом переехало - его к прокурору: "Ты зачем корову задавил?"
Где-то мост от старости провалился - его опять в суд: "Зачем мост поломал?" Где
в районе какое несчастье не случится, сейчас тянут его к ответу: "Это ты своей
машиной делов наделал!"
"Насточертела ему в конце-концов эта комедия, решил продать автомашину. Так и
тут не легче - никто не покупает. Насилу договорился он с начальником МТС
обменять машину на телушку и несколько мешков зерна в счет будущего урожая. А в
это время постановление ЦК "О разбазаривании имущества колхозов и МТС".
Начальника МТС за прежние грехи посадили, а капитан уж и заикнуться боялся о
телушке да зерне. Видишь, чем эти игрушки кончаются. Конечно, умней было бы твою
машину пропить, чем бросать этим сволочам. Ну, да всего не предусмотришь."
Раскулаченный автолюбитель чувствует от этих рассказов заметное облегчение и
начинает понемногу убеждаться, что умно поступил, бросив машину на границе. Он
уже сам начинает расхваливать явные преимущества отсутствия автомашины в
социалистических условиях: "Да, действиетльно, только лишние хлопоты. В Германии
в самой распроклятой глуши если поломалась машина, то стоит только свистнуть -
сейчас же из-под куста выскочит немец и все починит. А у нас если посреди города
что случится, то положение как у Робинзона Крузо."
Приехав домой, человек чувствует себя счастливым, что избавился от автообузы и
стал равноправным членом советского общества.
2.
"Этим табаком только матрасы набивать. Тфу!" Капитан, в выцветшей от солнца
гимнастерке и сдвинутой на затылок пилотке, ожесточенно швыряет недокуренный
"Mischung-6" на землю и, как будто стараясь подчеркнуть свое презрение к
немецкому эрзацу, старательно вдавливает сигарету в рыхлый песок.
Группа офицеров сидит на площадке газона перед зданием Штаба СВА. Они
расположились у подножья пятиметрового обелиска, наспех сколоченного из фанеры и
обильно политого красной краской. Основание обелиска, в форме пятиконечной
звезды, обложено по краям красными досками, а внутри засыпано песком. Офицеры
